Точно гору несла в подоле —
Всего тела боль!
Я любовь узнаю по боли
Всего тела вдоль.
«Приметы» М. И. Цветаева
В эту зиму Варина девичья жизнь должна была сотлеть нещадно и растечься пунцовым пятном по простыне. Варя выходила замуж. Летом жарким, разящим зноем полуденным, посватался к ней царёв стольник Фёдор Алексеевич Басманов. Не такого жениха прочили ей свахи: роду Фёдор незнатного, Варя же — княжна, племянница царя, Ивана Васильевича. Впрочем, сама Варька на род его наплевать хотела. Как и на него самого, хотя он и казался ей весьма недурным. Куда больше тревожило сердце её дума о том, что ей предстоит с ним сделать. На свадебном пиру Варя сидела как на иголках. Казалось, она так не тряслась даже тогда, когда впервые, ещё маленькой, встала за лекарское дело и вдела кривую, изогнутую иглу в человечью плоть. Фёдор всё улыбался, разрумяненный вином и молодецкой удалью, а Варя то и дело поглядывала на чернеющее за окном тревожно-сизое зимнее небо. Всё сильнее наступала дню на пятки тёмноокая ночь, а с нею надвигалась пора возлечь на ложе вместе с женихом. И вот уж дружко — верный государев слуга, племянник Варин, Черкасский Глеб Михайлович, — кликнул невесту в баню идти. У Вари затряслись руки. Скоро, скоро сбудется с ней всё то, чего страшится душа её. Варя тяжело сглотнула, чувствуя, как кончики пальцев покалывает морозный страх, а нутро сворачивается, кукожится, готовое вырваться наружу. Тяжело давались Варе сиплые, каменновесные вдохи, переполняющие грудь, словно густая, мутная вода. — Что-то случилось? — Фёдор наклонился к самому её уху, тихо шевеля губами и обдавая шею тёплым дыханием. Усилием воли Варя заставила себя не отшатнутся. — Нет. Всё… всё в порядке. «Ничего не в порядке», — гвалтом трещало в голове. Но Варя молчала. Сглатывала вязкий трепет и молчала. Она успокаивала себя тем, что всё пройдёт быстро, не успеет и лучина истлеть, и совсем не больно будет, и нечего тут устраивать Бог весть что. В конце концов, все через это проходят… Все. Каждая. Даже матушка, а до неё её матушка, и так все года, пока жив род людской. Теперь настал черёд Вари. «Не думай об этом», — приказала себе она. Наконец ей удалось собраться. Варя улыбалась напрочь лживо и натянуто. Но всё треснуло, хрустнуло и раскололось, стоило только ей остаться наедине с Фёдором. Горница наполнялась студёным, тяжко дышащим морозом и осязаемым мраком, возле постели слабо дрожала свечка, хрупкая, такая же трепещущая, как и Варя. «Хорошо, что темно, — думала она. — Так я ничего не увижу». — Что-то не так? — снова спросил Фёдор, и Варя через силу выдавила из себя ответ: — Нет. — Голоса не хватало, с губ опадал только шёпот. Её щек коснулись горячие руки Фёдора, и Варя дрогнула. Пальцы свело на руках и ногах. Она зажмурилась, прикусила губу, стараясь выбить кровь. Фёдор навис над нею, опалил шею адово-жгущим целованием. По устам Варькиным потекло горячее, вязкое. Варю трясло неистово, голова шла кругом. Казалось, ледяной полумёртвый воздух иссяк, и в горнице сделалось душно, дышать стало нечем. Варя из последних сил цеплялась за явь, дабы не обрушиться в чернодрёмный омрак, хотя, наверное, лучше б всё-таки ничего не чувствовать. Из груди вырвался глухой всхлип, по щекам заструились слёзы, и Фёдор отстранился. — Мне надоело, — заявил он недовольно, встал и закопошился в своей одежде. Свечной огонёк лизнул лезвие клинка, и сердце у Вари дрогнуло. Фёдор повертел клинок в руке, сел рядом с Варей и задумчиво оглядел свои кисти, затем ноги, потом, прижав ко груди колено, осторожно провёл лезвием по мизинцу на ноге. Крупная, в темноте кажущаяся совсем чёрной капля крови сгустилась на его коже. Он собрал выступившую кровь, глянув на Варю, стёр с её губы багровые капельки, мазнул рукой по простыне, и за ним протянулся тёмный след. Фёдор ухмыльнулся, сунул под подушку клинок и, проворчав тихо: «Холод собачий», — завалился спать. А Варя долго ещё не могла сомкнуть очей, не до конца понимая, что только что произошло. Вернее, чего не произошло.~*~
Шёл седьмой месяц со дня свадьбы. Фёдора назначил царь своим кравчим. Не удивительно, ведь теперь он государев родич. Теперь у него была Варя… Варя сбилась со счёта, сколько раз говорила себе, что ни в жизнь не прикоснётся к Фёдору по своей воле. А, впрочем, ежели по-божески слово молвить, она и не считала толком. Просто отрезала: «Не лягу, коль нужда не заставит», — и всё тут. Это было опасно, глупо и в какой-то степени даже самоубийственно. Нет над ней никакой охраны, коль она не с мужним родом и не со своим. Кто стережёт её, коль отреклись от неё предки своей семьи, а нынешней — не приняли, покуда она женой не стала? И зачем замуж шла, коль прямую свою бабью обязанность не исполняешь? А что не сама шла, а насилу вели, так это и вовсе не важно. Вздох наполнил Варину грудь перед тем, как Фёдор открыл дверь в свою опочивальню, впуская Варю внутрь. Она не любила бывать тут — не знала, что ей не нравилось больше: то, как в воздухе плотно смешался тяжёлый мужичий дух с запахом ладана, которым пропиталась вся Фёдорова одежда, или же одно только знание, что в этой самой горенке она, Варька, дурная баба, с мужем должна спать. Конечно, Фёдор не заставлял, за что Варя искренне — Бог свидетель, что искренне, — была ему благодарной. Однако что делать с мерзким, ползущим по плечам страхом, каждый раз охватывающим её, стоило только связать в мыслях себя и то постыдное, мерзкое, греховное, что свершалось между женою и мужем. — Фёдор Алексеевич, — начала она. — Мне срочно уйти надо. — Куда это? — задал он вполне ожидаемый вопрос, растирая устало тёмные пятна под глазами. «Не похожи на природные, — думала Варя, искоса поглядывая на мужа. — Он не спит ночами, что ли? Или это хворь? Больным он не выглядит. А, впрочем, это не так важно сейчас». — Да там у воина одного рука разъедающей язвой съедена, резать надо. — Ну, иди, — на выдохе сказал он глухо. Варя улыбнулась ему, поклонилась и вышла. Вытесненный сладковатым волнением, тихо звенящий в ушах страх растворился и развеялся по воздуху. Варе не терпелось взяться за работу.…
В ушах, всё нарастая и нарастая, кислил мерзкий писк. — Ой…. Боже… Варя пришла в себя из-за боли в спине, которая, стоило только разлепить глаза, резко вдарила в лоб. Варя простонала и положила чугунную голову обратно, как думала, на подушку, но её под щекой не оказалось. Вместо неё Варя обнаружила мужскую голую грудь. «Фёдор… — подумала Варя, растирая пальцами глаза. — О Господи, Фёдор!» Чёрные его волосы разметались по подушке, одна прядка, змеисто свернувшись колечком, прилипла к щеке. Словно пушечный выстрел, ядром разящий кости, в голове что-то громыхнуло. Ко глотке подкатила тошнота, точно течением многих вод гонимая. — О Господи… — задохнулась Варя, ладонью сдавливая свои губы. Очи застлал красный, наполненный шипящим маревом ужас. Что она тут делает? Что он тут делает? Бога ради, только не это! Какая же она дура! Неведанный, жгущий шкуру, кости, тело огонь взвился багровой болью между ног. Тряслись, тряслись оледеневшие руки с пурпурноналитыми ногтями, а сердце, с блевотиной горькой, как слёзы, смешавшись, в гортани мерзким комом, рвущимся наружу, застряло. Варе казалось, воздух вокруг сгорел дотла, и она сейчас задохнётся. Сейчас хляби небесные разверзнутся, и прольётся сера кипящая на Варькину повинную голову. Она умрёт. Вот прям в этот же миг! Она задыхается, света зрак ловит меньше, меньше, и тает, трескаясь, ломаясь, мироздание, погребает под собой грязный, искорёженный огарок Вариной плоти. Разломив иссушенные ужасом губы, стон прорвался из сдавленной груди, и в это мгновение Фёдор промычал что-то нечленораздельное, потёр глаза и проснулся. Несколько мигов он смотрел, жмурясь, на пребывающую в предсмертной дрожи Варю. — Доброе утро, любезная, — хрипло поздоровался он, потягиваясь. — Судя по твоему взгляду, я — это последнее, что ты