Море
Оно всегда казалось пленительно манящим. Прохладные волны едва касались пальцев босых ног, заставляя ощутимо вздрогнуть, когда им всё же удавалось достигнуть своей цели. Сыпучий песок вызывал несколько противоречивые чувства, заставляя окунуться в воспоминания военных лет: он вытаскивал полуживого товарища из болота, обещая, что тот обязательно выживет и они смогут победить, вернув прежние мирные деньки… И всё же этот неизвестный ему солдат умер, защищая свою любимую Родину от очередных захватчиков. И сколько же было тех бедолаг, решивших отдать за него жизнь? Много… Очень много, но холодный взгляд Отчизны до сих пор помнит лицо каждого и их последние слова. Оглядываясь, он вспоминает, как в этом, казалось бы, Богом забытом месте, любило светить яркое солнце на чистом небосводе. Лучи вечно мешали всё рассмотреть, если, конечно, под рукой не было панамки или шляпы. Повсюду слышались озорные крики детей: одни играют в догонялки или кидают мяч в воде, другие же старательно лепят песочные замки, сравнивая у кого получился лучше и красивее, - и тихие смешки взрослых, не торопящихся вмешаться в спор ребятни и ностальгирующих по своей минувшей молодости, где вели себя точно так же. Звук волейбольного мяча, ударяющегося о песок, такой тихий, почти неуловимый в это жаркое и шумное лето. Всё так и тянет дать себе передышку. А там, в теньке большого зонта и камней, давние друзья смеются, пытаясь спасти подгоревшие шашлыки, а их подруги лишь тихо хихикают, бубня что-то про невнимательность, попутно нарезая овощи. Наблюдая за этим и чувствуя эту тёплую сердцу атмосферу, хочется подумать, что в жизни, несмотря на большие тёмные полосы, бывают и такие завидно белые маленькие нити радости, заставляющие из раза в раз натягивать знакомую всему миру улыбку. Теперь же солнце, дарящее то незабываемое чувство, нагло спрятали большие, хмурые и чем-то вечно недовольные тучи, вынуждая всё побережье окунуться в безмолвную и довольно странную для него тишину, в которой не было ни весёлых игр с мячом, ни заливистого смеха. Словно затишье перед бурей, принёсшей с собой неприятную для одних и радостную для многих других новость. Нет, пока об этом глупо думать. Повторяющийся шум прибоя — единственный, кто решился стать сопровождающим в этой вечерней прогулке, наполненной истлевшими обрывками воспоминаний. Ну и пусть. Так даже лучше. Вряд ли кто-то посмеет помешать, выйдя в столь ужасную погоду, да и свидетели проявления опрометчивой слабости ему ни к чему. Они будут лишними и столь ненужными: он не нуждается в их поддержке или утешении, считая подобное к себе недопустимым… Правильно. Ублюдочный цирк, состоящий из одного никчёмного клоуна и вечно осуждающих и ехидно смеющихся зрителей, должен продолжаться. Плевать каким трудом первому будут даваться номера и как долго он сможет в одиночку противостоять этой тёмной сущности лицемерия, смотрящей на него своими голодными глазами, облизывая уродливые и давно иссохшие губы с красной помадой…Он — Россия, — ужасная страна, страна для дураков и пьяниц!
