варанаси

это все получилось случайно. август ужасно удушлив. пот заливает славе глаза, чёлка липнет и у него гадко течёт по затылку за шиворот. он весь в мыле с охрипшим горлом, колотящимся сердцем и какой-то полной, несвойственной ему абстракцией. софиты, камеры, прожектора как будто жгут его кожу, хочется счесать это все ногтями. славе тесно, его давят со всех сторон, как прыщ. в голове пусто, в груди жарко. замай вытягивает его из толпы к бару, а ваня гогочет как резанный. слава улыбается неровной, пьяной улыбкой, обливая себя водой из бутылки. — дядя, это был звёздный час всей твоей жизни! — ваня так хлещет его ладонью по плечу, что славе становится даже больно. — ай, да завали, — слава отмахивается от него, сыто и лениво, как кот от мухи. его волосы мокрые, его свитшот мокрый. он, наверное, выглядит как какой-то солевой с отходов. слава судорожно мажет взглядом вокруг, но единственного настоящего солевого почему-то не видит. андрей за стойкой пытается переорать всеобщий гомон, а потом просто тычет пальцем в меню бармену. ваня что-то щебечет на ухо, сложно разобрать из-за шума снаружи и шума внутри головы, поэтому слава просто кивает и смеётся. какие-то шестерёнки напряжённо вертятся в его мозгу, не давая наконец расслабиться. — славян, ты с достоинством отстоял свою честь и честь всего русского братства, — ваня всегда начинает угорать с любой хуйни, которую замай затирает на серьёзных щах. слава молча улыбается и берет протягиваемый ему шот. ну что за идиоты. — и этот тост за тебя и за твою победу. антихайп! разноцветная срань дерет славе глотку. андрей резво просит бармена повторить. алкоголь неожиданно быстро бьёт в голову. понемногу кровь в голове перестаёт носиться, а взгляд рассеивается. славе даже кажется, что становится немного тише, хотя люди наоборот продолжают приходить, народ дружно валит к бару. пару минут и их снова затягивает в водоворот селфи, обжиманий, толчков, шума и ора. замай ловко суёт славе в ладонь стопку, второй шот уже идёт легче и горло перестаёт саднить. на четвертой стопке славе кажется, что он видел мирона где-то внутри, мельком, меж незнакомцев. и как он только умудряется оставаться незамеченным? это все его дурацкая лысая башка. но потом его снова кто-то о чем-то спрашивает, кто-то куда-то тянет сфоткаться и весь бар смешивается в кашу. на пятой слава уже ни о чем не думает, никого не ищет и ничего не ждёт. мирон находит его сам. то ли подвыпивший, то ли накуренный, но с красными глазами и неестественно расслабленный. он тонкий и ловкий, как извилистый уж, пробирается сквозь людской барьер прямо к стойке. слава чувствует, как пьяное безмятежье оставляет его, а пальцы со стопкой начинают подрагивать. сука. чтоб тебя. шестерёнки в мозгу начинают вертеться с усиленной скоростью. — кого принесло. — замай удивлённо приподнимает брови, вальяжно разваливаясь на стуле. «детсад», - думает слава. «хуями ещё померьтесь», - что-то желчное кипит в нем. оксимирон на оры и возгласы аудитории лишь улыбается снисходительно, даже награждает замая великодушным взглядом. рукава его рубашечки закатаны, пуговицы на горле расстегнуты, обнажая бледные ключицы. слава медленно следит за каплей пота, стекающей по острому кадыку в глубокую яремную впадину. в его голове пусто, почти мертво. он поднимает глаза на мирона — ну и блядина. мирон лишь щурится и улыбается. опускает обратно. — поздравляю с победой, — мирон говорит это тихо, но когда это слава жаловался на слух. он смотрит на его рот, улыбающийся и растягивающийся на разных звуках. хочется дать ему по роже. слава просто смотрит на этот рот и гадает, как же мирон понял, что со славой все-таки не так. в чем же оказалась его гнойная ахиллесова пята. славину бошку как будто набивают ватой - сознание затуманивается, поле зрения суживается до одного человека. что за хрень. почему славе всегда приходится быть на чеку рядом с ним? ждать подвоха, удара, быть наготове, держать себя в руках. «твою мать», - думает слава, - «соберись». — если бы готовился чуть