ожидала видеть утром. Выпили неплохо, значит. — В… выпили? — переспросила она, терзая в потных дланях измятое одеяло. Прояснилось. Резать гнилую, смрадом разящую кожу было тяжко. Нож скользил в пальцах от чужой крови и собственного пота. Варя хотела плакать. Смирившаяся, она просила у Бога, чтобы только этот несчастный умер уж после того, как она отнимет ему руку, уйдёт домой и не будет смотреть ему в бедное, бледное лицо с жёлто-зелёными полутрупными пятнами. Но, кажется, Бог не хотел её слышать. Кость, надломленная Варей и лекарем-айсеем Йонасом, хрустнула, сгустками на пол зашлёпала свернувшаяся, смешанная с гноем кровь, рука, чёрная, уже мёртвая, отнялась. По Вариному лбу ползли градинами капли пота. Ещё чуть-чуть… Боже, лишь бы не помер! Хотя бы не на столе, не под Вариными руками! Йонас захрипел, зашипела приложенная к телу раскалённая сталь. Горький запах гари ударил в нос, и Йонас нахмурился, поморщился от вони. — Леди Басман, проверивайте его дыхания. Подцепив со стола нож, она приложила его к губам лечимого, подождала, отняла, наскоро вытерла руку, провела по ледяной стали тряскими пальцами. — Йонас, — позвала она и кивнула на лезвие, — сухо. — И тут же двумя перстами прижала жилы на глотке. — Сердце молчит. Йонас сжал губы, отбросил в сторону щипцы и витиевато выругался на родном языке. Вытерев нос тыльной стороной ладони, Варя сползла на лавку, утёрла лоб, задевая выбитые из-под плата потемневшие от пота волосы, закрыла глаза и глухо выдохнула. — Помер, — только и прохрипела она. Домой Варя шла, шатаясь. Войдя в избу, она стекла на коленки пред иконами. Креститься сил не осталось, и Варя просто, упёршись лбом в пол, размыкала слипшиеся губы. — Прости меня, Отче, — шептала она, а на большее не хватало ни слов, ни сил, ни мыслей. Она всё силилась взглянуть на образа, но голова наливалась свинцом, тянула вниз, к земле. И когда она, собрав последние силы, подняла взгляд, на неё глянула чёрная пугающая нежить, она отворила клыкастую пасть и потянулась к Варе когтистыми скользкими лапами, схватила за плечи, готовая пожрать, затрясла её и заскрипела Фёдоровым голосом: — Ну что это такое! Я её обыскался, а она перед иконами разлеглась, ты гляди. — Фёдор тряс её за плечи. — Так не пойдёт, любезная. Варя впёрла в него затравленные очи. И, наверное, целование узренной смерти отпечаталось на лице её, что Фёдор, глядя на неё, на миг остановился, а потом нахмурился. — Помер лечимый твой? — спросил он. В ответ Варя кивнула. — Вставай, — после молчания сказал Фёдор, поднимая её. — Вставай-вставай. Не валяйся на полу, пол холодный. Пошли. Он потянул её за собой, довёл до своей опочивальни и, втянув внутрь, усадил на сундук, а сам нагнулся и вытащил из-под постели кувшинчик, трухнул его и, вылив содержимое в ендову, сунул Варе в руки. — Что это? — Пей, полегче станет. — Это что, вино? — Вино. Пей, а то по очам скажешь, будто повеситься хочешь. Варя сжала ендову покрепче, а Фёдор, усевшись рядом, подтянул к себе кувшин и отхлебнул с горла. — Точно полегчает? — спросила Варя, глядя на своё отражение в винной ряби. — Мне тебе поклясться, что ли? — Он смуро глянул на неё. — Ежели тебя проберёт, так полегчает. Ежели нет, то на нет и суда нет. Но вот этот твой взгляд, — он ткнул пальцем ей в лоб и разгладил сгустившуюся у переносья морщинку, — ты оставь. Прикрыв глаза, Варя вздохнула и пригубила ендову. С первого глотка стало сладко, с пятого смешно, с десятого она, уткнувшись Фёдору в шею, пьяно жаловалась на свою неумелость, а он в ответ гладил её по голове. А дальше память вязла, круголями разбегалась, как вода от прикосновений, и Варя толком ничего не могла более выудить. Только тихий Фёдоров голос, вещающий ей на ухо, что-то мягкое и тёплое, окутавшее её с ног до головы, и темень. Головокружение, отступив ненадолго, тут же вновь накрыло Варю. Веки обдало трезвящим холодом. Каменная тяжесть отвалилась от груди и растворилась в пришедшем на смену ей облегчении. — Значит, — собирая голос в горле, начала она, — значит, не было ничего промеж нас? — Увы, не было, — подтвердил Фёдор. — А ежели б и было, разве это не обыденное для мужа и жены? Варя прижала ко груди ноги, укусила язык. «Обыденное?» — гвоздём раскалённым проскребло по думам. Носом она уткнулась в колени и расплакалась. — Варь?.. Варь, ты чего это… Постель близко с нею прогнулась. Значит, Фёдор сел рядом. — Ты чего ревёшь-то, любезная? Ну, подумаешь, выпила лишку. Нашла с чего убиваться, Господи… — Его рука легла ей на спину и провела вдоль неё. — Да ну что ж с тобой делать, горе ты моё луковое? — Я не хочу, — выдавила Варя сквозь всхлипы. — Отлично. Что именно не хочешь? — С-с… спать! — Резким движением Варя подняла голову и встретилась со внимательным взглядом Фёдора. — С… с тобой… иначе й-я умру… — Вот те на! Помирать уж собралась, ты гляди. — Он сел ещё ближе, так, что прижимался бок о бок к Варе. — Вот что. Ты прекращай. Я хоть и строгий, но время тебе обвыкнуться я даю. — А-ага… а к-коль н… не обв-выкнусь… потом с-силой ва… возьмёшь?.. Он нахмурился. — Мне противно брать силой. Девки визжат, сучат руками, ногами. И кровища течёт. Что приятного? — Он глянул на неё и, спохватившись, добавил: — Я сам не насильничал никого. И под моим началом этой мерзости нету. Варя, вытирая с щёк кипучие слёзы, приложила все свои хрупкие силы, чтоб собрать воедино волю и унять пожирающую её дрожь. — Это ты силён, коли вокруг деревня горящая, да люди твои. Варя тихо всхлипнула, сжимая тряские пальцы в кулаки. «Не думай об этом». — А коль соберётся толпа и скажет: соромно, Фёдор Алексеич, что жена который год пустая. Либо детей рожайте, либо в монастырь отправляйте. Что ты сделаешь? — К чёрту пошлю. — А коль… она снова шмыгнула носом, — коль царь скажет? Фёдор губы сжал и зажмурился на миг. — Дитё рожу. — Уж прям сам родишь? — С тобой. Ну, то есть…то есть ты родишь. — Ага… Ага. — Варя потянулась к подушке. Там, под нею, она знала, лежит Фёдоров клинок. Пальцы зацепили холодную рукоять, и Варя сжала клинок в руке. — А теперь представь, — она подставила клинок лезвием к Фёдорову животу, — что тебя пронзают вот этим ножом. Ты не хочешь, а иначе нельзя. И елозят во внутри тебя этим лезвием. — Она чуть прижала остриё к коже, по которой побежали мурашки. — Клинку не больно. Ему сладко, что плоть и кровь его питают. А тебе больно, обидно, тошно, грязно… одним словом: греховно-мерзко. Варя постаралась сглотнуть вязкий комок, завязший в горле. — Не черни думы. — Фёдор забрал клинок у неё из рук. — Может, не всё так уж плохо? Вместо ответа Варя спустила босые ноги на холодный пол, плотнее завернулась в рубаху, чтобы не оголилась шея и ключицы, и пошарила по полу в поисках своей одёжи. — Спасибо, что отсрок от участи моей даёшь, — прохрипела она и, косо натянув на себя верхнее платье и платок, поплелась к двери. — Хотя перед смертью не надышишься… — Да при чём тут смерть вообще? Девки не мрут, коль с мужьями спят. Варя остановилась и обернулась на Фёдора. Она не знала, что ему ответить. Да, не мрут. Да, живыми ходят, детей рождают, волочат дальше своё житьё-бытьё. Но Варя знала: она умрёт. Умрёт, и всё тут, никто не убедит в ином. Однако Фёдор ждал ответа, глядел, сжимая губы, в лицо Варе. А она не могла и два слова в одно-единое связать, ни выжать, ни выдавить. — Девка всегда умирает, коль спит с мужем, — только и молвила она, перешагивая через порог его опочивальни. Правду сказала Варя. Умирает девка. Рождается жена. Впрочем, Фёдор и сам должен был всё это знать. Как только она ушла как можно дальше от мужней опочивальни, в теле возродился страх. Варю затрясло, и всё нутро вывернулось наизнанку, прожигая гортань желчной горечью.~*~
