В любви надо объясняться
на языке того, кого любишь.
Гэри Чепмен
Занятия с репетитором были навязаны ей родителями.
Они были их желанием, главным условием и вынужденной мерой, к которой заставили прибегнуть, когда Гермиона впервые только озвучила родным своё давнее желание,
даже мечту, — переехать во Францию сразу после окончания школы и продолжить получать уже высшее образование именно там.
Поставленный ультиматум был своего рода ещё одной проверкой от родителей на зрелость и готовность своего ребёнка окунуться во взрослый мир: «Покажешь нам результаты, которых мы всё никак не можем дождаться от тебя в школе, и тогда услышишь от нас желанный ответ».
Спросите, о каких результатах говорили они дочери, чьё имя красовалось на втором месте в рейтинге лучших учащихся школы? Она ответит, что возглавить список Гермионе всё не позволяла преподавательница по любимому предмету.
Женщина невзлюбила Грейнджер с первого же занятия, когда та позволила себе исправить учительницу, совершившую ошибку в произношении. Всем известно, чем карается подобное проявление образованности перед мгновенно ущемившимся своей неправотой преподавателем — годами эмоционального давления, граничащего с откровенным буллингом, и, очевидно, принципиальным занижением оценок из-за предвзятого отношения.
Сколько бы раз Гермиона ни пыталась доказать родителям, что проблема низкого балла по предмету была не в ней, — они ей не верили. А порой и вовсе откровенно осуждали.
Требование отца с матерью словно вновь возродило в девушке уже почти покинувшую надежду вырваться из-под родительского крыла. Оказаться в стране, поселившейся в её грёзах ещё с тех времён, когда однажды она услышала мелодичную речь одной француженки, вид которой мгновенно пронзил сердце стрелой амура.
Франция стала её мечтой. Наваждением. Одержимостью, проявляющейся в стремлении Гермионы приобщиться к исторически богатой культуре, познать менталитет парижских романтиков, о которых уже чуть ли не слагались легенды, и просто… Просто стать чуточку ближе к тем, кто как внешней манерностью, так и внутренней нежностью надели ей на глаза розовые очки.
Единственное, в чём родители обеспечили ей свободу, — выбор преподавателя.
Около месяца она штудировала всевозможные языковые школы, обошла чуть ли не все курсы, пока как-то случайно не наткнулась в Интернете на
его профиль.
Его фотографию, — прикреплённую к странице какого-то сайта, где репетиторы предлагали свои услуги — так сильно контрастирующую на фоне остальных педагогов в привычных клетчатых жилетах, запачканных очках и с протёртой на голове лысиной. От которых ещё всегда так отвратительно разило потом, перебитым дешёвым одеколоном.
В нём всё было иначе. Он сам был другим…
Мужчина на вид не старше тридцати лет смотрел на неё с экрана уверенным, с привычной преподавателям строгостью, взглядом. Его широкие плечи подчёркивал классический дорогой костюм, а словно выточенные скрупулёзным скульптором черты лица были обрамлены стильными очками, которые придавали его внешности утончённость.
Весь его образ излучал ауру интеллекта и знаний. И хоть Грейнджер очень старательно пыталась убеждать себя, что именно они мгновенно завладели её вниманием, всё же врать самой себе было бесполезно. Вовсе не интеллект привлёк восемнадцатилетнюю девчонку, мгновенно написавшую ему с просьбой об индивидуальных занятиях.
Первое время всё проходило прилично.
Регулярные звонки по Скайпу три раза в неделю, ради которых она отменяла все планы и дела. Лишь бы сосредоточиться только на его уроках.
Только на нём…
Его обаяние и страсть к языку мгновенно очаровали Грейнджер, а выразительный голос, когда он заговаривал с ней по-французски, словно до краёв наполнял её сосуд из чувств волнением, заставляющим трепетно ловить каждое произносимое мужчиной слово.
Четыре дня без него всё чаще ассоциировались с настоящей пыткой. Хотя нет…
Всего лишь час с ним в те жалкие три дня, будто сажающие её на пыточный стул, — вот что стало для Грейнджер истинным мучением.
