Конец всегда следует за началом
Простая истина, которая никого не обходит стороной, будь ты хоть человеком, хоть воплощением страны. Все встречают в своей жизни много начал и с замиранием сердца наблюдают за концом, моля, чтобы тот не оказался для них роковым. Но для стран уготована иная участь: к сожалению или же к счастью, они не могут умереть так же легко, как, к примеру, люди. Их тела не тлеют в деревянных гробах, воссоединяясь с матушкой-землей. Воплощения исчезают всегда бесследно, словно их и не было вовсе. Живы только воспоминания, связанные с тем или иным воплощением, да памятные вещи, если те, конечно, остались. Погружаясь всё дальше в пучину тёмных вод, Иван в полузабытье смотрел на пузырьки воздуха, что так бесцеремонно покидают его оледеневшее тело. Паники или естественного страха смерти отчего-то всё не было. На душе расстелилась приятная нега радости и долгожданного утешения, пусть и столь одинокого. Ему не привыкать. В конце-концов, это должно было случиться рано или поздно, просто он решил малость поторопить события. Сказалась ли на этом решении очередная ссора с Украиной, поставившая в их отношениях решающую точку, или же сильная русофобия со стороны европейцев, — Ивану было уже всё равно.Он всегда был белой вороной.
Слишком открытый, чего многие не могут понять, ожидая любого подвоха, а его попросту нет. Слишком улыбчивый, хоть улыбка та и странная, неестественная. Слишком заботливый: всех по возможности поддержит и утешит, обещая, что потом всё обязательно станет лучше, и воплощая обещания в жизнь. Слишком разговорчив, что не раз замечал приятной особенностью своего соседа Китай, когда тот в очередной раз заходил к нему в гости. Совсем не умеет подолгу обижаться или злиться, потому всех и прощает сердечно бедная славянская душа. Слишком большой и силой не обделён, да и природа одарила его не похожей ни на кого красотой. Как же много в нём этого «слишком», и даже неудивительно, что Россия выделялся среди других воплощений. Ему нигде не было места: ни на Востоке, ни на Западе. А воспоминания, они уносят его всё дальше, возвращая во времена, когда он в первый раз решил коснуться большого мира, поехав со своим непутёвым царевичем, который постоянно грезил да клялся сделать из него по-настоящему «цивилизованную» страну, вот только сам Иван не разделял его мнения. Они, эти европейцы, знавшие славян лишь понаслышке, совершенно отличались от него, это не раз заставляло Россию чувствовать себя не в своей тарелке: он боялся сделать что-то, что неправильно могут понять, боялся конфуза, который мог обернуться скандалом, а потом и выволочкой от его будущего правителя. Нет, вы не подумайте лишнего, Брагинскому нравилось то, что они отличаются и некоторые моменты его даже забавляли: взять, к примеру, жмурки… Правда, они показались ему малость дикими, как и множество других европейских забав, где в основном кто-то издевался над кем-то, а наблюдающие бессовестно ржали, словно кони. Конечно, славяне тоже не без подобного греха, достаточно вспомнить медвежью потеху, однако… Там, что у человека, что у животного относительно равные шансы, да и сражались за достойные призы, а не для смеха, и чего уж говорить, если даже сами князья не оставались в стороне от этой забавы, а тут… Тут глумятся над другими и, что самое странное, считают подобное нормальным, здесь сбривают бороды и носят странные и малость смешные одежды. Вот это, по-вашему, «цивилизация»? Уж лучше вернуться назад в язычество. — Ты просто ничего не понимаешь, Царство! — отвечал малость обиженно царевич, так и не понимая, чем не смог угодить этому незаурядному воплощению, которому что ни покажешь, всё не то. — Царь-Батюшка, ты ж сам захотел мне показать иноземские просторы, да края их чуждые, а теперь меня в чём-то упрекаешь? Довольно смешно, не считаешь? — Замолчи! И слушать тебя, юродивого, не желаю! — фыркнул юноша, идя вперёд, а после отчего-то повеселел, да пошел показывать своей стране другие европейские