После того случая Варя заперлась в кладовой, обложилась книгами, бумагами, травами и чарками с лекарским зельем — в общем всем, что могло забить её голову, вытеснив глупое, мерзкое, развратное и желчное, что клубилось у неё в глотке, стоило только вспомнить о том, что она натворила. Она хотела сломать себе пальцы, но порыв этот она сдерживала внутри, замыкая в клетку из рёбер. Варе казалось, что-то тёмное, дыша тяжело, стояло над нею с того дня, как она уснула с Фёдором в обнимку. Будь проклят тот миг, когда она согласилась выпить с ним! И всё же Варя понимала, что клубящаяся внутри неё чернь — нездоровая. Другие люди не трясутся и еду обратно из стомаха не извергают, когда мыслят о том, что меж женой и мужем делается. Уж очень походило всё происходящее с Варей на хворь. Только не телесную, нет. Душа ведь тоже хворать горазда. Подобно разъедающей язве, внутри Вари было… нечто. И это самое нечто Варя старалась обратить в ничто. Отсечь, отрубить, выжечь — сделать хоть что-нибудь, чтоб не чувствовать разгорающегося тепла внутри и следующей за ним тошнотворной блевотной горечи. Варя очнулась, водя глазами по буквицам, но словеса в разуме не слыша. — Тьфу ты! — Она вернулась к той строке, с коей рассеялось её внимание. В дверь постучали, без дозволения отворили, свечка трепыхнулась от проползшего сквозняка, и Варя, дёрнувшись, прикрыла огонёк ладошкой, чтоб не погас. Тем временем на стол уже облокотились. Подавив зарождающийся в груди раздражённый вздох, Варя искоса глянула на гостя. Фёдор, кто же ещё. — Занятные книжки ты читаешь, — сказал он, глядя поверх её головы в текст. — Греческие, стало быть. Про отнимание конечностей. Любопытно. — Фёдор Алексеевич, тебе чего? — бесцветно спросила она. — А у меня, ведаешь ли, жена в каморке замуровалась, греческим письмом обложилась и на свет Божий не выходит. — Он хмыкнул и скрестил руки на груди. — И прекращай ты уже по батюшке меня звать. Я чай, не чужие. Варя снова искоса царапнула его взглядом и уткнулась обратно в книгу. Головы она не поднимала. — Варь. — Фёдор осторожно дотронулся до её щеки. — Скажи по правде, любезная, ты меня избегаешь? Это из-за того, что я тебя вином напоил? Или потому, что тебе думалось, будто я тебя пьяной взял? Резко Варя отвела его руку от своей щеки. — Фёдор. — Она встала и зло посмотрела на него, впервые за всё время поднимая на него взглял. — Не всё на свете вокруг тебя крутится. Ещё несколько мгновений она смотрела ему в глаза, а после почувствовала, что у неё краснеют уши. — Стало быть, избегаешь? — переспросил он, и Варя сжала губы. — Стало быть, избегаю. — Почему же? Я и раньше не до конца понимал, чем я тебе не угодил. А сейчас и вовсе. И обидеть я тебя не хотел, Бог свидетель. Я от тебя скрывать не буду, ты мне люба. А я тебе чем плох? Сам по себе не по сердцу пришёлся? Или кто другой твои думы полнит? Варя зло выдохнула и села обратно за стол. Закрыла книгу. Отодвинула её в сторону. — Да это тут при чём? Ты красивый, правда. И заботу твою кособокую я вижу. Но я хворая. — Она потёрла глаза руками. — Тело здоровое, а сама я хворая, понимаешь? По глазам вижу, что не понимаешь. Ну и иже с ним, как говорится. Медленно Фёдор накрыл Варину руку своей. — Объясни. Если это болезнь, то не тебе ли, лекарше, знать, что делать? Ну… коль хошь, к священнику сходи. — Священник… — Варя засмеялась. — Что мне ему сказать? Батюшка, представляешь, я задыхаюсь и умирать начинаю, коль подумать только стоит, что мне с мужем надо… надо… Как назло, слова в глотке замялись и застряли. Фёдор внимательно смотрел на Варю. — Надо что? — спросил он. — Спать? По телу липкая поползла дрожь от этих слов. «Не думай об этом», — успокаивалась Варя. Она втянула носом воздух и процедила: — Ты сказал. — Только вот Христа не изображай, любезная. — Фёдор хмуро ухмыльнулся, но суровость вскоре стёрла с лица его всякую тень улыбки. — Я заметил ещё с брачной ночи. На самом деле, слепцом бы я был, ежели б не заметил, как ты ложа чураешься. Мне вот только одно не понятно… почему? Варя сжала губы. — Я же говорила тебе. — Она выдохнула хрипло. — Нож в животе. — Уж извини за откровенность, но у меня меж ног плоть, а не сталь. Вырвав кисть из Фёдоровой руки, Варя закрыла ладонями пылающее лицо. Она злилась. Ну почему все люди как люди, а она вот такая вот дёрганная трусиха? Почему от обыденного дела меж мужем и женой её трясёт, точно ивовую тростинку на промозглом ветру? Эта дрянь, прицепившаяся к ней, мешала. Не давала жить спокойной, тихой и мирной жизнью. Варя шумно выдохнула. «Я лекарша. Я видела столько мерзкого, грязного и кровавого, что просто стыдно, очень стыдно грохаться в омрак от… от такой мелочи!» Так убеждала она себя, сжимая руки в кулаки. Но в глубине души ревело противление. Не мелочь. Никакая это, к чёрту, не мелочь! Варя закрыла глаза. «Грешно, — раздался скрежет в её голове. — Грешно». И скрежет этот до боли, до медного привкуса на языке въедался в Варино тело, разум, мысли. — Ты и сама понимаешь, что, как ты говоришь, нож в животе — это вовсе не причина. Ты боишься не поэтому, — глухо сказал Фёдор. — Я всё-таки хочу знать ответ. Почему?.. Варя приложила руки к щекам. Пальцы были холодные, почти ледяные. Так почему же? …Маленькая Варя стоит в церкви. Маленькая Варя старательно крестится двумя пальцами, поочерёдно ими надавливая на лоб, живот и плечи. Маленькая Варя слушает, как батюшка читает Святое Писание. Маленькая Варя слушает, как Дину бесчестит царевич Сихем, Амнон силой берёт сестру свою Фамарь, а вениамитяне до смерти насилуют бедную женщину, отданную им на растерзание. Батюшка говорит, то же станет и с Маленькой Варей, ежели она будет ходить одна по улицам. Маленькая Варя боится. Маленькой Варе не нравится, когда её трогают мужи, юноши, парубки — любые не-жёны. Маленькая Варя клянётся, что никогда с ней не будет такого, как с теми бедными женщинами. Маленькая Варя молится. Маленькая Варя причащается. Маленькая Варя не хочет становиться грязной… Тогда Варя не ответила Фёдору. Лишь хмыкнула и пожала плечами. — Говоришь, плоть у тебя? — Она усмехнулась. — Странно. Обычно мужики расписывают, что у них между ног едва ли не сабля, а ты даже как-то скромничаешь. Она подхватила книгу и выскочила из каморы, оставив Фёдора одного. Горели щёки, пылали уши. Со стороны, наверное, очень на смущение девичье похоже. Да. Смущение. Вовсе не отвращение. Отвращение от Фёдора, такого, пёс бы его побрал, ласкового; от того, что Варя понимала: люба она ему. И, наконец, от самой себя, от своей мерзкой сути, от того, что ей, прости Господи, приятно, когда Фёдор лёгким движением касается её руки или гладит пальцами её щёку. Как же мерзко… Варя захлопнула дверь в свою опочивальню, метнулась к столу, точно взбешённая медведица, сцепила пальцы на книге, замахнулась и осторожно положила её на стол, вмиг одумавшись. Потом ещё немного подумала и пригладила страницы. Наверное — хотя тут уж не наверное, а точно — то, что с ней творится, нездорово, дурно и до жути, до тошноты паршиво. Точно хворь какая-то. И самое противное в том было, что Варя не знала, не понимала, как её лечить. Смешно! Лекарша, а не знает. «Однако, — Варя провела пальцами по листам, — я могу хотя бы попробовать». Она открыла книгу на странице, где витиеватым языком мыслилось о том, что каждая плоть в силах выдержать и жар, и хлад, ежели внедрять её не единым разом из одного в другое, а медленно, осторожно и плавно. «Что, если и мне так сделать? — подумала Варя. — Потихоньку. Не единым разом». Может, внутри неё и не разъедающая язва, которую надо сиюминутно отсечь и предать огню, дабы не поглотило всё тело. А что же тогда? Ведь было же в ней что-то такое, больное, что нужно было вырвать. И отчего-то виделась ей в думах та, Маленькая Варя, слушающая батюшкины наставления и глядящая на него очами, полными трепетного страха… Всё-таки надо бы и попробовать то, что пришло Варе на ум. Понемножку, помаленьку приучить себя: это обыденно, так живут все. Все грешат. Варя впилась ногтями в ладонь, и боль отрезвляющими иголочками разлилась по руке. Да, все грешат. Такая