«Что не так?»
«Ты что, хочешь сделать из него тряпку?»
Майкл не хотел быть тряпкой. Ему нужно быть сильным, стойким, таким, как его отец, чтобы им гордились. Чтобы не было такого, чтобы за него могло быть стыдно. Уильям всегда твердил ему об этом. Предварительно цокая языком, обращая на него полный недовольства и упрека глаза, сжимая кулаки: "За тебя не должно никому быть стыдно". Учеба, помощь в мастерской, в ресторане - чем бы он не занимался, за всем этим стоял тотальный жёсткий контроль. Майкл помнит время, когда он был ещё единственным ребенком в семье - ему было пять, когда появилась Элизабет, но тогда отец не относился к нему столь требовательно. Да, требовал от него дисциплины, как от старшего брата и первого ребенка, но по крайней мере между ними все ещё оставались отношения, как отца и сына. Уильям мог беззаботно катать его на своей фиолетовой Шевроле Камаро шестьдесят девятого года по городу, попутно заезжая в развлекательные центры для детей; мог без особого повода порадовать сына каким - нибудь подарком — маленькую фиолетовую легковушку старший до сих пор хранит в ящике рядом с кроватью, иногда перед сном прокручивая в голове воспоминания о беззаботном детстве. Подросток так и не понял, что именно пошло не так, однако это не отменило предположения по данному поводу. Насколько брюнет мог судить за всю свою жизнь, Уильям был человеком дела, причины. У всех его поступков было начало и следствие, ничто не могло появиться "из воздуха". Не составило особого труда заметить, что раскол между ним и отцом произошел после того, как в их семье появился Эван. Маленький комочек, что мама, заботливо неся в своих руках, принесла в их дом. Элизабет носилась вокруг её ног, прося показать младенца, пока отец в тот момент поднялсяя на второй этаж и не видел её действий. Брюнет до сих пор помнит, какой была мама — её совершенно не волновала ни Лиззи, ни он сам. Взор её голубых глаз был направлен на ребенка, и сама женщина в этот момент словно была под гипнозом, лишь тихо приговаривая: — Лиззи, не носись так, упадешь же... Тише, тише, сейчас... И когда блондинка наконец присела на диван в гостиной, то чуть отняла малыша от груди, дав наконец девочке возможность рассмотреть нового члена семьи. Мальчик в тот момент подумал, что сестрёнка проделает дыру в потолке от радости, так она была рада, а потом у них потечет крыша, и Уильям снова будет носиться и раздавать сыну подзатыльники и преподносить вместо завтрака замечания. — Он такой маленький, — пролепетала маленькая блондинка, — это девочка? Усмехнувшись, Клара одарила дочь улыбкой: — Солнышко, это мальчик. Эван, будучи младше Лиззи всего лишь на три года, всегда тянулся больше к ней. Можно списать все на то, что дети были близки по возрасту, у них обоих куда больше общего, чем у ученика второго класса и, по сути, малыша. Элизабет была девочкой. Она нежная, забавная и добрая. Но с появлением второго сына в семье Уильям изменился в поведении. Поначалу стал все реже проводить со старшим время — исчезли совместные поседелки за разбором очередного механизма, мужчина стал реже брать его к дяде Генри, хотя последний все так же старался регулярно навещать их и приносить подарки. Мальчик не мог не заметить этого напряжения, но почему-то его не покидало смутное ощущение того, что эти перемены заметил только он. Или дело было в том, что остальные приняли это за норму? Уильям стал требовательнее, жёстче. За все то время — порядком пять лет — из примерного семьянина и простодушного отца он превратился в требовательного диктатора, установивший в доме свои правила. Правила, правда, казалось, распространялись только на старшего сына, но никак не на остальных. Поначалу Майкл гнал от себя беспокойные мысли, отрицая картину, что сложилась единым образом в голове давным давно, но пока тщательно скрываемая его нежеланием принять очевидное — отец был расположен к младшему куда больше, чем к нему самому, из-за чего решил, что первый ребенок — это что-то, что, возможно, не поддается исправлению. Майкл постоянно сравнивал себя с Эваном, когда у них выдавалась минутка провести время вместе. Подросток наблюдал за игрой маленького мальчика, за его обращением с игрушкой, за тем, как он робко относится ко всему новому и с трепетом познает мир. Эван был похож на Лиззи, он был нежным ребенком. Эван был похож на маму, он был добрым и ласковым. Но Эван не был похож на отца. В нем не было требовательности, что так свойственна детям его возраста — он был готов отдать последнюю игрушку, что у него была, кажется, даже толком не осознавая этого, когда какой-то