Многие об этом говорят, шепчутся об уродстве русского народа, кидая свои завистливые взгляды вслед его широкой спине. Эти голодные глаза неважно каких цветов — хоть дремучих лесов или аквамарина, — в которых неизменно уже столько лет и даже веков горело желание. Желание оторвать, разделить и раскромсать его, не позабыв забрать себе самый лакомый кусочек славянских земель, чтоб хвастаться потом перед всеми. И они ужасно терпеливо ждут. Ждут, когда Россия даст очередную слабину, которая для них будет равна зелёному свету, призывающему к более решительным, чем сейчас, действиям. И всё же иноземцы порой ненасытны, и всё им постоянно мало… Впрочем, неважно сколько те ещё будут пытаться проводить Россию в последний путь, надеясь, что назад тот уже не вернётся. Свеча так быстро не затухнет жизни его полной, и, вздохнув, будто бы в последний раз, он встанет снова, показывая им свою загадочную душу, которую, увы, понять никто не может. И мышцы будут продолжать назло всем крепчать, как сталь, а глаза со знакомым холодом провожать иноземцев, посмевших возомнить себя главными в его доме. И пусть народ его собственный не понимает его и не может найти себе достойное место в этом странном двуличном мире. Они даже не заметят потуги мужчины, начиная привычно ворчать, Иван их поймёт. Он всё понимает и знает, что, несмотря ни на что, им по-настоящему дорог, ведь дети пусть и говорят, что ненавидят родителей, но на деле это же не так? Им свойственно ошибаться, ровно как и ему… Его душу каждый раз переполняло от гордости, когда он видел, как те ещё не забыли подвигов прошлого времени и чтят, рассказывая про них детям. Россия и сам не понимает как они справляют праздники с по-настоящему гусарским размахом, несмотря на жалкие гроши в кармане. Его народ… Его истерзанный временем и пустыми обещаниями народ до сих пор един, пусть и не так, как в светлые советские времена, — это не важно, — и пусть они всё так же продолжат отрицать собственную сплочённость… Наверное, просто настало такое время, в котором показывать любовь к Отчизне открыто, не боясь получить потом неоправданное осуждение со стороны — непозволительная роскошь? Недавние митинги прошли бесследно. Брагинскому хотелось плакать, да так горько, но тихо, чтобы никто не посмел случайно услышать плач самой большой страны… Да вот слёзы всё не решались скатиться по его бледным щекам, чего не скажешь о странном и так неуместном смехе на грани безумия.Шанс.
Народ даёт ему очередной шанс показать, что он не хуже Штатов, а может даже и лучше… Но стоит ли за него браться снова? Его люди стали доказывать, что уже не так слабы, как были в разрухе девяностых. И доказывают это не каким-то европейцам или пиндосам, — до них им дела нет, — прежде всего они хотели показать это своей дорогой Отчизне, застрявшей в разрушенном прошлом. Они молодцы, не то что он, покорно склонивший голову перед победителями… Уверенного в себе и гордого русского воплощения не стало давно, просто никто не знает, а вместо него большой и одинокий ребёнок, желающий со всеми подружиться, заведомо зная как такая дружба может обжечь.Как же глупо...
Было и вправду очень нелепо полагать, что всё будет хорошо, если он примет их видение мира и половину методов их правления. Иван же знал, что всё будет так. Знал их подлинную натуру: они никогда не делают за просто так, многократно преумножая свои заслуги, а он… всё продолжает терпеть, словно так и должно быть.Почему? Что они такого сделали, чтобы заслужить с его стороны подобное смирение?