простая мысль, и снова она горчила на языке противным налётом. «Но я — не все». Варя подумала, а точно ли больна именно она? Точно ли ей худо от её страха? Уживалась же она с Фёдором так, без всего этого паскудного и блядского. Страх хранил её от грязи, и она… — Ты так быстро унеслась, что я и сказать тебе не успел. — Фёдор стоял в дверном проёме и внимательно глядел на Варю. — Несмешная шутка. — А? — Несмешная шутка, — повторил он. — Хотя и правдоподобная. Слыхал я от мужиков про сабли между ног. Фёдор поморщился и хмуро глянул на Варю. — Ты, когда трясёшься со страху, шутишь ну вот вовсе не смешно. И чего ты унеслась-то? Да ещё и дверью так хлопнула, что на меня труха сверху посыпалась. Так вот и потолок обвалится. — Он шагнул ей навстречу. — Скажи честно, — Фёдор глянул ей в зрачки, — что происходит? Ты выглядишь так, будто я тебя в полоне держу и каждую ночь бесчещу, хотя это неправда. Облизнув пересохшие губы, Варя закрыла глаза. Сказать ему обо всём, чем полнится её грудь? Смолчать, как делала это всегда? Что, если у него когда-нибудь кончится терпение и он решит взять силой то, что принадлежит ему по праву мужа? — Я не хочу, — начала Варя и поняла, каким сдавленным и сиплым кажется её голос, — не хочу грешить. Фёдор кивнул. — Не греши, ради Бога, будто я тут тебя ко греху смертному склоняю. — Нет, ты не понял. Я не хочу грешить с тобой. Пару мигов он молча пялился на неё. — Твои иносказания когда-нибудь меня до того доведут, что я либо пророком стану, чтобы выверты эти растолковывать, либо просто свихнусь. — Уверенными шагами он направился к её постели и с видом усталого страдальца уселся на неё. — С чего ты взяла, что спать со мной — это грех? Я ж муж тебе, любезная, со мной спать — вообще святое дело. От возмущения Варя едва ли не подавилась воздухом. — А не много ли на себя берёшь, дорогой мой? Святое дело! Ха! Смешно! — Смешно. В отличие от твоих шуток. — Отстань от моих шуток, что ты к ним прицепился? И вообще… — Варя замерла, глядя на то, как Фёдор перебирает бахромки покрывальца, наматывая их на длинные персты. — Я хочу кое-что попробовать. Но мне нужна твоя помощь. Фёдор перестал терзать покрывальце и с любопытством поднял бровь. — Что ж… Вот я. Что тебе нужно, любезная? Варя присела рядом с ним. — Мне подумалось, что это как… как привыкание к ледяной воде. Сначала надо намочить руки, потом растереть холодной водой кожу, а потом… — она медленно нагнулась к лицу Фёдора, и он прикрыл глаза. — …а потом уже сигать в холод с головой. Последние слова она прошептала едва ли не в губы Фёдору. Она замерла в непозволительной близости к нему и не могла ни согнуться, ни разогнуться. Так и сидела бы она, ежели б Фёдор — видимо, окончательно уставший ждать — не подался вперёд, припадая к её губам. Волнение пробежалось от кончиков пальцев до корней волос. Варя зажмурилась и позволила себе растаять в поцелуе, а Фёдоровым ладоням — сжать её ледяные руки. В персях, раздирая рёбра, стучало сердце. Варе, прости Господи, нравилось. Ей нравилось ощущение влажноватой теплоты на своих устах, нравилось слышать сбивчивое, немного спотыкающееся Фёдорово дыхание (или это было её?), нравилось чувствовать, как тёплые руки мужа греют её холодные пальцы. Когда, глухо выдохнув, Варя отстранилась от мужа, она поняла, как сильно трясутся у неё руки — так, что она едва держится ими за примятое покрывало. Варя сжала и разжала кулаки. Горели пальцы. Горели щёки. Горели подёрнутые блеском глаза мужа. А под глазами — неизменные тёмные круги. «Может, всё-таки природные? — подумала Варя. — На помирающего он точно не похож. Не спит. Это вероятнее всего». — Приходи вечером. — Фёдор легко очертил на Вариной коже неизвестный ей рисунок и поправил свою рубаху, чуть съехавшую на бок. — Не спать, — добавил он, заметив, как сузились её зрачки. — Просто поговорить. Варя, на пару мгновений задумавшись, кивнула нерешительно. А следующим вечером рука её замерла над дверью в Фёдорову опочивальню. Замерло и всё кругом. Зачем ты пришла, Варя? Ты забыла разве? Тебе не нравится бывать тут. Ты не знаешь, что тебе не нравится больше: чувствовать смешанный запах ладана и мужичьего пота или понимать, зачем ты сюда заходить должна. Ты же понимаешь зачем? Конечно, Фёдор не заставляет. Пока что. А когда у него кончится терпение? Это случится скоро, да-да, очень скоро. Ты сама, дура, разбудила в нём эту жажду. И сегодня, как только ты откроешь эту проклятую дверь, ты поймёшь, что для тебя всё кончено. И что-то тёмное выдохнуло ей в ухо: Беги. Бог свидетель, Варя сейчас же бросилась бы сломя голову в свою комнату, если бы не тихий стук. Он раздался мягко, тёк прямо из-за двери. Тук-тук. Сглотнув, Варя выдохнула. Тук-тук. Варя вытерла потные ладони о подол сарафана. Тук-тук. Кажется, это сердце у неё так бьётся. — Ты там живая? Приличные люди открывают, когда стучат, — сказал Фёдор из-за двери. Она прислонилась лбом к стене. — Я собираюсь с силами. — Да? Это замечательно, любезная, — в его голосе засквозила усмешка. — А я-то уж было подумал, ты там помираешь. — Ещё нет, но сейчас начну, — ответила она и, сжав крепко ручку, открыла дверь. Фёдор стоял в одной длинной подпоясанной рубахе, прислонившись плечом к косяку. Уголки его губ подрагивали в улыбке, и на щеках выступали ямочки. — Рад тебя видеть… живой. Хмуро Варя поджала губы. — Не смешно. Как ты понял, что я пришла? Я же ни разу не постучала. Да я даже звука не издала! — Ты пыхтела так, будто сто вёрст пробежала. — Фёдор взял её за руку и потащил за собой. Снова. Как тогда, когда напоил вином. Варя нащупала на шее крест и выдохнула. — О, снова пыхтишь. Да не бойся ты. Сказал же, что поговорить просто хочу. Он усадил её на постель, а сам умостился в изголовье, улёгся на подушки и закрыл глаза. — Расскажи мне о чём-нибудь, — попросил он. — Что угодно: хоть сказку, хоть твоих греков, хоть что, но, прошу тебя, расскажи. Варя опешила. — Зачем? — Она уселась поудобнее и подтянула ко груди колени. Фёдор приоткрыл глаза, под которыми не сходили синяки. — Я не могу уснуть, — ответил он. «Всё-таки и правда бессонница», — подтвердила Варя свои догадки. — И давно ты так? — Что-то около года или вроде того, — пожал он плечами. — Обычно я засыпаю ближе к утру, но, сама понимаешь, так всё равно много не выспишь. В ответ Варя кивнула, пытаясь вспомнить, что такого произошло в его жизни, что он перестал спать. Год назад… Год назад они поженились. Но Фёдор не выглядел уж очень этим удручённым. Должно быть что-то ещё… — Я плохая рассказчица, — вздохнула Варя, подпирая подбородок руками. — Но я могу что-нибудь выдать. Её Фёдор, конечно, огорошил этой просьбой, и с неожиданности у Вари вылетело из головы всё, но она не сдалась и выудила из памяти то, что хорошо знала: трактаты об отнимании конечностей. Варя тянула слова на манер баснопевцев и чуть покачивала головой в такт речи. На третьем трактате глотка у неё пересохла, а глаза начали слипаться. Варя плюнула на всё и пошла за водой. Возле окна стоял кувшин, и Варя пригубила его. — Ты не хочешь?.. Она склонилась над Фёдором и замерла на полуслове. Он, уткнувшись носом в излом локтя, спал. Варя слабо улыбнулась и, натянув на него одеяло, села рядом. Долго глядела она на него. Разглядывала чуть подрагивающие ресницы, полураскрытые губы и подумала: «Чёрт возьми, какое же жуткое, должно быть, это дело: об спящего человека зенки стачивать!» — с этими мыслями она вышла из опочивальни. Что же с ним такое? Варя прокручивала в голове всё, что знала о Фёдоре. И всех её знаний было ровно с маленькую горсточку: за этот год он женился на ней, что, как Варя понимала, для него было не плохо, позже его любимая кобыла зачахла и издохла, а, впрочем, этого слишком мало, чтобы не спать. И ещё Фёдора назначили кравчим. Как ни гляди, Варя не знала о нём ничего, что могло бы настолько сильно отпугнуть сон. «Не думай об этом», — ласково