"Неблагонравный" Сид

Дни шли за днями. Наступила осень, и за окном лил косой дождь. Сид был дома, потому что простудился. Мальчик играл в шахматы сам с собой, периодически отрываясь, чтобы достать носовой платок. Сейчас ему было довольно грустно, но не так, как раньше, когда он был ябедой и "паинькой". Теперь у него были какие-никакие товарищи и не только среди мальчишек. Это и радовало Сида. Он вспоминал то, что было раньше, до того как Том и Гек нашли клад. Тогда Сидди был сама подлость и мог с лёгкостью разболтать чужие секреты. За прошедшие несколько месяцев Сид неоднократно чувствовал угрызения совести, которая красноречиво твердила ему о том, насколько он нехорошо поступал. Самое время объяснить, почему столь внезапно Сид исправился. Всё началось за полгода, в день Пасхи. Тогда пастор Джойс зачитал проповедь о человеческих грехах и произнёс такую фразу: "Самые величайшие из человеческих достоинств - благодарность и милосердие. Самые низшие пороки - неблагодарность и подлость. Знаю, что многие из вас дают не только лжесвидетельство на ближнего своего, но и получают греховное удовольствие от того, что указывают на чужие пороки, не следя за своими. В том и состоит один из величайших грехов человечества ". Услышав это, Сид передёрнулся. Ему показалось, что под словом "многие" пастор подразумевал именно его. В памяти мальчика всплыли и слова Тома, сказанные прошлым летом: "Ты только и способен на подлости и терпеть не можешь, чтобы хвалили других за какое-нибудь хорошее дело". Тогда, по ощущениям Сида, с его глаз как бы спала завеса, и он осознал, насколько был неправ. С того времени Сиду разонравилось ябедничать на кого бы то ни было, но пока за ним держалась репутация стукача. Мальчики всё так же не принимали Сида в свои игры и даже поколачивали его. Сойер уже было думал вернуться к прежнему, но что-то в очередной раз остановило его. За последние полгода ситуация значительно исправилась. Том, первый заметивший резкую перемену в брате, сумел убедить друзей дать Сиду ещё один шанс. И он оправдал ожидания товарищей. В полвторого из школы пришёл Том. Пообедав с тётей Полли и Мэри, Сойер поднялся наверх к Сиду. Тот как раз читал "Жизнеописания" Плутарха, которые дала ему почитать Мэри. - Не скучаешь, Сидни? - участливо поинтересовался Томас. - Никак нет, сэр, - стараясь не говорить в нос, ответил Сид, - Всё отлично. - Я рад, Сид. По тебе все сегодня скучали. Мистер Браум интересовался, как ты. - С-спасибо, - растерянно поблагодарил Сид. Раньше никто не интересовался, что с ним, - Том, спасибо тебе, что дал мне шанс на исправление. Том слегка зарделся и как можно более скромно сказал: - Да ладно тебе. Проехали. Том присел на кровать рядом с братом и взял его руку. Сид несколько смутился, но позволил Тому несколько секунд держать его за руку. Сид прижался к Тому и обнял его: - Какое счастье, что у меня есть такой брат. Том не ожидал такой реакции брата и слегка оторопел. Впрочем, через минуту бывшие заклятые враги уже соединились в крепком объятии. Каждый из братьев ощущал исходящее от другого тепло. И как они раньше не могли друг с другом ужиться! Вечером, поскольку Сиду стало немного лучше, вся семья собралась полностью. За чаем тётя Полли была в особо хорошем расположении духа, поэтому Том решил задать вопрос: - Тётя Полли, мы с Сидом ничего не знаем о наших родителях. Расскажите нам, пожалуйста, о них. Старуха обвела мальчиков удивлённым взглядом и поставила чашку на блюдце. - Ну, молодые люди, вы и вопросы задаёте. Впрочем, вы уже в таких летах, что вполне можете знать историю своей семьи. Это было много лет назад, когда я была совсем молодой. Нас было три сестры: собственно я, Полин Диксон, Линда и Джейн. Мне - а это было год тысяча восемьсот восемнадцатый - было двадцать четыре года. Линде было восемнадцать, а Джейн четырнадцать. Кроме нас в доме жили наши двоюродные сестры Салли и Келли, бедные сироты. Наш отец, майор, участник Войны за независимость, получивший орден от самого Вашингтона, был человек строгих нравов и не хотел выдавать нас абы кому. Моя первая и единственная любовь к сыну судьи Фрэнсису Барнуму закончилась тем, что отец отправил меня на два месяца под домашний арест, а Барнумы срочно переехали в Бостон. Линде и Джейн удалось отстоять свои симпатии. Линда, например, влюбилась в бедного чиновника Артура Сойера, который приехал из Ирландии в поисках лучшей жизни... - Это наш отец? - не вытерпел Сид. - Да, мальчик мой, - продолжила рассказ тётя Полли, - Артуру было двадцать два, Линда на шесть лет его моложе. Они полюбили не с первого раза, но за полгода поняли, что жить не могут друг без друга. А ваш дед строил далеко идущие планы на сына своего однополчанина. Он хотел и Линду запереть в комнате, но сестра успела сбежать с Артуром в другой штат, где они и обвенчались. В это время Джейн полюбил один сельский врач. Тут уж отец наш не стал противиться, Джейн вышла замуж, и спустя несколько лет родилась Мэри. Прошло лет пять после побега Линды и Артура. Отец скончался, и матушка написала Линде, чтобы та возвращалась. Супруги Сойеры вернулись с сыном Реджи и дочерью Элис, которых очень боготворили. К несчастью, очередное поветрие унесло жизни малышей, и у Линды началось то, что англичане называют сплином*. Супруги были в отчаянии. Спустя шесть лет после этой трагедии у Линды, наконец, родился сын. Это был ты, Томас. Несчастья продолжали преследовать нас дальше. Линда умерла в родах, - тётя поднесла к глазам платок, - и наказала перед смертью убитому горем Артуру жениться ещё раз и жить полноценной жизнью. Как раз подросли Салли и Кэролайн. Артур взял Келли в жены, и через год кузина родила мальчика, которого назвали в честь одного хорошего приятеля Артура, который однажды ему очень помог, - Сидней. И снова горе - очередной мор забрал Джейн и её Эдвина, а также Артура и Келли. Это было огромный удар для меня и матери. Из всей нашей семьи в живых остались только мы, да Салли, которой удалось выйти замуж и уехать в другой штат. Но и матушки вскоре не стало. Я оформила опеку над вами... А что было дальше, вы и без меня знаете. В комнате воцарилась гробовая тишина. Хотя такие трагедии встречались сплошь и рядом, горем они быть не переставали.