больше «недели плюс минус два дня», то и поздравлять бы не пришлось, — слава нацепляет на себя гаденькую ухмылочку и говорит нарочито громко, чтобы, как минимум, рядом стоящим было слышно. несколько ребят рядом начинают смеяться и свистеть, пододвигаясь ближе, думая, что сейчас будет продолжение батла. мирон метает в него колкий, недовольный взгляд - слава щурится и улыбается ему глазами. приятно, когда что-то идёт наперекосяк тому, что Ваше Выебище желает. но мирон молчит и просто упирается спиной в барную стойку, вальяжно сложив руки в карманы. слава сидит на барном стуле, а все равно выше его почти на полторы головы. хочется, чтобы мирон сказал какую-то гадость. не тот беззубый лепет, который смог вырыгнуть его объебанный мозг вместо нормального батла, а как он умеет. по-настоящему умеет — унизительно, обидно, желчно. но мирон не отвечает на славину колкость, лишь лениво запрокидывает бошку и пялится в лампочки над барной стойкой. даёт полюбоваться своим шнобелем и острым кадыком, слишком сильно натягивающим кожу. на капельку пота вниз до яремной впадины. похоже, единственное, что евреи умеют — это грязно играть. слава тупит взгляд в свою пустую стопку, просит бармена повторить. скашивает глаза на мирона и просит повторить два. ребята, понявшие, что продолжения шоу не будет, расходятся. мирон разминает шею, катая свой дурацкий шар для боулинга вместо головы по плечам. слава знает, что пялится. слава знает, что замай видит, что он пялится. и слава чувствует, что от любопытного ваниного взгляда в их сторону начинает печь затылок. он протягивает стопку мирону, а свою выпивает залпом. — возможно, ты прав, — мирон выпивает и вытирает рот ладонью. — спасибо. как неестественно звучат такие привычные слова от этого человека. мирон улыбается ему краешком губ, и слава правда не понимает, что с ним не так. что с ними не так. мирон заглядывает куда-то славе за плечо, наверное, у самого уже зудит от ваниных гляделок. — я хотел пригласить вас с нами отметить. — нас отметить, а вас утешиться, ты хотел сказать? — усмехается замай. «какая удачная шутка, бог ты мой». мирон не обращает внимания. — надумаешь, приезжайте. я пришлю тебе адрес. — мирон сонно мажет взглядом по славиному лицу, как будто что-то сверяет, считывает. запоминает. слава сглатывает. ему становится снова жарко и нервно, ведь последний раз так на славу смотрела только саша. а мирон просто уходит — так же ловко уползает в толпу, растворяясь между людей дымным розовым облаком. — это что за хуйня, чел? — ванины болты от шока определённо надо видеть. — мы же не поедем с ними? да нахуя оно надо! андрей, скажи. через час они едут в такси. — хоть один аргумент, нахуя мы туда едем. — андрей пьян и вроде как вмазан, но адекватность и рассудительность он не теряет даже в таком состоянии. они едут в такси, и слава ничего не хочет объяснять даже самому себе, а замаю с ваней он точно объяснять ничего не будет. поэтому он с упорством барана игнорирует все настойчивые взгляды в свою сторону. слава, такой умный и рациональный слава, обычно предпочитающий конкретизировать свои мысли и взгляды, внезапно путается и замыкает как куча проводов. в машине душно и тело горит от алкоголя, он прислоняется лбом к прохладному окну. — там будет бесплатная алкашка. — аргумент. — подпездывает светло. вот кого точно нихуя не берет. слава понимает, что он любит, и что он не любит, понимает, когда люди творят хуйню и шкварятся. он понимает, что ненавидит оксимирона, по-настоящему презирает его самодрочево и графоманство, его дутый авторитет в рэпе. слава злился, когда мирон раз за разом обсираясь, продолжал иметь фанатов, продажи, общественное признание. слава глумился и издевался, когда понял, что из себя представляет окси, а более того — чем окси никогда не станет в самом деле. и сейчас он едет на встречу к человеку, к которому испытывает отвращение, брезгливость, злость. и всепоглощающий неконтролируемый ужас. и может быть он понимает мирона, понимает его схемы, ходы, его наркоманские