Ледяные волны лижут пятки, отвлекая от назойливых мыслей. Верно, сожалеть или задаваться вопросами почему всё получилось именно так уже нет смысла. Он, возможно, потом ещё успеет найти на этот треклятый вопрос ответ, когда на крыши домов начнёт падать снег, а люди начнут потеплее одеваться, укутываясь, словно поспевшая капуста в огороде. Если, конечно, он сможет ещё встретить величественную зиму в неизменном снежном наряде из инея. Пока он продолжал шагать в сторону неизвестности, которая к себе излишне любит манить, шарф, что до это развевался сильным ветром, решил позорно убежать с его шеи. Россия провожал его пустым взглядом, пока тот окончательно не пропал из поля видимости. А ведь раньше наверняка побежал бы за ним, боясь потерять... Так ли важен он сейчас и будет ли важен потом? Брагинский не знал, но душевная дыра снова хнычет, роняя свои соленый капли слёз прямо на почти зажившие раны. Прикрывая ненадолго глаза, он вспоминает ту, кто подарила ему этот бежевый шарф, скрывающий собой страшное клеймо Золотой Орды, — его любимую старшую сестру. Нерешительно Иван снова бросил взгляд на пляж, сохранивший от цветущего прошлого лишь несчастное название. Всё те же дома, улицы, тротуары, проспекты, площади, памятники, правда, покрытые местами мхом, — увядающее наследие великого прошлого. Видимо, сестра решила пустить тут всё на самотёк. Его труды, покрытые пылью прошлого, на сегодняшний день — не более чем рухлядь, уже давно отжившая свой век. И грустно стало внутри старой души, которая помнит золотой век этого полуострова. Он помнит как отбил эти земли у Османской Империи и стал понемногу переделывать, строить новые города, да про красавицу набережную с портом не забывал. И постепенно земля расцвела в его больших руках, медленно превращаясь во что-то новое с элементами своего гордого прошлого… Теперь же от этого остались лишь позабытая слава и почёт… [— Ты… Какой же ты жестокий, Ванечка! — чуть ли не плача произнесла Ольга с обиженным взглядом. — Ты не даёшь мне никакой свободы и права выбора!] Она лжёт. Он давно подобное раскусил, просто… Не желал оставаться в противном одиночестве, из-за чего многое прощал… Всё же она сестра, да и трудности преследовали их семейку постоянно, потому и терпел, прекрасно осознавая её положение и, конечно, не догадываясь, что этого от него и хотели. Иван так и не понял, где оступился и когда успел причинить Олечке боль, а та перестала с ним столь же ласково, как и пару десятилетий назад, говорить.Когда же ты стала так на меня смотреть?
[— Ты просто боишься! Боишься остаться полностью одному… Из-за чего даже готов ограничить свободу одного воплощения, совсем не осознавая этого!.. Это неправильно, Вань… Я не давала никакого согласия! — по румяным щекам покатились первые слёзы. — Хочешь сделать со мной так же, как со своей младшей сестрой? Разве тебе её совсем не жаль?!] И как же он раньше не замечал этот колкий язычок, этот взгляд на мир, где права только она? Что же до младшей сестрёнки, то та сама к нему рвётся… Даже слишком, вон, предлагает заключить брак, став полностью едиными, как до всей этой игры в независимость, благо сумели обойтись союзом. Наташенька ведь на самом деле не хочет никакого брака. Иван это понял давно. Он знает, как девушка до сих пор обвиняет себя в нерешительности остаться тогда. При чёртовом распаде их некогда сплоченной и дружной семьи. Она тоже оставила его, и вина переросла в сильное желание быть всегда рядом с Россией и следить за его самочувствием, о котором тот постоянно любит умалчивать. Пустила свои мерзкие корни, исказив родственную любовь славянки, которая догадывалась, что брат её больше не примет. Нет, он всё ещё относится к ней хорошо, но… Он стал более закрытым. Перестал рассказывать ей о своих думах тяжких, посчитав, что те совсем не для её ушей, да и у самой наверняка есть проблемы, нечего скидывать и свои… Так он всегда думал, не зная, как больно Беларуси видеть его печальный взгляд, который улыбка не в силах спрятать. [— Я… Я всего лишь хотел узнать, что тебя беспокоит, Оленька, чтобы мы вместе смогли решить твою проблему, — насильно натянув добрую улыбку, ответил Брагинский, надеявшийся, что та всё же поведает ему о своих бедах, а он как-нибудь попытается помочь… ведь так былоИспытывал ли он ненависть к пруссу?
Глупо отрицать, поэтому да. Иван ненавидел его, полагая, что именно эта мразь надоумила своего брата напасть на него, на Советский Союз.Хотел ли он его прикончить прямо сейчас?