отозвалось из-за плеча нечто тёмное, и Варя встряхнула головой. Неприятный морозец прополз по ногам. Холодно… На следующий вечер она пришла вновь. В этот раз Варя подготовилась ко своей роли: заранее перечитала трактат о сне. Когда она, вобрав воздуху в грудь побольше, завела рассказ, Фёдор рассмеялся. — Ты мне все свои книги решила в голову вбить? И что за сказ такой — про сон? — Почему это вбить?.. — насупилась Варя. — Что знаю, о том и говорю. — Она помялась немного и всё-таки решилась: — Почему ты не спишь? Мягкая улыбка тронула его уста. — А ты почему боишься? Варя сникла. Говорить ему о таких глупостях — причинах её жалкого, ничтожного страха — она не хотела. Она кинула ему в лицо подушку. — Язва ты, — сказала она и продолжила вещать о содержимом трактата. «Женитьба, кобыла, кравчий, — тем временем повторяла Варя про себя. — Женитьба отпадает, кобылы недостаточно, остаётся кравчий. Кравчий проверяет, чтоб нигде в царёвой еде не было отравы. Он боится умереть?» — Приятно видеть тебя по утрам, любезная, — раздался возле уха его шёпот, и Варя вздрогнула. В глаза било сочащееся из окна солнце. — Уже… уже утро?.. — спросила она, ошарашенно упираясь взглядом в лицо Фёдора, а руками — в грудь. Он кивнул и, подумав, прикоснулся губами к её лбу. — Вчера ты промямлила что-то про спящую кобылу и ядовитого мертвеца и засопела. — Фёдор пожал плечами и навис над ней. Чёрные кудри выбились из-за уха, упали на лоб, и Варя на пробу потянулась к ним. Будь что будет! Она намотала локон на палец, и он обернулся вокруг него чёрной лентой. Фёдорова рука проползла от её колена по бедру, а сам он, едва заметно улыбнувшись, нагнулся ещё ниже и поцеловал Варю в место меж ухом и шеей. Варя затаилась и задержала дыхание. — Не бойся, — сказал Фёдор. — Это будет приятно. Варе показалось, у неё остановилось сердце. Варя лгала. …Маленькая Варя любит ходить в церковь с дядюшкой. Дядюшка складно бает о Боге. Маленькая Варя любит Бога, Маленькая Варя любит дядюшку. Маленькая Варя вместе с ним идёт в храм. Батюшка дозволяет. Дядюшка берёт Маленькую Варю за руку. Дядюшка забыл дома мошну, хочет вернуться. Дядюшка ведёт Маленькую Варю в свою избу. В избе темно. Маленькая Варя боится. — Не бойся. Это будет приятно. Дядюшка пахнет потом. Дядюшка злой. Маленькая Варя не хочет быть грязной. Маленькая Варя бьёт дядюшку. Дядюшка бьёт Маленькую Варю. Маленькая Варя ничего не видит. Маленькая Варя бежит. У Маленькой Вари ручки грязные. У Маленькой Вари ручки в крови. У дядюшки больше нет горлышка. У Маленькой Вари больше нет дядюшки. Маленькая Варя молится, Маленькая Варя плачет, Маленькая Варя исправит. Маленькая Варя вылечит… Варя оттолкнула от себя нависшее над ней тело, вскочила, чувствуя бьющий молниями в руках и ногах страх, зажалась в угол. Дыхание сбилось, а на глаза, подёрнутые чёрной пеленой, навернулись слёзы. — Не надо! — просипела она. — Не надо! Пальцы вцепились в волосы, готовые выдрать их с корнем. — Варя! Холодная вода полилась ей за шиворот, и Варя пискнула. Она глубоко задышала и подняла затравленный взгляд. На неё перепуганный глядел Фёдор. В руках он сжимал кувшин, из которого Варя пила вчера. Капли мерно ударялись о половицы. Здесь не было никого, кто бы нёс Варе вред. Здесь не было его. — Что… что случилось? — спросил Фёдор. Вместо ответа Варя разрыдалась. Ей хотелось сжаться до размеров маленькой букашки, незаметной и никому не нужной, сжаться и исчезнуть, засохнуть, как те божьи коровки в зазоре между окном и ставнями… Фёдор не торопил её, давал ей выплакаться и лишь осторожно гладил её плечо. — Всё хорошо, — повторял он. — Ты в безопасности. Я не хотел тебя обидеть. Чуть отдышавшись, Варя вытерла щёки. — Водой зачем обливать? Чай, я не деревце, выше не стану, — сказала она и всхлипнула. Фёдор выдохнул и сел рядом. — Твои шутки… они ужасные. — Он потёр глаза. — Если хочешь знать, ты сейчас напоминала Ивана Васильевича в припадке. — Прости… Я… — Она замолчала, не в силах продолжить. Нужно рассказать ему, что же с ней такое происходит, почему она трясётся, неистовствует, рыдает так, будто её тут же, в это самое мгновение собираются убивать. Нужно… «Не думай об этом», — неизменная присказка, успокаивающая беснующееся сердце. Всё просто: не думай об этом, и боль пройдёт. Но боль не проходила. Она всепожирающей чёрной язвой разлагала Варину душу. «Посмотри, Варя, что ты делаешь. Терзаешь ни в чём не повинного человека!» — Фёдор, — позвала она тихо. — Отдай меня в монастырь. Я непутёвая жена, от меня не будет детей, а будут одни лишь только беды. Ты же видишь, какой я становлюсь, стоит тебе только коснуться моего тела? Если ты беспокоишься, что государь лишит тебя чина кравчего, то я его упрошу. Поэтому… — она судорожно выдохнула, — будет лучше, если я уйду в монастырь. Фёдор смотрел на неё и молчал. Молчал долго, вглядываясь в каждую Варину черту. — Если это опять такая шутка, любезная, — сказал он наконец, — то мне совсем не смешно. Ты что удумала? Куда я тебя отправлю? Монашек твоими вскриками пугать? Ага, сейчас! Разбежалась! — Но я ведь бесполезная жена! — А что, твоя польза только в том, чтоб ты со мной спала? — Он сел напротив и сжал её руки в своих. — Не дури, любезная. Я тебя никуда не отпущу. Плевать, что там люди скажут! Пусть говорят, что хотят, но я тебя никуда — слышишь меня? — я тебя не пущу! Он дёрнулся и прижал Варю к себе. Она слышала стук его сердца — бешеный, будто бы перепуганная птица. — Почему? — прошептала она. Ответил Фёдор не сразу. Его руки крепче сжали Варины плечи. — Ты мне нужна. На следующий вечер Варя снова пришла. Она весь день повторяла слова Фёдора, и каждый раз они отзывались покалыванием на языке и в кончиках пальцев. Она ему нужна. Снова зарозовели щёки, и Варя прижала к ним ладони. Тепло пушистым котом свернулось внутри Вари. — Можешь сегодня рассказать что-то, что не было бы связано с лекарским делом? — спросил Фёдор. — Это занятно, но не на ночь. Знаешь, неприятно слушать, как кому-то что-то там отрезают, зашивают или очищают от гноя. Варя улыбнулась уголком губ и покопалась в памяти. — Тогда я… расскажу тебе сказку, да. — Она подсела поближе, переплела их пальцы. И рассказала сказку о маленькой ласточке и коршуне. Коршун притворялся добрым к маленькой ласточке, но в самый неожиданный миг схватил её в свои когти. Ласточка вырывалась, но ничего не получалось. Тогда она выклевала коршуну глаза и смогла спастись. Но ядовитая коршунова кровь впиталась ей в сердце. Поэтому ласточка всегда летает с обжигающим её кровавым пятном на груди. Когда Варя закончила рассказ, Фёдор потянул её за руку и прижал к себе. Он молчал, и лишь его рука медленно гладила длинные рыжие волосы Вари. — Что с ним стало? — спросил Фёдор. — С кем? — Ну… с тем… с коршуном. Варя сжала кулаки. — Он сдох самой паршивой смертью в своём же доме. Долго помирал. Надеюсь, мучительно. — А ласточка? Она не хочет, чтобы грудка снова стала белой? Варя подтянула к себе подушку и, зацепившись взглядом о холодную сталь клинка, лежащего у изголовья, взяла его в руку. В кривом лезвии отразилось усталое Фёдорово лицо. — Хочет, — сказала Варя. Догорала свечка, и в опочивальне сгущался сумрак. Запах ладана, такой по-знакомому храмовый, и пота, такой по-мезкому мужской, сделались дважды тяжелее. Игра воображения? — А я боюсь ножа в животе, — сказал Фёдор. Варя подняла на него взгляд. Тёмные круги под глазами стали в два раза темнее. Игра света? — И ещё проснуться от того, что шею сжимают чьи-то потные ручища, — добавил он. — В общем, боюсь закончить так же, как моя кобыла… Вот и отгадка его бессонным ночам, и снова Варя оказалась права: он боится умереть. Умереть во сне. Варя придвинулась к нему поближе и оперлась щекой о грудь. Сердце стучало быстро-быстро. Как испуганная, мечущаяся маленькая ласточка. Варя сжала его руку. — Уже год боишься? — спросила она, и Фёдор кивнул. — Из-за чина