позоры и стремные творческие решения. но чего-то он не поймёт в этом человеке никогда: того, что заставило мирона вызвать славу на батл или того, что заставило мирона пригласить славу «отпраздновать». как будто они приятели. того, что заставляет мирона улыбнуться, когда они находят их ложу и заходят внутрь. типичная дешёвая випка в клубе — красный бархат и золотые кисточки. то, что отдаёт гнильцой и порнушечьей испорченностью. первое, замечает слава, их особо и не ждали, либо не особо и удивлены их прибытию. второе, застегнутых пуговиц на рубашке мирона теперь все меньше. — поприветствуем победителей! — говорит мирон с достоинством, как будто он местный тамада, а не лох, который всосал на батле 4:0. «шапито». мирон скалится, как мразь. в випке опять поднимается галдеж, свистки, аплодисменты. кто-то тянет им бокалы какого-то галимого шампанского. они все чокаются с такой силой, что шампанское пенится и выливается за край. слава оборачивается на замая, присербывающего из этого бокальчика, у которого ладонь размером с полбутылки этого самого шампусика, и как-то нервно хихикает. что за бред, ну что за бред. ваня походу решил идти по пути меньшего сопротивления и брать от жизни все, и вот он уже с кем-то общается и смеётся, даже делает фотки. слава сидит с краешку на этом измызганном диване, когда мирон расположился в самой главе стола. лысый стервятник, наблюдающий за всем с высоты своего эго. его руки закинуты на спинку дивана, ноги расставлены в стороны. пошлее позы и не придумаешь. по бокам от него сидят какие-то кошечки, хорошенькие кошечки с блестящими болтами размером с пятак. слава скользит по ним «Делаю-Вид-Что-Мне-Не-Интересно» взглядом и что-то злое, гадкое копошится в нем. «нахуя я сюда приехал?». слава смотрит, как мирон сосется с одной из кошечек, запуская ловкую руку ей прямо под мини, и думает: «действительно, нахуя». с ним кто-то пытается разговаривать, что-то спрашивает, но гнойный просто вскакивает из-за стола. говорит, что у него понос или ещё какая-то хрень, и убегает. замай пытается у него что-то спросить, но слава отмахивается, ему не до этого. он сначала бежит по лестнице вниз, выбрасывается в прохладный ночной август. «покурить, нужно покурить». он хлопает по карманам, чувствует - пусто. сбежал как малолетка, даже телефон не забрал. сука. блять. шестерёнки в его голове вертятся как бешеные. на улице как назло никого, только два секьюрити, похожих на бульдогов. слава и до них пытается доебаться, но в ответ тишина. «ну и нахуй вас», — думает слава. он стоит и так агрессивно дышит воздухом, словно хочет лопнуть свои лёгкие. он нервно бежит обратно по лестнице: БАМ, БАМ, БАМ. кажется, что его злобный топот заглушает пердящие басы клуба. маршрут прост: туалет — телефон — дом. слава уже придумал, что скажет ване с замаем, или лучше, что напишет им в смске. разговаривать как-то не хочется. слава поднимается на второй этаж клуба, заворачивает в неоновый коридор туалета. ну сука. ну зачем тебя принесло. мирон янович, облитый кровавым светом лампы, придерживает собой дверной косяк. мониторит кабинки — может, слава там прячется? или может просто ждёт пока его подружка заправится мефедроном и они пойдут обратно в свое лобное место. славе похуй. он проносится как смерч, задевая окси плечом, и запирается в первой свободной кабинке. блять. очень по-взрослому. слава стоит над толчком и накрывает свое лицо ладонями. хочется визжать, хочется дать себе пощёчину. кто тебя потянул сюда? надо было забрать телефон и валить. из всепоглощающей бездны самоуничтожающего отчаяния славу вытягивает стук в дверцу. — слава? делать вид, что тебя здесь нет было бы попросту глупо. — нет. делать вид, что это не ты, наверное, не умнее. мирон вздыхает. — слава, открой дверь. бляя-я-яя-ять. щеколда неровно заедает при открытии. мирон заходит внутрь кабинки уже более застегнутый и какой-то уставший. может, понял, что переборщил, а может, тоже устал от этих гляделок и целого дня непрекращающейся перебранки. он закрывает за собой щеколду