Сам по себе довольно сложный вопрос. Путаясь в смешанных чувствах ненависти из-за этой, будь она трижды проклятой, войны ему хотелось его прикончить, но не сразу, а мучительно медленно, ровно так же, как длились его пытки в одной из камер концлагеря. Пруссия тогда самолично приложил к его страданиями руку, постепенно сводя с ума, заставляя выбирать кто из его товарищей сразу умрёт, а кто проживёт на пару дней дольше. Постоянные раны не приносили столько боли, сколько гибель народа на его глазах. Он слишком многое отдал за эту чёртову победу, которую таковой очень сложно назвать. Иван потерял в ней слишком много, а мёртвые души ненайденных тел так и будут бесцельно бродить по его земле, ища долгожданного покоя.Да, он, возможно, прикончил бы Пруссию с его братцем заодно, да вот наполненные корыстью взгляды заставили его пересмотреть это решение.
Встав со своего места, коммунист приковал к себе множество взглядов, а до этого раздававшиеся громкие споры о делении немцев, как и смерти одного из них, стихли, опустив зал в тревожную тишину. Председатель советов министров СССР — Иосиф Сталин, лишь лениво направил свой взгляд в сторону воплощения своей страны. Он ничего не сказал, даже когда тот встал напротив побеждённых с явно недобрыми намерениями, хотя… Неизвестно, что сейчас происходит в голове у старого ветерана, видевшего своими глазами ужасные картины Ада… И быстро, не давая никому толком среагировать, товарищ Брагинский ударяет кулаком прямо в живот прусса, заставляя того вскрикнуть и, подкосив ноги, упасть на одно колено, схватившись за ушибленное место. Холодно смотря на дрожащее тело прусса и попытки немца к нему подойти, которые пресекли солдаты-красноармейцы, он заметил в алом взгляде сожаление.Где же было оно в роковом сорок первом?
Гилберт же, чувствуя во рту противный и наравне с этим чем-то родной металлический вкус, успел пожалеть, что вообще решил начать эту войну с целью приумножить собственные земли и промышленный потенциал, попутно освободившись от контрибуций первой мировой. Однако тогда такое решение проблемы казалось ему очень хорошим выходом из бедственного положения. Из грязи в князи, да? Поначалу и было так. Всё шло слишком гладко и хорошо… Если бы они только не тронули Советский Союз, если бы ограничились тем, что им так любезно скормили!.. Конечно, пришлось делиться: соседи Чехословакии не могли пройти мимо такого пиршества. Да и кто бы не воспользовался возможностью улучшить своё положение?! Все, все на этом нажились, кроме... Сильные удары грязных кирзовых сапог не заставили себя долго ждать, разносясь эхом по всему помещению. Некоторые отвернулись, другие закрыли руками лица, слабонервные упали в обморок, и лишь единицы прикрыли глаза, полностью понимая чувства коммуниста. Постепенно, лицо вполне себе симпатичного мужчины превращалось в кровавое месиво, а Иван и не планировал останавливаться, даже когда на его лицо брызнула прусская кровь. Он целился везде: живот, рука, нога, голова, спина... Всё, чтобы тот почувствовал хотя бы крупицу его душевной, раздирающей изнутри, боли. Пнув в последний раз, когда вскрики превратились в жалкое подобие хрипов, Иван так и не сводил взгляда с альбиноса, готового в любой момент потерять сознание. Без особого труда, несмотря на израненное тело, обтянутое бинтами, которые обязательно вскоре покраснеют, он поднял прусса и небрежно закинул себе на плечо, словно вещь, принадлежащую только ему. И, проводив всех кровавым взглядом, СССР решил покинуть зал, предпочитая игнорировать шокированных его поведением стран и отчаяние на лице немца. Пока он окончательно не скрылся за массивными дверями, не позабыв громко хлопнуть, Иосиф мог только усмехнуться, пытаясь сдерживать вырывающееся из груди злорадный смех. Если уж Иван что-то решил, отговорить его от задуманного является более невозможным, об этом знают не только страны, но и его правитель; он слишком расслабленно даже для себя закидывает в трубку табак, не забывая поджечь, и, выпуская сероватый дым в форме колец, с лёгкой надменной улыбкой говорит: — Мы забираем свой трофей в обмен на уменьшение доли репараций, всё же повторение подобного мало кому нужно, или я не прав, дорогие союзники? Не хотите же вы, чтобы все усилия нашего крепкого, пусть и временного, союза пошли насмарку? А Россия так и не смог убить Пруссию тогда, и не может понять почему не прикончил после. Каждый раз, когда руки сжимали горло чуть сильнее, не получая никакого сопротивления, Иван чувствовал, что это неправильно и, расслабляя хватку, ложился на чужую вздымающую грудь в поисках чего-то.Они оба знают, что те лживы.