странности, — Эй, поторапливайся, сейчас я покажу тебе свою любовь — корабли! И, помяни моё слово, как только я стану государем, у нас точно появится достойный флот! Иван же тогда мог лишь горько вдыхать да идти вслед. Ему было не по себе, что этот юнец станет его следующим царём, однако такого смелого и решительного правителя он и ждал, терпеливо ожидая, когда же настигнет его час рассвета. И он настал с приходом к власти Петра, который всё-таки добился много, чего его душа возжелала, пусть и были вначале его решения легкомысленными да жестокими, вредящими простому народу, но главное ведь конечный результат, правильно? Он стал основателем одной из красивейших и по-настоящему сильных Империй, пусть и с европейскими правилами этикета и стилем одежды. Но даже они не смогли изменить вольную русскую душу, как и её печаль, залёгшую в сиреневых глазах, которые не раз замечал Романов… — Несчастья боишься, счастья не ведаешь. Оттого и жалость у меня просыпается к тебе, моя Родина ненаглядная, — сказал как-то однажды император, смотря с какой-то тоской на воплощение своей дорогой Империи. Иван Романов быстро вырос и так же окреп, конечно, не так сильно, как хотелось бы Петру, но это было не столь важно, ведь он дал толчок, а дальше уже дело пойдёт за потомками. Сохранят ли империю, выращенную им, иль разрушат его старания в прах — время покажет. — К чему это вы, Ваше Импер- — Ай, отбрось всю эту вежливость и говори по-нормальному, Россия! Я же с тобой наконец-таки решился нормально поговорить, а ты, как обычно, изволил всё испортить! — Ну уж простите, что Вам не пришелся по нраву ваш же «Табель о рангах», — с невинной улыбкой попросил прощения Иван, ни капли не раскаиваясь, ведь не понимал для чего всё так нужно усложнять. Захотел уподобиться этим европейцам, а простой народ всё больше негодует, что сказывается на воплощении и его настроении, меняющемся от часа к часу, ровно как и императорское. — Ты страна, а не дитё малое… Эх, ладно, Бог с тобой, — угрюмо вздохнул Пётр, понимая, что, возможно, в управлении своём немножко всё же перегнул палку, однако и по-другому он решить не мог. Уж лучше уподобиться кому-то и превзойти, чем создавать что-то с нуля за столь короткий срок. Большая нехватка времени и постоянные разногласия со страной дают свои плоды: с ними никто не желал заключать союзы, а врагов всё прибавлялось… Не такого Пётр хотел для своей дорогой Родины, которая своим своенравием может дать фору только его высокомерию. — Вы не раз называли меня несчастным, могу ли узнать причину? — не понимая такого обращения к себе, спросил Иван, отвлекая Императора от дум его нелёгких. — Да потому нарекаю тебя этаким, что в глазах твоих одно несчастье да грусть кромешная с тоской танцуют свой предсмертный танец… Ты слишком много думаешь о ненужном и любишь всё преувеличивать, а вот попробуй однажды этого не делать, как и не пытаться всем угождать, пытаясь сгладить слишком острые углы. Это лишено всякого смысла, Россия. Твоя дума же и навлечёт на тебя беду. — Признаться честно, я не могу вас сейчас понять, государь. — Поймёшь когда-нибудь… А сейчас постарайся не думать о всяком дурном и давай займёмся делами! Иль… Может, пойдём на конную прогулку? Заодно и ты развеешься да узришь себя вновь, как и красоту свою сказочную! Всё никак не налюбуюсь, каждый раз диву даюсь, Богом клянусь тебе, аль не веришь моим устам! «Возможно, вы были и правы, Первый император…» — Как скажите, Ваше Императорское Величество, — ответил Иван, немного улыбнувшись. Даже если не понял смысла сейчас, то обязательно сможет понять потом. Он — страна, которая ничего не сможет забыть, как бы ни хотелось его грешной душе поддаться столь манящему соблазну забвения памяти своей, увы, недостижим запретный плод… «Мне стоило бы прекращать как строить из себя всемирного благодетеля с обострённым чувством справедливости, так и оставаться ребёнком…» Англия, Пруссия, Австрия, Испания, Италия, Польша, как и многие другие, так и не смогли понять Россию ровно так