ребенок потянулся к его плюшевому зайцу, а он молча смотрел и ничего не делал, даже не выказывая просьбы вернуть свою вещь маме или тому же Майклу. В Эване не было жесткости — если уж и ввязывался в драки, то всегда выходил из них побитым, и Майкл также заметил, что ребенок едва ли мог дать сдачи. Божья коровка, по случайности залетевшая в комнату к младшему, так и осталась нетронутой под чутким взором маленького мальчика, до последнего не позволившего себе тронуть насекомое, пока мама ласково не подобрала ту листком и не посадила на лепестки дерева под окном. Эван был чутким и ранимым. Так, после какой-нибудь ерунды вроде обиды на одногруппника из детского сада (так вот когда это началось) или пережитого недовольства отца ребенок имел вольность приходить к нему в комнату и тыкаться под бок, заливаясь слезами. Майкл тогда успокаивал его, как мог, про себя отмечая все больше и больше различий между младшим и им самим. И все больше убеждался в том, что ему таким не быть. Майкл не был нежным — ему передались мужественные и четко очерченные черты лица отца. Майкл не был добрым— он всегда говорил прямо о том, что думал, не заботясь о том, насколько это могло прозвучать грубо. Единственный момент, когда он жалел о своих словах – это слезы на глазах малышки Лиззи, что всегда краснела, насупившись, и шмыгала маленьким носиком. Эван же плакал не так. Он плакал тихо, позволяя слезам течь по щекам, но при этом никогда не отводя жалостливого взгляда карих глаз, чем одновременно разбивал сердце и раздражал подростка. Майкл был требовательным, совсем как его отец. В первую очередь - к себе, и это проявлялось в его успеваемости в школе, несмотря на то, что в последнее время все было не так уж и гладко, но это поправимо... — Майкл? Оторвавшись от испуганных карих глаз, он гподнял взор на мать, продолжая опираться подбородком о сложенные перед собой руки. — Ты так и не притронулся к еде, дорогой... — её светлые брови сошлись у переносицы, когда она присмотрелась к нему. Парень и забыл, что с этого ракурса ей, должно быть, было намного проще заметить налившийся синяк. Черт. — Майкл... — Клара хотела протянуть к нему руку, но остановилась, одернув себя, — снова в школе подрался? Она была взволнована, обеспокоена. Уильям даже не смотрел на сына, продолжая невозмутимо потреблять ужин. Клара оглядывается на него, но ничего не говорит. Интересно, догадывается ли она хоть о чем-нибудь? — Бывает, — усмехнулся Майкл, прикусив губу. Едва ли он мог сейчас прямо за столом сказать матери о случившемся. Да и как он мог ей сказать? Что это повлечет за собой? Ещё один скандал? — Как у тебя дела там? — продолжает задавать вопросы женщина, уже откладывая вилку. — Может быть, стоит связаться с твоим учителем? У тебя точно все... — Клара, — как гром среди ясного неба обрывает её мужчина. — Оставь его. Подростки сами решат свои дела, не так ли? Майкл, принимайся за свой ужин, за весь вечер ты ни разу не притронулся к еде. Майкл встречается с холодным взором отца, пытаясь вспомнить момент, когда тот хоть на секунду взглянул на него за прошедшие полчаса, что семья собралась за столом. Тем не менее Уильям заметил, что тарелка сына все также была наполнена едой. Брюнета интересует вопрос, когда случится следующий момент, в котором Уильям снова потеряет самообладание и решит применить на нём тактику другого воспитания. Хотя не поздно ли уже перевоспитывать его? Едва ли отцу можно было доказать обратное. Клара продолжает удручённо смотреть на сына, явно не решаясь ещё раз обратиться к Майклу, вместо этого обращая свое внимание на младших детей. — Лиззи, — блондинка разворачивается к дочери, — как прошел твой день, солнце? Лиззи смущённо улыбается, пересказывая рассказ о полученной двойке за контрольную по математике и обещая, что обязательно исправит отметку. Она также пытается не выдать своё подавленное состояние. — Эван, — мама развернулась к нему, — как ты? Ребенок отвлекся от пытки взбитого картофеля, его вилка пронзительно заскрежетала по тарелке. Кажется, ребенок даже не был в теме происходящего, как решил Майкл. — Все... Все хорошо! — он так посмотрел на женщину, словно изо всех сил пытался уверить её в этих словах. «Снова кто-то обидел?» — снисходительно подумал брюнет, наконец заканчивая со своей порцией. Рассказ Эвана о том, как прошел его день, его совсем не интересовал. Если Лиззи не придет к нему под ночь с тетрадкой математики и слезливым лицом, то можно допустить, что до десяти часов вечера он точно будет предоставлен сам себе, а оставшееся время можно провести с пользой — лучше подготовиться