Россия не желает ссориться с сестрой, поэтому хочет как можно скорее уйти: он уже успел пожалеть, что решился поговорить с ней, чтобы помочь. Идиот, ему же никто не скажет за помощь и простого спасибо, делающего его самым счастливым. И, поворачиваясь к родственнице спиной, Иван идёт в сторону двери. Ватные ноги с трудом держали, а сердце бешено стучало, понимая, что их покинул ещё один дорогой человек. Да, он будет продолжать любить её, как сестру, и, возможно, когда-нибудь простит. Только это вовсе не значит, что он сможет забыть разговор и её слова. Правда, дойдя до двери, мужчина не спешил её открывать, смотря на ручку, которую ему не хочется поворачивать. Однако обязанность закончить и без того неудачный разговор заставляет его задержаться тут немного подольше. В конце концов, Россия пытался. Он хорошо справился, сдерживая своё правительство от радикальных мер, которым уже давно пора выйти в свет. Улыбка, которой он так славится, сейчас казалась ему совсем чужой. Иван не знал, что хотел ей показать этим, но, видя её шокированное лицо, думал, что хотя бы так привлёк к себе её драгоценное внимание. «Видимо, сестрёнка всё ещё верит в то государства, которого нет… И упрекает меня… Может, она в такой манере просит помощи?»Нет, с него хватит.
— СССР’а больше нет и не будет, — говорит он, кивая собственным словам. Ему больше не нужна фальшивая семья, которая может в любой момент исчезнуть. Тем более вряд ли кто-то будет плакать, если он пропадёт на совсем. Он — никому не нужное безобразное создание. — Я ухожу, поэтому, думаю, это прощание. Украина, более я не буду к тебе навязываться, — дверь со скрипом закрылась, оставляя девушку наедине со смешанными чувствами.] — Было ли то решение верным, как и сегодняшнее? — спросил он, подняв пустой взгляд в небу. Хотелось бы ему знать ответ на свой вопрос, но больше этого хотелось, чтобы кто-то наконец дал ему возможность отдохнуть от всех войн и распрей. Он устал. Чертовски устал: бороться, сдаваться, прикусив сухие немного шершавые губы, пытаться не умереть, несмотря на столь сильное желание, слепо идти вперёд, зная насколько ничтожны шансы выйти победителем. Он хочет отдохнуть, только, видимо, обретёт свой вечный отдых и покой в этом хмуром месте. А море, слыша разъяренный гром, раздавшийся где-то вдалеке, бушует всё громче, готовое пуститься в безудержный пляс агонии и ливня, что начнётся в ближайший час. Погода так сера и тускла, но столь наполнена эмоциями, что Иван не в силах сдержать неизвестную всем улыбку. Он такой же. Так же уродлив и ищет нового прибоя, будто свежего глотка свободы… Только сегодня он решил со всем закончить. Пара шагов, а за ними ещё пять или десять. Он не отдавал в этом никакого отчёта, теперь море было выше колен, а он шел всё дальше. Кто-то кричит позади, видимо, пытается уберечь от дурного поступка, а Иван даже не думает отвлекаться, продолжая неспешно, будто на прогулке, шагать уверенно вперёд, прямо в холодные костлявые лапы смерти, пахнущие морским бризом. Большая волна всё же достигла своей цели, поглотив ещё одну уставшую душу.Он всё ещё надеется на благосклонность Бога.