же, как он не смог до конца понять их. Однако, даже находясь в столь сложной и неловкой главным образом для себя ситуации, он всё же решил попытать свою удачу и попробовать обрести много-много друзей, как когда-то мечтал… Конечно, было бы очень замечательно, если бы их сразу стало много, вот только Иван сначала хотел обрести своего первого друга, которому сможет доверить себя, который, несмотря на различные слухи, не будет его бояться и всячески пытаться избежать. Того, кто сможет в какой-то степени принять его всего: и недостатки, которых предостаточно, и достоинства, о которых сам обладатель фиолетовых глаз уже успел позабыть… Но всё потерпело неудачу. Старейшин сменяли князья и цари, которые уступили место императорам и генеральным секретарям; изменялось вероисповедание с язычества на православие, а потом и атеизм с агностицизмом; менялся политический строй… Он менялся, но не отношение к нему. Нет, становилось лишь хуже. Совсем никому он не нужен был таким… Сильным, со своей непокорностью и правдой. Им всем нужно, чтобы Россия была слабой, доступной и беззащитной, не могла дать отпор, покорно следуя всем их желаниям. Нужны его земли и ресурсы, но не он сам. Постепенно фиолетовые глаза замечали всё больше, да вот сердце никак не желало смириться, создав иллюзию, что всякий ему друг. Но надолго ли хватит ему этой лжи, не пожалеет ли он о своём выборе снова? Брагинский уже совершал такие же ошибки, будучи Империей и Советским Союзом. Он искренне верил в дружбу со Штатами и с остальными, думая, что те наконец-то смогли его хотя бы чуть-чуть понять… Не слушал своего правителя, игнорировал заявления чужих, а ведь они даже не слишком скрывались! Как же он тогда ошибался… Так же он ошибался и после.История слишком циклична.
Всё в этом ничтожном и маленьком мире циклично, а жуткое бессилие и невозможность разорвать порочный круг выводят из себя. Брагинский старался об этом не думать, загружаясь большими объёмами работы, успевшей порядком так достать. И только сейчас его ничего от этих назойливых мыслей не отвлекало, даже сильный удар о скалу. Из головы вытекает темно-красная кровь, а пузырьки лишь дополняют эту безобразную, но чем-то удивительно притягательную картину. Иван, смотря на свою кровь, создающую замысловатые узоры, вновь погрузился в раздумья. Обычно он винил всех в непонимании его. Россию не смеют судить, не пожив единожды в её шкуре, однако… Может ли быть такое, что, постоянно ища в своих проблемах виноватых, он упускал одну маленькую, но слишком значительную деталь? Да, другие страны, безусловно, не упустили момента приложить руку к его бедам, заставляя всё больше сомневаться в себе, а после и вовсе замкнуться, но истина постоянно настигала его в минуты раздумий, когда он был наедине с собой… Пора перестать убегать от правды, приняв простой факт: он сам во всём виноват. Да, он действительно виноват в сегодняшней ситуации, которая господствует на его просторных землях. Россия виновата, что в решающий для себя и своих людей момент просто решил опустить руки, изолировавшись от новостей, набитых от начала до конца западной пропагандой, от ненасытных паразитов, дорвавшихся до власти и одобривших всеобщую деградацию на русской земле. Правильно, ведь зачем России сельское хозяйство и собственная промышленность, всё всегда можно купить за границей! Он спрятался от всего в собственном доме разбитых и, как он сам уже понял, никому, кроме него самого, не нужных воспоминаний… Было слишком горько. Хотелось громко заплакать, словно малое дитя, да вот слёзы всё никак не спешили. Все слёзы он уже успел выплакать до этого, в самом разгаре распада, когда лежал прикованный к кровати, изводясь от ужасной лихорадки и путая сон с явью. Он молил сестёр не оставлять его снова, хотел остаться с ними. Хотя бы с ними! И зажить дальше хорошо, ведь, если что, сестры всегда будут рядом и поддержат… Но те ушли с остальными республиками… С другой же стороны, судить о правильности своих поступков сейчас, когда