и внезапно становится ужасно тесно: действительно, двум здоровым лбам с трудом удается развернуться в кабине метр на метр. у мирона большие глаза, правда огромные. он поднимает на славу свои рыбьи зенки и его усталость сменяется каким-то ленивым прищуром с привкусом выебонов. славе очень хочется дать ему по лицу. — почему ты убежал? — спрашивает это лицо. — я не убежал. мирон улыбается. — а что ты сделал? — спрашивает эта улыбка. — курить ходил. — а-а-а... курить ходил. — блядина. — что-то от тебя не пахнет. — от тебя тоже синькой не несёт, чтобы вести себя как бухарик. — слава выплевывает эти слова ему в рожу, между их лицами расстояние в тридцать сантиметров. у мирона расползаются зрачки. — где это я веду себя как бухарик? — нарочито делано удивляется мирон. может, его и отпустило с солей, но он то-ли пьян, то-ли сожрал ещё что-то, потому что он неестественно спокоен. развязен. расслаблен. слава устал. — нахуя ты пришел? — слава решает проигнорировать его прошлый вопрос. мирон откидывается спиной на дверцу кабинки. тренирует на нем свой блядский прищур. долбанный еврейский дон жуан. слава смотрит на него как на сложную задачу, на уравнение, которое не получается решить. любому другому стало бы некомфортно под таким напором, а карлице хоть бы хны. стоит да лыбу давит. — телефон твой принёс. ах, телефон он принёс. аукцион невиданной щедрости. слава плюхается на крышку унитаза, как будто кто-то дал ему по тормозам. он упирается локтями в колени, роняя голову вниз. слава тупо мысленно повторяет: «я ненавижу тебя. ненавижу». ничего не екает в груди, ничего не отзывается. с такого положения уже славе приходится поднимать глаза на мирона — так он даже немного понимает всех оксидрочеров. мирон смотрит на него сверху вниз, глаза в тусклом свете неона кажутся почти чёрными. — что происходит в твоей голове? — спрашивают эти глаза. слава сжимает кулаки. очень хочется устроить мордобой. как же он устал от всего этого. «я же по бабам», — отчаянно думает слава, — «я же тебя ненавижу». а мирон как будто находит вавку в славиной голове и решает надавить в неё пальцем. мирон отталкивается от дверцы и медленно подходит, подкрадывается к славе. это сложно делать медленно и незаметно, потому что между ними буквально два шага. слава вздергивает бошку и оказывается лицом на уровне его пояса. ментально слава давно на уровне плинтуса. он вскакивает с толчка и вжимается в мирона своим ртом, телом, вдавливается через мирона в дверку кабинки. пытается пролезть через пасть в его душу. это была отвратительная, пошлая, грязная лизня в туалете клуба. мирон опять распускает руки, как на батле, залезая под славину кофту, сжимая бока. под ремень славиных джинс, сжимая задницу, как будто он девка. слава рычит, натурально рычит, вгрызаясь в жилистую шею. мирон издаёт удивительный, тонкий звук — смесь писка, шипения и стона. у славы от этого сжимаются пальцы на ногах. это все выглядит как какой-то жесточайший бедтрип, ебанный кошмар, где слава спускает в туалете клуба, и не абы кому, а самой оксане федоровой. славины руки на его боках, на его бёдрах, на его лопатках. на сердце мирона. на его горле, на его члене. блядство. стоит так, что это уже реально больно. в голове горит, в груди горит, горит, блять, и в штанах, и это просто тотальный пиздец. мегашиза. руки мирона, сраные тонкие пальцы пианиста, лезут к его ширинке. гладят, жмут, а потом пытаются расстегнуть пуговицу. славу как будто окатывает ледяной водой. ловкие, сука, пальцы мирона уже расстегивают ширинку. глаза его абсолютно въебанны, болты даже хуже, чем были на батле. миронов рот под красной неоновой лампой кажется бордовым. слава в ужасе, в кратчайшем шаге от истерики. это не правильно, так не должно быть. мирон запускает руку ему в трусы — буквально, микрокасание. слава выдергивает свой телефон из его заднего кармана, выбивает сраную дверцу кабинки, реально выносит щеколду, и убегает. с расстегнутыми штанами, с обсосанной шеей, с полными страха глазами. и оставляет мирона одного.