Обнаружить влечение к его занятиям было просто. Тяжело — признаться, что с нетерпением она ждала именно его, а не уроков, и так упорно старалась не ради мечты, а ради попытки произвести на преподавателя впечатление.
По мере того как они проводили всё больше времени вместе, Гермиона просто физически не могла остановить уже запустившийся процесс зарождения чувств к её молодому и чертовски привлекательному учителю —
мистеру Малфою. Истинный, скорее типичный британец по внешней интеллигентности и француз всем сердцем и душой, склонный к чувственности и поэтичности.
В такого было просто невозможно не влюбиться.
Именно в этом ей пришлось окончательно признаться самой себе, когда на прошлом занятии, пока мистер Малфой очень усердно объяснял ей тему, Гермиона совершенно бесстыдно позволяла своей фантазии рисовать нескромные сюжеты с участием её учителя.
Однако порой, в очень редкие моменты, здравый разум всё-таки выходил победителем в этой вечной битве с сердцем, и девушкой вспоминалось, что наивная влюблённость была ей совсем некстати. Совсем не вовремя. Она отвлекала и хитро уводила Грейнджер от главной цели уроков — доказать родителям, что она была готова перейти от слов к действиям. Но потом одурманное сердце вновь одерживало первенство, и всё эта же влюблённость пробуждала в ней такие чувства, о существовании которых Гермиона раньше даже и не подозревала.
Всякий раз дрожь овладевала её предательским телом, когда лицо Малфоя появлялось на экране с добродушной улыбкой. Когда можно было представить, что это их очередное онлайн-свидание, во время которого затягивающие беседы и неловкие шутки прерывались лишь ради изучения тем. Тем, ради которых она так неустанно трудилась, чтобы услышать его одобрение и похвалу.
«Fille intelligente» — его «умница» с каждым их занятием всё реже несло подобающий отношениям «учитель-ученица» характер и всё чаще заставляло переступать ту грань, когда произносимое устами слово побуждало девушку поджимать бёдра, а его якобы незаметно поправлять давящий шею галстук.
Три месяца их занятий ясно дали понять — их игра в «безразличие» затянулась в распаляющую обоих прелюдию.
Грейнджер никогда не была скромницей — порой с парнями именно она делала, так называемые, «первые шаги», — а сегодня лишь в очередной раз планировала подтвердить это самой себе, когда решила всё-таки попытаться вывести их отношения на более близкий уровень и…
Реализовать одну из своих фантазий о нём.
Пока Малфой внимательно проверял её как всегда безошибочно решённое домашнее задание и озвучивал похвалу, распространяя свой хрипловатый голос по комнате через динамик ноутбука, она вдруг якобы совсем невинно перебила его:
— У меня всё никак не получается дословный перевод одной фразы.
Малфой сразу же обратил на неё внимание, чуть приспустив оправу очков на переносице. Ещё одна из его привычек, наполняющая кровь окситоцином.
— Какой именно?
Набрав в лёгкие побольше воздуха, Гермиона взглянула прямо в камеру ноутбука так же, как если бы прямо сейчас смотрела именно в его глаза, и произнесла на безупречном французском:
— Quand j’étais en train d’acheter cette lingerie en dentelle noire qui se trouve sous ma robe, j’ai fait que penser au jour quand vous me l’enlevez, Monsieur Malfoy.
Драко уставился на неё в молчаливой растерянности, отчего Грейнджер даже сначала подумала, что связь могла прерваться, и он вовсе не услышал признания. Но спустя всего пару секунд, казалось, длившихся вечность, он с тяжёлым выдохом произнёс на привычном для девушки английском:
— Не могли бы вы повторить это на своём родном языке, Гермиона, чтобы я убедился, что мы с вами оба правильно понимаем суть фразы?
Грейнджер усмехнулась, сверкнув взглядом.
— Под моим платьем чёрное кружевное бельё, покупая которое, я думала лишь о том, как однажды вы его снимете с меня, мистер Малфой, — невозмутимо повторила она и добавила кое-что ещё,
кое-что более личное, интимное… — Когда уроки по Скайпу больше не будут прикрытием для наших еженедельных встреч. Когда между нами больше не будет сотен километров, и я смогу повторить всё это, чувствуя ваше дыхание на своих распухших от наших поцелуев губах.