жизнь может в любой момент оборваться — та ещё глупость, лишенная всякого смысла. Что было, то прошло, прошлого не изменить, как бы сильно этого ни хотелось. Остаётся лишь принять действительность такой, какая она есть, а не тешить себя ложными надеждами, что было бы с этим блевотными «если»… Но кто сказал, что Россия готов это принять? С каждой минутой становилось холоднее, всё острее ощущалась нехватка воздуха, наливая веки больших лиловых глаз свинцом. Верно, сейчас не надо думать обо всём насущном, нужно просто в кои-то веке дать себе короткую передышку… Но, если так подумать, возвращаясь к самому началу своего долгого и тернистого пути, Иван мог с уверенностью сказать, что вовсе не был таким сильным и местами хладнокровным, каким он является сейчас. Нет, он сильно отличается от себя того времени. «Те времена, до всего, наверное, были самыми лучшими в моей жизни, я не знал забот и не был один. И думал, что так будет всегда» Он был слишком вольным, честным и совсем не умел врать. Детская рука ещё не привыкла к весу настоящего меча, однако обращалась с ним достаточно умело, что и понятно, ведь в учителях не абы кто, а сами князья и их наставники. Они обучали его всему, что знали сами, стараясь всячески помочь почему-то до сих пор юному олицетворению земли славянской. Неважно сколько проходило лет, мальчишка так и не рос и не крепчал, казалось, наоборот, стал помаленьку увядать, словно цветок без полива. Постоянные слабость и сонливость были его верными спутниками, но, несмотря на недомогание, которое сам он ссылал на непосильные для себя тренировки и считал абсолютно нормальным, он рвался в бой… — Сжалься и послухай ты хоть раз нашего Фому! Ну не можем мы взять тебя, — сказал Борис, вытирая рукавом рубахи заметно вспотевший лоб. — Для ча? Я вас всех совсем не разумею, братцы. Вы же в мои годы уже ходили в походы славные, как на прогулку, так почему мне нельзя? Более того, раньше вас ничего не останавливало меня забирать в собой, а сейчас нет… Для ча? — наклонив голову немного влево, всё спрашивал мальчишка, не понимая отчего его всё хотят огородить от войн. Не сказать, конечно, что ему нравится воевать, но это ведь точно понадобится ему в жизни. Его белокурая макушка игриво блестела под мягкими лучами солнца, а выразительные голубые глаза смотрели в ожидании ответа. — Терпение всем и каждому урок, княжич Ивашка. Я и сам не ведаю ответа на сей вопрос. Изволишь простить, дорогая наша судьбинушка младая, — с лёгкой улыбкой честно отвечает мужик, не желая наклеветать на его родителя и князя заодно. В конце концов, семейные дела — это семейные дела и дальше круга семьи выходить у них не принято. — Но… — Всему свой срок. Придёт ещё твой час заветный, и станешь всех могучей и умней, — чуть посмеиваясь, сказал темноволосый, откладывая топор в сторону и начиная собирать дровишки вместе, не забывая связывать те верёвкой. — Только не посмей потом о сём пожалеть. «Знали ведь все всё про меня, кроме меня самого… И всё же я Иван-дурак, который из-за своей дурости губит свой же ни в чём не повинный народ. Всё никак не могу им довериться, куда-то постоянно спешу да рвусь.» Впрочем, осуждать себя из прошлого он не желал, ведь прекрасно помнил, как хотел вновь пойти в походы, а князья, угрюмо вздыхая, пытались отыскать всякие отговорки, оставляя его на попечении своих жён. «В момент смерти мы можем видеть как пролетает вся жизнь перед глазами… Неужели… Это оно?» — Когда же посмеет это время наступить, вдруг настигнет меня слишком поздно? — с плохо скрываемым беспокойством спросил Ивашка, вызывая у взрослых понимающую улыбку. — Неважно когда, поздно иль рано, главное — оно обязательно настигнет, когда это действительно нужно будет и прежде всего нужно будет именно тебе. Ивашка тогда плохо умел скрывать свои настоящие чувства, особенно в моменты, когда слышишь столь обидную правду, которая на вкус будет похуже отвара от простуды. Однако он старался. Учтиво поклонившись, чтобы не увидели слегка прикушенную