к предмету мистера Джефферсона, например, чтобы на какое-нибудь время отсрочить его намерение звонить отцу по любому поводу. Поставив посуду в раковину, после ужина Майкл удалился к себе. Перед тем, как приступить к домашнему заданию, мальчик решил осмотреть то, что осталось от рук отца. Приоткрыв дверцу шкафа, на внутренней стороне которой располагалось зеркало во всю её длину, брюнет, стараясь игнорировать плачевное состояние своего лица, приподнял футболку — по ходу ребер только начинали разливаться кровоподтеки. Закусив губу, Майкл дёрнул футболку к низу, не желая больше видеть это, и сел на кровать. Зрение начало потихоньку размываться из-за подступивших слёз. Перед глазами снова встала картинка вечернего неба, спину закололо, как в тот момент, когда он упал на мелкие камушки, перед тем, как снова ощутить серию ударов – только теперь не от дружков Джереми, а от собственного отца. Прижав руку ко рту, чтобы заглушить рвущееся наружу рыдание, он сполз на пол, сжимая в другом кулаке синее покрывало. Лбом подросток уткнулся в кровать, уже не сдерживая себя — начало так трясти, что мысли о том, что кто-то может застать его в таком состоянии, отпали сами собой. В этот момент он был предоставлен самому себе, и он разделил этот миг сам, не смея ожидать поддержки. Плевать, что на следующее утро он проснется с красными глазами, не настроенный ни на учебу, ни на день в целом. Плевать, что у Джереми и других появится ещё один повод насмехаться над ним. Стало так все равно на эти вещи... Но что-то внутри напоминало, что так будет только в этот момент — когда он находится наедине с собой. Когда же он снова встретиться с отцом лицом к лицу, его решение относиться ко всему с безразличием рухнет, подобно карточному домику, а выдержка рассыпется под ударами других подростков, и все повторится снова. А потом наступит чувство вины, что не смог, не выстоял. А потом ещё раз, и ещё... В чем виноват Эван? Он не виноват в том, что отец постоянно ставит его в пример Майклу. Он не виноват, что Джереми ненавидит его и презирает Майкла. Он не виноват, что мама может пожалеть его, а Майкла нет. Он виноват только в том, что именно с ним все хорошо. Что он прилежный сын и хороший брат. Что он плакса, которая не может толком постоять за себя. Перечислять можно до бесконечности, и парень не намерен останавливаться, продолжая сквозь сжатые зубы проговаривать сотню причин, за которые нужно всечь младшему, как и сказал Джереми... — Майкл? Он распахивает глаза, выдыхая. Горло судорожно сжато от рыданий, и он пытается выровнять дыхание, чтобы голос не подвёл. Даже в этот момент Эван решил ему помешать одним своим присутствием. Даже здесь он решил, что ему обязательно нужно ввязаться в то, во что не следует. Собственный отец не обладает такой наглостью, чтобы навестить его в такой момент. Пока подросток кидается к тумбе и судорожно ищет пачку салфеток, в дверь робко стучатся ещё раз. Хочется гаркнуть во все горло: "Пошел к черту отсюда!", но Уильям дома, услышит — и о походе в школу с целью исчезнуть из дома на семь часов и помаячить перед взором Джереми столько же можно забыть. А потом отец всечёт ему ещё разок — как раз-таки за пропуск. Проверяя перед зеркалом лицо, он захлопывает дверцу шкафа и кидается к двери. Не смотря на мальчика, застывшего перед ним, подобно зайцу перед фарами, он осматривает коридор — никого. Эван не пойдет жаловаться родителям, потому что он плакса. Он не может ответить даже детям из его класса, что он скажет против родного брата? — Эй, — из-за разницы в росте ему приходится склониться к шатену и, подняв его личико за подбородок, Майкл заставляет обратить взор другого на себя. — Что тебе здесь понадобилось? Ты время видел? Эван пытается повернуть голову в сторону и отойти от старшего, но Майкл достаточно крепко держит его, будучи уверенным, что это действительно причиняет боль. Когда ему надоедают жалостливые попытки ребенка высвободиться из хватки, он грубо оттолкивает Эвана от себя и выпрямляется, с отвращением осматривая ребенка перед собой. — М – Майкл... «Надо же, не только рыдать умеет», с усмешкой думает про себя Майкл перед тем, как указать рукой в сторону и сухо произнести: — Ты с того раза ещё не понял? Он видит, как начинает предательски дрожать нижняя губа шатена, сжимает зубы, тем самым останавливая себя от внезапного порыва кинуться к младшему и вытереть слезы. Плечи мелкого начинают дрожать, что означало, что сейчас младший рассыпется в рыданиях. Этого старший едва ли мог вынести. Схватив шатена за руку, он вталкивает его к себе в комнату, с хлопком закрывая