А он всё продолжал учащённо дышать прямо в микрофон и смотреть на Гермиону, лишившую своими словами Малфоя былой сдержанности. Будь он снова тем немного остранённым учителем, представившимся ей на их первом уроке, а не простым мужчиной, уже около месяца грезящим о своей ученице, Драко не позволил бы себе произнести те слова, что сейчас слетели с губ так просто:
— Montre-moi ce que tu as mis de spécial pour moi.
— Боюсь, я могла неправильно перевести ваши слова, учитель, — уже откровенно дразнила его Грейнджер, смотря в камеру с игривой улыбкой.
— Покажи мне, что ты надела на себя специально для меня.
И вот она… Та последняя грань, что окончательно стёрла между ними субординацию. Те самые слова, сорвавшие с шеи поводки, что были последней попыткой удержать их на расстоянии друг от друга. Те самые эмоции, разбившие на тысячи мелких осколков маски напускного равнодушия на их лицах.
Вместе с выскальзывающими из петель пуговицами оголялось не просто тело молодой девушки перед его пытливым взглядом… Оголялась душа, из которой вырывалась спрятанная когда-то вглубь правда. Правда о запретных чувствах, испытывать которые они себе разрешили в этот самый момент, когда через экраны пожирающими друг друга взглядами переписывали шаблонные, созданные «образцовым» обществом правила.
Она чуть отодвинула ноутбук и поднялась со стула. Осталась последняя пуговица белого сарафана, чуть ли не содранная нетерпеливыми движениями Гермионы, и она осталась стоять прямо перед камерой, облачённая в комплект нового кружевного белья.
Такой контраст… Чёрное и белое. Скромное и откровенное. Невинное и греховное. Под прицелом их камер, запечатляющих каждый взгляд и жест, рушилась её наигранная примерность.
Затянувшаяся тишина с его стороны начинала нагнетать. Грейнджер уже даже начала нервно оглаживать себя по коже, которую так нежно огибал атлас стрингов и приятно щекотало кружево корсета, чтобы ослабить напряжение. Казалось, дотронься до экрана — и тело пробьют заряженные до предела атомы тока.
— Надеюсь, картинка на вашем экране сейчас достаточно чёткая, чтобы вы смогли
раздеть разглядеть меня как следует, — вновь набравшись смелости, начала она говорить на чистом французском. — Вы же именно этим сейчас занимаетесь, учитель?
Его кадык дёрнулся, а сам Малфой наконец вышел из оцепенения, в которое она его ввела одним своим видом.
— Благо в эпоху цифровых связей, — начал он говорить низким, глубоким голосом свой замудрённый ответ, — Интернет достаточно хорошо развит, чтобы я смог всецело налюбоваться твоей красотой, Гермиона. Идеальной картиной, которой ты предстала передо мной…
Его зрелость всегда ощутимо чувствовалась в подобных лиричных речах, овеянных романтичным флёром. Парни её возраста едва ли могли выдать комплимент, при этом не снабдив его похабной шуточкой, а он…
Драко, её француз, её романтик, словно прежде чем заговорить с ней, заучивал пару строк из романов Маргарет Митчелл или сестёр Бронте.
— Можно мне признаться тебе кое в чём, милая?
— Конечно, мистер Малфой. Вы можете делиться со мной чем угодно.
— На одном из занятий, пока ты выполняла какое-то задание, я смотрел на кровать позади тебя и думал лишь о том… Нет, — прервался он, подбирая более точное слово, —
я мечтал, как однажды ты обнажишься для меня, а я попрошу твоего разрешения наблюдать, как ты забываешься в удовольствии. Ты бы позволила мне сейчас реализовать одну из моих фантазий о тебе?
— Только если вы пообещаете, что поделитесь остальными.
— Обещаю не только рассказать, но однажды обязательно исполнить.
Её затрясло от того, как с каждым словом его тон окрашивался чем-то более тёмным. Романтика всё так же окутывала речь, но слова, произносимые Малфоем, оттенялись греховными нотками.