губу и глаза наполненные обидой, но наравне с этим и пониманием, мальчик поспешил уйти, понимая, что, пока он такой, ничего не изменится. Ему было ужасно обидно, что он ещё слишком слаб и не так умел во ведении мечом, как хотелось бы. Только из-за этого дружинник наверняка и не решился взять его с собой. Князей он решил всякий раз по этому вопросу не тревожить, да и ответ их был бы почти таким же. Юноша был уверен, что дело только в его силе, которая пока не шибко велика, но это же можно исправить, верно? Тем более, он же мог бы обучаться в ходе битв, познавая стили разных народов. Неужели он просит чего-то… Невозможного? Он не мог понять, а ведь все его сверстники то и дело хвастаются тем, как они получили те или иные шрамы да как иноземцев гнали с земли русской. — Да чёрт! Я хочу уже стать взрослым! Что за ересь-то, а? — в обиде крикнул мальчик, убегая всё быстрее. «Эх обернуть бы время вспять, когда что-то сложное не казалось таковым, а проблемы даже не думали прийти по наши славянские души. Славные же были деньки» — пронеслась мысль у Ивана, пока он наблюдал за собственным отрочеством. Последовав за собой, он стал чувствовать, что каждый шаг даётся ему с большим трудом, а дышать становится всё труднее. Ком в груди был слишком большой, и неважно сколько раз он ударял кулаком в грудь — легче не становилось. Он присел на одно колено, понимая, что сил стоять совсем не осталось, и смотрел вперёд, прямо на себя прошлого, который сейчас без оглядки убегает прочь. Отдаляющийся образ становится размытым, как и всё вокруг, а после сменяется привычной темнотой. Иван не просил о помощи, зная, что никто ему здесь, увы, не поможет. Это не более, чем его воспоминания, но отчего-то чувствовал нежную руку, ласково поглаживающую его по голове, пока нежный голос напевал старославянскую песню, чем-то напоминающую давно позабытую им колыбельную. Его медленно перенесло в другое воспоминание, однако он не спешил открывать глаза, догадываясь, кто обладатель столь знакомых и прохладных рук. Как бы Иван хотел, чтобы этот момент продлился ещё дольше, однако эти руки, как и голос, исчезают, и ему приходится взглянуть на новое воспоминание своего позабытого прошлого. — Ивашка, — тепло улыбаясь, говорила дева, которая была слишком красивой, будто бы и не от мира сего. Снежные волосы развевались под лёгким ветерком, превращаясь в красивую ажурную паутину с капельками росы, сверкающими словно драгоценные камни. Извечно белая кожа и постоянно румяные щеки добавляли ещё больше шарма, делая похожей на матушку Зиму, решившую отчего-то посетить своё излюбленное дитя знойным летом. Славянское платье прятало её стройные и вечно босые ноги, а рукава постоянно были закатаны, показывая хрупкие и в то же время сильные руки. Дева эта не носила кокошника или тёплой одежды, на голове её постоянно красовался венок из полевых цветов, а в руках были странно большие цветы, название которых Ивашка узнает потом и влюбится без памяти… Правда, сейчас она уже не казалась столь высокой и сильной, как прежде, но, несмотря на это, всё равно продолжала улыбаться славянскому ребёнку, считавшему её своей матерью, ведь никого больше у него не было. Он многого не знал, не понимал свой народ, поэтому та наставляла да оберегала от злого умысла, привязавшись к такому хорошему мальчишке, который буквально светился, стоит лишь увидеть её. Однако сейчас было не до веселья. Ивашка всегда любил искать приключения, даже в играх с местной детворой, любящей сильно размахивать мечами, делая вид, что сейчас точно начнут драться всерьёз. Правда, не был он большим любителем таких вот игр, где силу надобно выставлять напоказ. Не его это. — Матушка, здравствуй, как поживаешь? Ни на что не жалуешься? — спросил ребёнок, незаметно придвигаясь к ней на поваленном дереве, и положил голову свою на чужое плечо. — Всё в здравии, а вот ты, как я погляжу, совсем не весел. И какая муха покусала тебя, что одарила такими грустными очами? — Никакая, просто… — Просто? — Эх, мне