за тем дверь. С запозданием он думает о том, что произвел шум и это может привлечь внимание взрослых, но в конце концов решает не думать об этом, наблюдая за оторопевшим мальчиком. Эван смотрит на него, чуть нахмурившись. Грудная клетка младшего почти не вздымается, как будто он явно насторожен в этот момент и в случае чего готов рвануть со своего места. Парень прислоняется к двери, не разрывая зрительного контакта, и демонстративно поворачивает замок, не без усмешки улавливая момент, когда глаза младшего распахиваются от этого действия. К удивлению старшего, долго игра в гляделки не продлилась, и Эван первым подаёт дрожащий голос: — М – Майкл... – он не делает попытки подойти или как-то дернуться в сторону брата, лишь продолжает ожидающе сверлить того взглядом, следя за тем, как блестят при свете лампы высохшие слезы на щеках кареглазого, – скажи... Ч – что случилось? Почему... П – почему ты... Такой? Слушать растерянный лепет младшего было утомительным делом. — Какой – такой? – усмехается Майкл, кивая Эвану. Брат поджимает губы, поднимает плечи. — Злой... Майкл не предупреждает. Он просто кидается на него так, как всегда мечтал — чтобы крик сорвался с юношеских губ, чтобы чужие зубы ударились друг о друга при ударе, чтобы метались и ревели, пока он будет вымещать на другом всё, что накопилось, и плевать на наказание отца и ужас матери. Но Эван, как всегда, не оправдывает ожиданий – школьник падает под ним тихо, только болезненно выдохнув, когда прикладывается головой, и смотрит хоть и испуганно, сломленно, но стойко, не отводя глаз, что вымораживает и одновременно восхищает старшеклассника. В ответ на это Майкл сильнее стаскивает чужие плечи, слушая чужое шипение и пытаясь почувствовать хоть что-то – хоть какое-нибудь удовлетворение от совершаемых действий, но с тихим отчаянием понимает, что нет ничего, о чём говорил Джереми. Нет отдачи, нет освобождения от гнёта. Эван лишь кусает губы, терпя боль и продолжая безотрывно смотреть на него. Терпит, маленький ублюдок. — Тебе что, — одной рукой он подбирается к голове, проводя пальцами по уху, — не больно? Эван давится всхлипом, зажмуриваясь, когда парень тянет его за волосы. Он хватается за его руку, пытаясь оттолкнуть. Майкл выдыхает, когда понимает, что Эван даже не предпринимает попытки причинить ему боль за то, что он мучает его. Пытается оттолкнуть, поднимает тело несмотря на то, что не сможет снести превалирующим вес брата, и все равно пытается спастись бегством. Но не кусает, не щиплет, даже не царапается — молча терпит боль, пытаясь сбежать. И посматривает так же испуганно. В конце концов эта возня надоедает. — Эван, — зовёт его Майкл, и тогда другой замирает, уставившись на него, — смотри. Он расставляет руки по ширине плеч младшего, склоняясь к нему ещё ниже. Кажется, Эван даже не дышит — так замер в ожидании, что сам не замечает этого, даже не представляя, что сейчас будет. Или всё же догадывается? Может быть, он не настолько глуп, как думал его старший брат? — Когда кто-то тебя мучает, — он приподнимается на коленях, нависая над юношей, — или хочет причинить тебе вред, знаешь, что нужно делать? Эван тихонько, так, что еле заметно, мотает головой. Остановись. Остановись, пока можешь. — Тогда, — он заносит руку, — я научу тебя. По комнате разносится звон пощёчины. Голова мальчика отклоняется в сторону, а поражённая щека едва ли не молниеносно краснеет. Эван снова плачет — горячие слезы рекой идут из его крепко зажмуренных глаз. Эван прижимает кулак к лицу, начиная плакать. Майкл разминает ладонь, так же чувствуя боль. Он старался вложить в это как можно больше силы, но результат... Он все ещё ничего не почувствовал. Прямо сейчас под ним лежит плачущий младший брат, которого он безжалостно ударил практически ни за что, и он все ещё ничего не чувствует. Только злость тоже куда-то ушла. Бросив взгляд на часы, он тянет Эвана с кровати за руку, подталкивая всхлипывающего юношу по направлению к двери. Завтра не только ему теперь просыпаться с красными глазами. — Повторяю: проваливай. И ещё, — он склоняется к его уху, больно вцепившись в предплечье, — больше не приходи ко мне, ты понял? Эван не отвечает и мотает с места, как только хватка старшего ослабевает, и тогда голубоглазый выдыхает, осознавая, что горло наконец перестало саднить. На повороте в свою комнату он замечает что-то блестящее на полу и, приподняв это, долго рассматривает блестящую обёртку конфеты. Несмотря ни на что, Эван все равно решил ещё раз принести ему сладости. В голове вьётся много мыслей, но Майкл решил не прислушиваться ни к одной из них.