— Ляг на свою кровать, милая.
Даже если бы хотела, а Гермиона явно желала обратного, она бы не смела перечить его смягчённому ласковым обращением приказному тону.
Подхватив с собой ноутбук, из которого на неё внимательно смотрел Драко, медленно стягивающий с шеи галстук и так же переходящий из рабочей зоны в спальную, она опустилась на матрас. С расположением и ракурсом пришлось повозиться, прежде чем тот был настроен в положении, что открывало идеальный вид как на её лицо, так и на необходимые для обозрения части тела.
— И что же было дальше в вашей фантазии?
— Хоть меня и сводит с ума этот корсет, так красиво обтягивающий твою грудь, но избавься от него, — говорил он хрипло, бегая взглядом по её телу. — Покажи мне свои эрогенные зоны и какое влияние они оказывают на тебя, чтобы я знал, которое из моих прикосновений однажды заставит тебя выкрикнуть моё имя.
Однажды? Чёрт, да она была готова закричать прямо сейчас настолько громко, чтобы хотя бы отголоски звуков долетели до него.
С завязками корсета, располагающимися на спине, пришлось немного повозиться. Ещё час назад Гермиона аккуратно переплетала между собой атласные ленты, а сейчас была готова разрезать их ножницами, лишь бы поскорее исполнить его просьбу.
Требование. Когда последний кончик выскочил из отверстия, она немного замедлилась, но, отметив всё такое же повышенное внимание по ту сторону экрана, сняла с себя верхнюю часть комплекта.
Громкий выдох Драко послышался в динамике. Но этой реакции ей было недостаточно. Она хотела слышать его речь, заставляющую колени подгибаться, и поэтому мягкими подушечками указательных пальцев прикоснулась к соскам. Всего лишь пару круговых движений понадобилось, чтобы те стали твёрдыми от возбуждения. Чтобы оно же обжигающим теплом потекло по артериям и ударило приливом пылающего желания к низу живота.
— Я смотрю на тебя сейчас, — зашептал Драко, — и под бликами закатного света, обнимающими твоё тело, вижу только одну из богинь, с которых художники когда-то писали свои великие шедевры. Ты — истинный шедевр, Гермиона. Скажи мне, за что я был так награждён, что именно мне было даровано одно из чудес света?
— Думаю, вы слишком скромничаете,
Драко, — её первое обращение по имени в чувственном женском исполнении заставило его глаза засверкать от удовольствия. — Повнимательнее в следующий раз заглядывайте в своё отражение в зеркале и увидите там то, что каждый день лишало меня здравомыслия и…
Влюбляло в вас.
— Так вы влюблены в меня, мисс Грейнджер? — снабдил он дразнящим тоном его обращение к ней.
— А вы?
— Боюсь, что слово «влюблён» слишком слабое для описание тех чувств, которые я испытываю, когда смотрю
на тебя.
«На тебя».
После нескольких разговоров, десяток просьб с её стороны перейти на более неформальное общение он наконец-то сделал это.
Сделал ещё один шаг к ней навстречу.
— А какое бы подошло?
— Что-то созвучное, — и ей не нужна была и минута на раздумья, чтобы понять, что он имел в виду. — Что я скажу, когда перестану видеть тебя
только в экране своего ноутбука.
— Тогда, видимо, мне нужно будет набраться ещё немного терпения.
Драко усмехнулся.
— Думаю, мы нашли способ сделать ожидание менее невыносимым.
— Так какой же? — изобразила она невинность, взглянув на него из-под опущенных ресниц.
— Сними с себя всю одежду, и я покажу тебе.
Грейнджер прикусила губу, вновь обхватив ладонью грудь. Её полнота едва помещалась в маленьких ладошках, но когда Гермиона прикрыла глаза и позволила себе представить, что обхватывает её сейчас его рука, что была значительно больше и грубее, несдержанный стон разбавил тишину в комнате. Она всё продолжала ласкать себя, ни на минуту не планируя останавливаться под его пронзительным взглядом.