тяжко это говорить… Вот только беспокоит меня кое-что уже очень давно. — И что же, Ивашка? — Я… Почему я такой? — спросил мальчишка, посмотрев на женщину покрасневшими глазами, он был готов в любой момент заплакать, ведь не понимал, почему многие иноземцы считали его странным и даже диким варваром. — Какой «такой»? На мой взгляд, ты самое обычное одинокое дитя, — немного печально ответила та, глядя своими тёмно-фиолетовыми глазами, в самой глубине которых вспыхивали багряные искры, и переложила голову к себе на колени, чтобы удобнее было перебирать его мягкие чуть кучерявые волосы. — Правда? — с пушистых ресниц соскользнула первая слеза, устремившись в белоснежные волосы, но ей не дали сбежать, ласково убрав большим пальцем. — Если хочешь поплакать, дитя моё, то плачь; если хочешь резвиться, то резвись; коль душа тянет на злобу, то злись, однако не смей всё прятать в глубине своей, думая, что скроется да забудется. Ничего в этом мире не забывается и просто так не исчезает. — Но… Аз есмь государство и… — Ивашка, поднявшись с её колен, всё пытался убрать свои горькие слёзы обиды. Совсем не тут хотел быть юноша, он желал сейчас быть в походе, как его добры молодцы с князем-батюшкой во главе. — А это столь важно, дитя? Ты ещё совсем юн и не знаешь многого. Не ведаешь, насколько этот чудесный и необъятный мир, что сочетает в себе несравненную красоту с невыразимой жестокостью и страданиями, бывает ужасен: некогда изумрудное поле может окраситься алым, наполняясь мёртвыми телами и карканьем налетевшего на пир воронья… Пока ты слишком мал для мира большого. — Матушка… Но когда мы встречаемся с послами иноземными и воплощениями, почему их взгляд такой бездушный? Почему они смотрят на меня столь странно, будто на какую-то неведому зверушку? Что я им успел сделать уже, увидев лишь раз? — не сдерживая слёзы, будто прислушался к словам девы, рассказывал княжич о непонятных для себя вещах. — Аль не ведаешь ты истины, как себя самого?.. Не нужны тебе друзья, лица которых скрыты лукавством. Они тебя рано иль поздно обманут, и ты вновь увязнешь в одиночестве, которого так сильно боялся, — с печальным взглядом отвечала Явь, приобняв ребёнка, а тот лишь сильнее прижал её к себе, боясь, что исчезнет. Он знал, к чему всё идёт, знал, что век её недолог, но как же сильно хотелось отмотать иль обернуть время вспять, чтобы побыть вместе с ней немного!.. Хотя бы чуточку дольше. Без особого труда она подняла ребёнка на руки и пошла в сторону леса, где их точно никто не увидит. Детскими глазами с вялым любопытством он, вытирая с щёк слезы и постоянно пошмыгивая, смотрел на то, как большие ветви грозных деревьев расступались перед ними, будто приглашая. Дева же, странно улыбаясь, шла вперёд по тропе, которую никто не мог увидеть. Иван смотрел вокруг, замечая, как под её голыми ступнями расцветали полевые цветы. «И всё же она была духом. Неужели я тогда был так похож на Артура? Правда, в отличие от него, её мог видеть не только я» Дойдя до самой чащи, они увидели большую поляну с деревянным домиком в тени. Ивашка не мог скрыть своего удивления, ведь он знает этот лес вдоль и поперёк, однако ни разу не видел этого чудесного места. Он хотел уже было расспросить об этом матушку, но та лишь повертела головой и нежно посмотрела на своё чадо, начиная снова поглаживать по спине. Завидовать — особенно самому себе, — глупо, но… Как же Брагинскому хотелось вновь почувствовать на своей спине столь знакомые материнские руки, которые всегда могли утешить и без слов сказать, что он в безопасности. Войдя в избушку, она усадила княжича на лавку, а сама скрылась за белыми узорчатыми занавесками. Казалось, они разделяли это довольно маленькое, но очень уютное жилище. Мальчишка чуть ли не смиренно ждал матушку, немного покачиваясь в разные стороны, будто чего-то ожидая, а Иван сел с ним рядом, с грустью посматривая на себя прошлого. Ему было немного трудно поверить, что из этого лучезарного ребёнка вырос такой безжизненный