кравчего? — Да. Отчасти. И ещё отчасти, — он крепче сжал Варину руку, — потому что я стал что-то значить. Когда у тебя есть вес, то тебя хотят убить и встать на твоё место. — А когда веса нет, тебя хотят использовать и выкинуть, — добавила Варя и уткнулась Фёдору в шею. — Я больше не буду тебе рассказывать сказки. Ты после них не засыпаешь. Уже глубокая ночь. — От твоих сказок повеситься можно, такие сказки священникам на исповеди рассказывают. Варя пихнула его в бок. — Язва ты. Лекарства от тебя нет. Вдруг мысль ударила ей в голову. Варя поднялась, оглядела холодным взглядом Фёдора и кинулась к двери, походя натягивая на голову платок. — Ты куда? — крикнул ей вслед Фёдор. — Я скоро, — ответила Варя и выбежала из опочивальни. По пути она ругала себя, что раньше не додумалась до этого. Сначала было слишком всё равно, чтобы замечать Фёдоров недуг, потом слишком страшно, а потом… потом баянье сказок каждую ночь обратилось поводом приходить вечер за вечером в горницу, пропахшую ладаном и потом. Стыд заливал грудь. Ради своих прихотей надо было мучить человека? Варя отворила кладовую и зажгла лучину. Вдоль стен висели пучки трав. Умелой рукой Варя выбрала нужные, кинула в ступу, растолкала и залила кипячёной водой. Могла, могла же сразу сварить ему снадобье! Могла. Но не варила. Ты гляди, Шахерезадой себя помыслила! Тьфу! Аж стыд берёт… Обхватив чашу руками, Варя вошла в опочивальню. Фёдор сидел на краю постели, прижав ко груди одно колено, и вертел в руках клинок. — Вот. — Варя поставила перед ним чашу. — От бессонницы помогает… Не бойся, оно без яда, — спохватилась она. — Если хочешь, я первая глотну. — Не надо. Я тебе верю, — сказал Фёдор и выпил. — Извини, что раньше этот отвар не сделала. Меньше бы мучился. Она потопталась ещё чуть-чуть, поправив сорочку, и рука осела на дверную ручку. Нужно идти к себе. Варя исполнила свой долг, теперь не надо уже рассказывать сказки или что бы то ни было. Ничего не надо уже рассказывать. Более не осталось причин коротать ночи здесь. — Завтра ещё сделаю, ежели поможет. Спокойной ночи… — Постой! Вскочив, Фёдор схватил её за запястье. — Останься. — В его взгляде искоркой занялась надежда. — Тебе ведь не тяжко просто поспать рядом? Без всего, чего ты боишься. Просто так. Варя медлила. И не уйти, и не остаться — первого не хотела, второго боялась. «Не думай об этом», — нечто тёмное снова обняло со спины и обвило путами сердце. Так легко было не думать. Легко. А правда ли легко? Будто утопающая Варя глотнула воздух. Ладан. Пот. Стук сердца. Варя шагнула навстречу Фёдору, а внутри всё сжалось. — Я… — начала она, но во рту пересохло. Фёдор не обидит. Он разве хоть раз обижал? Да нет же, ни разу. Дядюшка тоже не обижает Маленькую Варю. Но его бы осудили, если б с ней он сделал что явно. А Фёдора не осудят. Кто ему судья? Не тронут Фёдора, а похвалят даже. А он похвале выбирает её покой. Хотел бы — уже давно взял. Фёдор всё равно лжёт. Дядюшка любит Маленькую Варю, но Маленькую Варю дядюшка обижает. И Фёдор обидит Варю. Фёдор лжёт Варе, вот увидишь. Варя сглотнула. — Я… я останусь, — прошептала она и, зажмурив со всей силы глаза, обняла мужа. В его руках рождалось тепло, и нечто тёмное таяло. Варя улыбнулась.~*~
Прошёл год. Варя почти привыкла спать в обнимку с Фёдором. Ему и правда помогал отвар, но Варя переживала, что скоро Фёдор к нему привыкнет и тогда снова не сможет спать ночами. А Фёдор продолжал проворачивать с Варей то, что она про себя называла вхождением в ледяную воду. Сначала он просто обнимал, затем целовал, потом уже целовал так глубоко, что у Вари замирало сердце. Она любила Фёдора. Она рассказывала ему, как идут дела у её хворых, как Йонас исковеркал её имя в этот раз и что в врачевании у неё получается лучше всего, а Фёдор слушал и улыбался. Однажды Варя глядела на то, как он, положив подбородок на скрещение рук, внимательно слушал её. Его волосы чуть прикрывали глаза, обрамлённые загнутыми ресницами, завивались и ниспадали на плечи. Чуть оттопыренный ворот рубахи открывал шею и красную ниточку креста, межующую выпирающие ключицы. Варя сжала ноги. — Что-то случилось, любезная? — спросил Фёдор. — Нет… — Ой, да что ты! Хоть раз на этот вопрос ответь правдой, а то вечно ничего не случается, а потом я тебя в чувство привожу. — Он усмехнулся. — Так что сталось-то? Варя прикрыла глаза и сглотнула. — Ты только не смейся. — Если ты начнёшь шутить, то клянусь, что я при всём желании не смогу засмеяться с твоих несмешных шуток. — Язва ты! Я сейчас вообще с тобой разговаривать передумаю. — Хорошо-хорошо, любезная моя, я молчу. — Фёдор поднял руки в сдающемся жесте. — Так что ты сказать-то хочешь? Варя заломила пальцы, выдохнула, собираясь с силами, сказала: — Мне кажется, я тебя хочу… Некоторое время Фёдор не двигался и даже, казалось, не дышал. Только лишь моргал медленно, и щёки да уши краснели. А в груди у Вари замерло сердце, в гортани — ссохся язык. — Действуй, любезная моя, — сказал он. Тишина клубилась в воздухе. Варя смотрела на Фёдора пристально, щуря студящие ледяной голубизной очи. Взгляд цеплялся к его рукам, ужом полз по ним на плечи и взбирался к полураскрытым губам. Что-то странное, но очень привычное вечерним облаком клубилось в груди: тянущая тоска и страх, ощущающийся сладковатой кислотой на языке. Фёдор сел на постель и, закинув назад голову, глянул на Варю из-под полуприкрытых век. Сглотнув вязкую слюну, Варя постаралась распутать клубок ниток, скомкавшийся где-то в стомахе. Или не ниток, а змей, непрестанно жалящих её нутро. Она шагнула ему навстречу. Чугунные ноги едва повиновались ей, и такие же налитые железом руки тянули вниз всё тело, вниз, чтоб провалиться сквозь землю. Прикрытые лёгкой тканью сорочки её колени чуть стукнулись о Фёдоровы ноги. Варя хотела отпрянуть тут же, но силой, какую доселе не мнила в себе, сдержалась и наклонилась к лицу мужа. Тысяча трезвонящих колоколов тризной прогремели в разуме её, с треском разразилось сердце, и тошнота, такая привычная, стянула туго глотку. Губами Варя коснулась его щеки, чувствуя пекущее тепло тела, опустилась к самим устам, спустилась к шее, опаляя целованием рубцы шрамов, и всё ниже, ниже текли её руки, пока не спустились к паху. И Варя замерла. Запах ладана и пота стал в тысячу раз острее. — Всё хорошо? — в губы ей спросил Фёдор, приоткрывая глаза и глядя на Варю снизу вверх. — Это не стыдно. Запомни. Прими. …Маленькая Варя молится. Маленькая Варя причащается. Маленькая Варя не хочет быть грязной. Маленькая Варя лучше умрёт… «Не думай об этом, не думай! Не думай, и станет легче!» — Не могу, — выжала Варя сквозь стиснутые зубы. Молча Фёдор вздохнул, потянулся к ней и, обвив руками, обнял, прижался щекой к её голове. — Прости, — её голос едва можно было расслышать, он растворялся в вязком воздухе. — Я не могу… — Всё хорошо. — Он провёл рукой по Вариным волосам. — Всё хорошо… Его рука, не останавливаясь, гладила Варину спину. Слабачка. Варя не могла понять, чего она так боится. Почему замирает, почему руки ходят ходуном. Почему, если Фёдор — это не он, это другой мужчина, которого Варя, видит Бог, любит? Она подняла голову и заглянула мужу в лицо. У него под глазами снова тёмные пятна, а у Вари из головы не шли мысли о собственной слабости. Сколько лет уже они женаты? Два года. За её спиной — шепотки о её бесплодности и советы Фёдору себе взять иную жену, а пустоцветную Варю — в монастырь. Помнится, как-то раз Варя сама говорила Фёдору, что так им будет лучше, но теперь… Нет, теперь она не хотела. Отвлечься от смурных дум Варя всегда могла за работой, в лекарской избе. Изба не её, а Йонаса. Государь выделил её нарочно для того, чтобы врачебствовать недуги не только его, царя-батюшки, но и холопей. Варя частенько захаживала сюда, когда выдавалось свободное времечко. Снег под ногами хрустел. Мягко падали снежинки, таяли, оседая на кожу. Свежо. Лают