Обхватив указательный палец губами, Грейнджер смочила его своей слюной и провела тонкую линию от соска до окантовки стрингов и обратно. Влажный палец заскользил по ареоле, оставляя те же следы, если бы её тело сейчас осыпалось его поцелуями.
— Это может стать единственным, за чем вы сегодня сможете наблюдать, если сами хотя бы не расстегнёте рубашку.
— А ты быстро меняешь роли, Грейнджер. — Вот она, та самая наглость, которая периодически пробивалась на уроках сквозь толстый слой самообладания. — Ещё пару минут назад указания мог раздавать только я как твой учитель.
— Та роль перестала действовать, как только я разделась перед своим учителем.
— Тушé.
И чтобы доказать, что она действительно была серьёзно настроена раздеть его, Грейнджер остановилась, сложив руки на груди с суровым взглядом.
— Хорошо-хорошо, будет сделано, — немного рассмеялся он над её строгим видом и уже себе под нос буркнул на французском то, что она якобы не должна была слышать: — Сам виноват. Уже по урокам же понял, что её характер ещё аукнется.
Гермиона лишь лукаво усмехнулась, но когда Драко вновь взглянул на неё, изобразила, что не услышала саркастичного комментария. Пока он справлялся с пуговицами на своей белоснежной рубашке, она вновь вернулась к плавным изгибам своего тела и по ним же руками пустилась в бесстыдное изучение голых участков кожи. Обхватывала шею так же, как это бы чуть грубовато сделал он, снова вернулась к груди и защипала соски, если бы вместо пальцев были посасывающие кожу губы Малфоя. И не торопясь, специально изводя его до той степени, когда терпеливо ожидать будет уже невыносимо, побрела ладонями к бёдрам.
— Я всё ещё вижу рубашку на твоих плечах.
— Уже недостаточно того, что я распахнул её?
— Мне нужно больше, — шепнула она, глядя в его потемневшие глаза, отражающиеся в экране. — J’ai envie de vous, entièrement vous, Monsieur Malfoy.
И этого было более, чем достаточно, чтобы Драко чуть ли не с треском сорвал с себя ткань, предоставляя ей доступ к разглядыванию сильных плеч, переходящих в мускулистые руки, по которым переплетались выступающие вены.
Что она там говорила про скульптора, постаравшегося над чертами его лица?
К чёрту это. Торс. Его грёбаный торс — вот, где был выточен безупречный рельеф, который хотелось не прекращая зацеловывать.
— Я тоже безумно хочу всю тебя, Гермиона, — на привычном им обоим родном языке ответил Драко на слова, сказанные ею ранее.
— Хочу услышать, как ты говоришь это на французском. Если бы ты только мог прочувствовать ощущения моего тела, когда ты говоришь по-французски… Ты бы понял, почему я стала буквально одержима тобой, Малфой.
— Je te veux, mon amour. Pour toujours et à jamais.Fais de moi l'homme le plus heureux sur terre, laisse-moi te posséder.
Её сердце словно отрастило крылья, как у птичек колибри. Только так можно было объяснить, почему сокращения участились до небывалых пульсаций, а сама она вся задрожала.
Очень вовремя Гермиона наконец-то добралась до белья. Поддев его края, она стала медленно спускать гладкую ткань по ногам. Как только оно зацепилось за щиколотки, то сразу было отброшено куда-то в сторону. Куда именно — её мало волновало, ведь единственное, что сейчас имело значение, — его жадно поглощающий её влажность взгляд, побудивший Малфоя прикоснуться к паховой зоне в жалкой попытке ослабить давление.
— Вы всё ещё тут?
— Если честно, — с хрипотцой из-за длительного молчания сказал мужчина, — пребываю где-то в прострации.
Грейнджер улыбнулась и вместе со следующим, столь желанным для Малфоя действием дала ответ:
— Так и должно быть.
Она прикоснулась к себе, распределяя естественную смазку на пальцах, и шире раскрылась, чтобы камера запечатлела необходимое. Прикосновение к клитору позволило обоим услышать знакомое хныканье удовольствия и увидеть, как веки прикрываются, трепещут от наслаждения.
— Вот так, милая. Представь, если бы вместо твоих пальцев, были мои. Представь, как бы ты таяла от одних лишь моих касаний и умоляла о большем.
Представить… Это было просто. Было просто прикрыть глаза и ощутить, как пальцы стали толще, а фрикции — более уверенными и интенсивными. Было просто вводить в себя постепенно пальцы, представляя, как однажды своей толщиной он заставит её стенки пульсировать от экстаза.
«Всего лишь петтинг», — думала Грейнджер раньше. Обычно это вызывало мало эмоций и напоминало лишь возможность разрядиться накопившимися эмоциями в короткой оргазменной вспышке.
Упомяни сейчас слово «всего лишь», как Гермиона мгновенно накинется на человека, посмевшего приставить к происходящему это словосочетание. Потому что к ласке самой себя под его внимательным взглядом подходило что угодно, но только не «всего лишь».
Это было всё равно что поглощаться целиком одним лишь человеком.
Быть ближе к нему. Быть с ним единым целым, не позволяя ничему и никому прервать образование невидимых, но искрящихся от силы эмоций связей, сплетающихся друг с другом.
— Давай, Гермиона,
представляй меня… Будто я рядом, будто нас не разделяют километры и ты вот-вот сотрёшь границы реальности в моих объятиях и выкрикнешь там, у обрыва, моё имя.
Вновь услышав его голос, Грейнджер распахнула глаза, осознав, что уже пару минут была так поглощена ощущениями и фантазиями о нём, что даже не замечала, как тихие вздохи превратились в протяжные стоны, нежное, почти невинное ласканье складочек переросло в грубые проникновения в центры скопления нервных пучков, а Драко и вовсе высвободил член из-под ткани брюк и водил своей сильной ладонью по крепкому основанию.
Затуманенный похотью разум творил с ней что-то ненормальное.
Гермиона жадно облизнулась, разглядывая в экране, как тонкие вены переплетались между собой и ударяли возбуждением прямо к налитой головке. Такой идеально гладкой и влажной. По которой так сильно хотелось провести языком, впитав рецепторами её мускусный вкус, а следом вобрать его всего и не прекращать свою сладкую пытку до тех пор, пока он не потеряет рассудок, а она на пару минут завладеет всеми мыслями его разума.
— О чём ты думаешь, Гермиона? — с заметно участившимся дыханием спросил он, продолжая сжимать себя в кулаке. — Почему ты остановилась?
— Мне кажется, мы думаем с тобой сейчас об одном и том же, Драко. О том, как оба ненавидим это расстояние между нами, — сорвалось с её губ откровенное признание, в котором явно ощущались нотки горечи и разочарования. — О том, как жестока реальность, в которой мы можем лишь смотреть друг на друга и лишаемся возможности ощущать.
— Но можем представлять и фантазировать. А знаешь, какое главное свойство фантазий? — задал он вопрос, на который ей, казалось, она уже знала верный ответ: — Им свойственно сбываться. Я думал о тебе с момента, как впервые увидел в экране, а ты — обо мне, и посмотри, что за безумие мы творим прямо сейчас. Просто фантазируй обо мне, милая. Сейчас и каждую минуту следующих дней, пока не окажешься в моих объятиях.
Говорят, существует всего пять языков любви. Смотря на мужчину в экране, от слов которых она разбивалась на сотни мельчайших осколков, разлетающихся по воздуху и возвращающихся частицами прямо в сердце, Гермиона точно знала, что придумавшие эти языки люди не учли одного главного —
фантазии.
Язык, на котором говорили они с Драко.
Язык, с которого начинается любовь.
С мечтаний о любовных признаниях и важных сердцу
словах. С траты
времени на постоянные размышления о человеке, навязчивые мысли о котором не дают покоя. С представлений о главных
подарках в их жизнях — друг друге. С наивных грёз, попытаться забыться в которых, всё равно что
помочь утолить нужду друг в друге. С воображением чувственных
прикосновений, что лишают здравого смысла и уносят куда-то в небытие, где в укромном уголке сознания живёт одна тайная фантазия.
Фантазия об их любви.