слободские собаки и издали доносится гул людского говора. Варя глядела себе под ноги, рассматривая искрящийся снежный покров. До лекарской избы — два поворота, одним словом, рукой подать. Вдруг под ногами на белом, чистом снегу Варя заметила чернеющее пятно. Кровь. Лай собак стал громче, а людское гудение напомнило ругань драки. — Матушка? — Шедшая рядом служанка испуганно трепала платок. — Что бы ни случилось, молчи. Ни звука, — приказала Варя. — Чуть что — беги за подмогой. С этими словами Варя двинулась по кровавому следу. Он вёл на задворки, и чем ближе, тем громче становились сдавленные выкрики. Варя прислонилась к стене, заглянула за неё и обомлела. Два боярина били её племянника Глеба, сына её старшей сестры. Он, весь в крови, ссадинах, пытался кричать, но ему заткнули рот. Варя судорожно соображала. Бежать за Фёдором? Далеко, не поспеет. — Позови Йонаса, скажи, чтоб взял с собой кого покрепче, — приказала Варя служанке, и та тут же испарилась. Но, заслышав возню, двое бояр обернулись, и Варя узнала их лица. Они — родичи покойника. Родичи того, кого убила Маленькая Варя. Со всех ног Варя бросилась прочь, надеясь, что её не увидели. Она бежала, пока не врезалась в Йонаса. — Где есть убийцас? — Йонас держал наготове клинок, и Варя неверной рукой указала в сторону, где убивали Глеба. Йонас кинулся туда, следом за ним — трое рослых холопов. Варя пересилила себя, пошла следом. Глупо, наверное, надо бы бежать, звать на подмогу, но там ведь её племянник, она ведь может ему помочь, коль он жив. Она слышала неразборчивую аглицкую ругань Йонаса, крепкий русский мат, но звуков драки не было. Варя завернула за угол. Возле стены, облокотившись о неё, сидел Глеб. Изо рта текла кровь, а Йонас прикладывал снег ко вспоротому животу. — Тётушка, — увидев её, прошептал Глеб. — Те… двое… убить… царя… Варя подскочила к нему и сжала руку. — Тише, тише. Не трать силы, — сказала ему она, но Глеб закачал головой. — Предупреди… — Он сжал её руку. Глеба отнесли в избу. Варя и Йонас бились со смертью до вечера, пытаясь удержать хрупкое дыхание в груди Глеба, шили раны, насилу остановив хлещущую кровь. Только поздней ночью пришла Варя домой. — Где тебя носило? — спросил недовольно Фёдор. — Тебя весь день не было. — Племянника из пасти смерти вытягивала, — так же недовольно отозвалась Варя, стянула с себя одежду и повалилась на постель. — Что с ним? Он болен? — Завтра… у меня сил уж нет… Но этой ночью сон не шёл. Варя ворочалась, слушала тихое сопение Фёдора, плач вьюги за окном и шуршание домового под лавкой. Страх в груди кипел неистово. Вдруг сегодня ночью к ней нагрянут дядькины братья? Вдруг они разглядели её лицо? Варя сжимала Фёдоров клинок и молилась, чтоб Господь отвёл от неё беду. Пару раз Варя порывалась то разбудить Фёдора, то, несмотря на ночь, идти к царю… Её мысли прервались хриплым, едва различимым стоном Фёдора. Он заворочался в постели, руки схватились за покрывало, скомкали его, сжали. Грудь его вздымалась и опадала. Варя потянулась к мужу и потрясла его. — Фёдор… Фёдор! Он открыл глаза. Глубоко вдохнул. Выдохнул медленно. Сел и вытер со лба пот. — Почему не спишь? — спросил он. — Чего кричишь? — Что опять с твоим сном? Я ещё раньше заметила, что у тебя под глазами мешки — хоть злато складывай. Нынче что происходит? — Да так, — он сжал покрывало, — снится всякое… Не обращай внимание. Я просто снова обопьюсь вот этим твоим варевом, и всё будет хорошо. Варя повернула к себе его лицо. — Федь… Это не дело. Так хуже только станет. Ты ведь не корень беды своей корчуешь, а так только, ветки рубишь. Большим пальцем она пригладила его щёку. Фёдор закрыл глаза и сжал губы. — Ты же знаешь, что я не особо знатный боярин. Так, выскочка, лезущая куда не звали. Да, племянник царёв по тебе. И что? Все помнят, откуда я родом и что дед мой да отец простыми дружинниками были. Мой род худой. Да и твоих, что Захарьиных-Юрьевых, что Сицких не очень жалуют. Сама помнишь, что с твоей тёткой сделали… — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Неспокойно мне… Рукой он сжал своё горло. — Я домой хочу, в Елизарово, — на этих словах его голос дрогнул, и Фёдор замолчал, потёр глаза. Варя облизнула пересохшие губы. Сейчас, во время бессонной ночи, исполненной страхом за свою жизнь, она понимала Фёдора, как никогда. — Так поехали. — Да кто ж меня пустит-то?.. — А ты царя просил? — Просил. Не пущает. Говорит, я тут ещё сгожусь, что мне в Елизарово делать? Варя обняла его, пригладила волосы. — Пойдём-ка свежим воздухом подышим. Кажется, нам обоим полезно будет. Они сидели на порожке. Падал, кружился пушистый снег, стелился на землю и укрывал её. Варя глядела на небо, прижимаясь к мужу, и думала о том, что сказала Фёдору про корень. Быть может, и она тоже не корешки, а вершки рубит. Оттого и не клеится… Впрочем, сейчас её боле занимало то, что у неё муж ночами не спит. Это нехорошо, и надо с этим что-то делать. Варя пока не знала что, но кое-что было у неё на уме. Утром Фёдор ушёл на службу, а Варя собралась идти к царю. Сразу её не пустили, и Варя прокуковала полдня под дверями. Когда она готова была уже плюнуть на всё на свете и пойти без спросу и дозволения, её впустили. Царь сидел у стола. В междубровье темнела морщинка, у глаз — целые их россыпи. Варя отдала поясной поклон. — Здрав будь, государь, — с поклоном сказала Варя. — И ты здравствуй, Варюшка. — Иван Васильевич кивнул и махнул рукой, чтобы Варя подошла ближе. — Ну, сказывай, чего пришла? — О здравии твоём узнать. Царь рассмеялся. — Не бреши, Христа ради, не надо этого. И без тебя найдётся, кому за здравием моим следить. Прямо уж говори, чего хочешь. Варя вдохнула побольше воздуха. — Государь, не гневайся на просьбу, но молю тебя, отпусти мне Фёдора Алексеевича. Царёв взор омрачился. — Это он тебя надоумил просить? — Нет, что ты, государь! Куда ему? Он же мне не рассказывает почти ничего, молчком молчит, хоть об стенку бей. Я нечаянно заметила. Государь молчал, и тяжёлой, ощутимо-неподъёмной казалась Варе эта тишина. И в памяти воскресала давняя просьба. Когда-то Варя уже стояла вот так перед царём. Она стояла, давимая тяжёлой тишиной. Глупая, маленькая и напуганная. Она просила за смерть уже мёртвого мужчины. Теперь она просит за жизнь живого мужа. И за жизнь ещё живого племянника… — Не многого ты просишь, жено? — спросил царь, и в глазах его что-то тёмное блеснуло. — Не большего, чем в прошлый раз, государе. Самую малость прошу у тебя. — Малость! — Царь насмешливо сощурился. — Ведомо ли тебе, что делает кравчий? — Ведомо, следит, чтобы в питии и ястве царском отравы не было. — А что ж будет, коль я его отпущу? Что будет, коль я без кравчего останусь? — Да неужто, милостивый государь, кроме Фёдора, на службу эту никто не годен? — До этого Варя говорила тихо, сжимала в руке крест и не поднимала взгляд, но сейчас она выпрямилась и серьёзно глянула царю в лицо: — Впрочем, правда, государь. Трудно верных найти. Давеча, шедши по делам в избу лекарскую, услышала я дурную возню, точно дерётся кто. И вправду. Двое негодных людей, супротиву тебя зло помышляя, сговорилися и прирезали верного твоего слугу Глеба Михайловича Черкасского. Прирезали и бросили, а я да лекарь аглицкий Йонас его вчера едва ли с того света вытянули, теперь дело за Господней подмогой. Вот это — истинная причина моего прихода. Пока слова эти одно за одним срывались с её губ, лицо царя серело, белело, покуда не стало совсем мертвенно бледным. — Кто убийцы? — просипел он. — Ты видела их или только Глеба? — Видела я их, государь, и имена их мне ведомы. Это братья моего дядьки-покойника. Глеб знал, что они против тебя зломышляют. Сказать тебе, правда, не поспел… Царь сжал губы, кадык его задёргался, а зрачки, чёрные и суженные, забегали из стороны в сторону. — Ступай, — сказал он, и Варя, поклонившись, вышла. На следующий день на площади сожгли два изуродованных пытками тела. — Представляешь, прямо под носом у царя заговор зрел! — возмущался Фёдор, придя домой. Он расхаживал из стороны в сторону и вертел на пальце кольцо. — Эти ублюдки сына Михаила Черкасского едва не прирезали вчера. Говорят, он донести на них хотел, да только кто истинно донёс — неизвестно. Глеб-то сейчас полуживой. — Знаю, Глеб мой племянник, если ты запамятовал. И это я донесла. Фёдор остановился и уставился на Варю. — Ты?.. А почему сразу мне не сказала? Вдруг тебя бы… — Спокойно. Не волнуйся. Ты и так издёргался весь, ночами не спишь, а тут ещё я… Фёдор ещё пуще замельтешил из стороны в сторону, запустив руки в волосы. От его метаний у Вари начинала кружиться голова. Она поймала его за край кафтана и притянула к себе. — Остуди голову, — посоветовала она, прижимаясь щекой к его груди. — Чем меньше людей знает, что я знаю, тем безопаснее. — Но я ведь твой муж… Его рука легла Варе на плечи. — Хорошо, обещаю в следующий раз рассказывать тебе всё, что посчитаю важным. — Давай без следующих разов? — заворчал он, прижимаясь к Варе, но тут же отстранился. — Чуть не забыл! Государь тебе передал. Он вынул из-за пазухи свёрток и протянул Варе. Она осторожно взяла его в руки, надломила печать и принялась читать. «…Я, Иван Васильевич Рюрикович, царь, от Бога поставленный, великою милостию своею дозволяю Басманову Фёдору сыну Алексееву и жене его Варваре дочери Васильевой в Елизарово отправляться…» Варя пискнула и кинулась Фёдору на шею. — Он отпустил! — кричала она ему на ухо. — Теперь можем ехать домой! Фёдор смеялся и обнимал её. Сейчас Варе казалось, что они теперь поистине свободны.~*~
В Елизарово было тихо. Берёзовые ветви, укрытые искристым снегом, чуть покачивались на ветру. Укутавшись в платок, Варя с умиротворением смотрела в окно и наслаждалась мирным видом суетящихся на улице холопских детей, катающих снежную бабу и снежного деда. Дети бесновались, как истые черти. Валяли друг друга в снегу, закидывали снежками, дерясь за право водрузить бабе голову. Хлопнула дверь, и Фёдор упал рядышком на лавку, холодным боком прислонился к Вариной спине. — Морозище на улице страшный, — оповестил он, обхватывая Варину руку ледяными пальцами. — И как эти не мёрзнут? — кивнул он на детей. — С утра ведь скачут. Варя пожала плечами. Выдохнув, Фёдор прижался красной от холода щекой к Вариной щеке. — Когда я была маленькой, мы с сестрой часто играли вот так, — сказала Варя. — Правда, не настолько неистово. Но играли. А потом её выдали замуж, а я, — она сглотнула, — а я уже не хотела ни во что играть, хоть и была маленькой… …Маленькой Варей, у которой грязные ручки. — Но это было давно, — продолжила она. — Сейчас я уже большая для такого. Не побегаешь. — Ой, только не надо тут скромничать. Коль хочешь, я с тобой снегом обсыплюсь хоть по самую макушку. — Он улёгся на лавку, положил голову Варе на колени и поспешно добавил: — Но не сегодня. Сегодня я на тот мороз ни за какие шиши не выползу. Варя усмехнулась и пригладила его волосы. Они чёрными завитками обрамляли его покраснелое лицо. Ресницы полуприкрытые чуть подрагивали трепетно и трогательно. Варя приложила руку к его щеке и легонько погладила большим пальцем. Когда-то давно — будто тысячу лет назад — Варя не могла и представить, что хоть когда-нибудь сможет чувствовать к мужчине то, что чувствовала она сейчас к мужу. Дядюшка умер и окончательно разложился там, в своей избе, лёжа в луже крови, с воткнутым в глотку собственным ножом, который Варя каким-то чудом выхватила и не меньшим чудом воткнула ему под подбородок. Его больше не было в Вариной жизни. — Люблю я тебя, наверное, — сказала она Фёдору и зацепила пальцем уголок его губ. — Наверное? — усмехнулся Фёдор. — А мне кажется, точно. Варя нагнулась и припала к его губам. После мороза они были сухими, но Варе это ничуть не мешало. — Сядь, а то неудобно, — прошептала она, и Фёдор сел. Она осторожно, только поддевая одними пальцами ворот червлёной рубахи, припала к его шее губами. Фёдор глотнул, и кадык взметнулся вверх. Дрожь в пальцах хоть и не отступила полностью, но Варя подмечала за собой, что нынче с куда большей лёгкостью целует его. — Не боишься? — спросил он. Пару мигов молчала Варя, думала, мысли то так, то эдак ворочала, глядела на себя изнутри, будто наизнанку выворачивая. — Нет, — ответила она, поцелуем опускаясь на его губы. Фёдор не мешал, только направлял, коль она, полнимая, несмотря на слова свои, остатком страха, замирала. Их пальцы сплелись вместе, и Варя чувствовала тепло его рук. Дыхание, предвещая накатывающий беснующийся страх, сбилось, зрачки сузились. «Беги!» — завопило нутро, и сердце сжалось. Варя судорожно втянула спёртый воздух. «Это не моё, — насколько можно твёрдо вбивала она себе в голову. — Это не мои мысли, это не мои чувства». Она припала снова к Фёдоровым губам, горячим и мягким. Варя целовалась неловко, сбито. Его губы мягко коснулись выемки между ухом и челюстью, и Варя постаралась отделить непрошенную липкую дрожь от того, что она чувствовала на самом деле. А чувствовала она приятное тепло, разливающееся по телу, сладкое, чуть терпкое предвкушение, горчащее на языке. Фёдор осторожно подтянул вверх полы её понёвы, и по ногам побежали мурашки. Сейчас, под тихие вздохи и горяче‐ледяные касания рук, царапающих кожу, Варя хотела одновременно и пуститься прочь, и остаться, всем телом прижавшись к Фёдору. — Погоди, — шепнул он, хитро улыбнувшись, подхватил Варю на руки и уронил спиной на постель. В груди всё сжалось, и Варя поёжилась, стараясь отогнать липкое, вязкое чувство беспомощности. Она напоминала себе, что всё в порядке, ничего страшного не происходит, но ладони потели, и Варя сжимала простыни. — Я могу в любой миг остановиться, если тебе не хочется, — тихо сказал Фёдор, нависши над ухом её. На одно мгновенье в гортани зародился пьянящий выкрик: «Остановись!», но Варя сжала губы, заправила Феде за ухо выбившиеся волосы и твёрдо сказала: — Продолжай. И он продолжил. Его пальцы, уже не холодные, согревшиеся и горячие, скользнули по её бедру и опустились к лону. Расслабиться было сложно. Варя пыталась направить всё своё внимание на раскрасневшиеся Фёдоровы щёки и уши, на его сбитое дыхание, на то, как он прикусывает губу или как целует её пальцы, руки, плечи, шею. Тем паче, что уже случалось меж ними такое, что Фёдор гладил её меж ног. Правда, в прошлый раз Варя переживала намного сильнее, и Фёдор сказал, что ничего путёвого у него не вышло. А сейчас, когда тревоги не сдавливали Варину грудь с неистовой силой, когда ощущение обыденности прочно укрепилось там, где раньше неистовствовал страх, началось что-то. Что-то, что заставляло Варю дрожать от каждого движения Фёдоровых пальцев, глубоко втягивать носом воздух и сжимать в руках простыни. Варя не выдержала, обвила Фёдора ногами и впилась в шею. Под её губами пульсировала в нервной дрожи тугая жилка. Фёдор гулко выдохнул, нависая над женой. Вздрогнув, Варя прикусила губу. Фёдор нежно дарил ей тепло, и внизу живота будто рассыпались искры. Кажется, она что-то влажно шептала ему в ухо, она не помнила. Варя на миг отстранилась, чтоб вдохнуть, и тут же снова прильнула к его губам, обвивая их плавучестью поцелуя. Голова шла кругом от всего, что сейчас происходило. От нежных касаний его пальцев по коже бежали мурашки, и, охватывая её с пят до макушки, по телу шло тепло, похожее на колыхание речных волн: нежное, щекочущее. Наконец, она выгнулась в спине, выдохнула, и всё закончилось. Варя села, ошарашенно глянула на Фёдора и спросила: — Что это было?.. — Это вот то самое, о чём я тебе рассказывал. — Он довольно улыбнулся. — И как тебе? Вместо ответа Варя уткнулась ему в шею, крепко-крепко обняла и расплакалась. Но не из страха, нет, вовсе нет. Она плакала от облегчения. Маленькая Варя осталась там, за спиной. А впереди было светлое и чистое, как первый снег, будущее.