взрослый, уставший от всего, через что прошел. Смотреть в свои невинные голубые глаза было сложно. Они ещё не видели крови, они ещё не видели жестокости. Хорошо, что ход его невесёлых мыслей прервал приход Яви с корзинкой. — Ну что, немного побалуемся? — сказала она с явным предвкушением, словно хотела сделать какую-то безобидную пакость, а не нарушить запрет князей и обратиться к прошлой вере языческой. — А тебя не прогонят? — явно беспокоясь, робко спросил мальчишка, а та лишь потрепала по белой макушке своей прохладной рукой. — Поэтому мы спрятались от глаз чужих. Здесь нас никто не увидит, да и сам же, признайся, хочешь диво дивное узреть, аль я не права? — Но… Раз не увидят, то… Давай, — переступив остатки правильности, согласился Ивашка, чем вызвал усмешку у своей взрослой версии. Он так же бы попросил, окажись снова в том времени колдовства. Смочив немного в воде травы она начала читать заклинание и комната заполнилась солнечным и таким теплым светом, заставляя ненадолго зажмурить глаза. Открыв их, первое, что увидел Ивашка были светлые нити, которые складывались между собой, образуя разных животных и пёстрых птиц. Они бегали и летали по комнате, издавая различные звуки, а каждый их шаг оставлял за собой слабый светящиеся след, который вскоре исчезал. Мальчик же, смотря на всё это, мог только очароваться ещё раз маминым колдовством, не опасаясь, что её за это накажут. Однако продолжалось всё недолго и, когда исчезло, Ивашка немного расстроился. — Храни в себе колдовство, как и память прошлого. Не забывай его, ведь единожды забудешь — потеряешь себя, юный князь. — Но… Я не умею подолгу обижаться и всех постоянно прощаю, а вдруг я позабуду все свои ненастья, может, мне так станет лучше, чем есть сейчас? — Не смей себя обманывать. К тому же, «простить» не значит «забыть». Прощать — дело твоё, благородное, вот только не смей забывать их деяния ни в прошлом, ни в будущем. Страны суть неизменна. Они могут менять религии, одежды, формы правления, но они не могут измениться, оставаясь такими же, какими были изначально. — А я? Я тоже не могу измениться? — Да, однако… Сейчас ты не делаешь главного для таких, как ты: быть единым с народом своим славным, оттого и душа твоя не может обрести своё долгожданное утешение. Пойми это, иначе потом будет слишком поздно. «Даже ты… Все мне говорили начать уже думать о себе, а я один этого не желал слышать и делал по-своему…» Воспоминания всё менялись, Иван догадывался, к чему всё идёт. Он слишком был привязан к этой женщине, воспринимая матерью. Он часто с ней гулял, демонстрируя свои боевые навыки, любил слушать её рассказы о прошлом, различные былины и ту растворённую временем колыбельную. Ивашка считал её сильной и, поначалу, это и вправду было так, вот только время славного язычества всё больше сходило на нет, как и без того шаткое единство славянского народа. Кашель не так сильно привлёк внимание ребёнка, как тёмная кровь, скатывающаяся с вишнёвых губ, а потом и подбородка. Кожа женщины утратила румянец и жизнь, став словно пергаментной.Наверное, тогда всё в жизни его и начало ускользать из рук, словно противный сыпучий песок.
Ивашка стал чаще ходить в церковь, отчаянно моля Господа помочь его матушке, взамен на то, что полностью откажется от языческих корней и впредь не посмеет больше баловаться с колдовством, что во всём будет слушаться своего родителя… Вот только свет всё равно потух. Глаза, всегда смотрящие на него с нежностью, окончательно остекленели. Всё произошло слишком быстро. Он ничего не смог сделать. Не смог уберечь. Мужчина странной внешности в чуждых одеждах сидел верхом на сильном вороном коне и смотрел на него высокомерно и насмешливо, держа в руке окровавленный меч. Именно этим мечом была снесена с плеч голова Матушки. От того, каким жалким было это государство, ему становилось до истерики смешно. Чем же думала эта девка, пытаясь защитить собой этого слабого мальчонку? Ответа, увы, он не узнает, да и не особо ему это нужно: он получил то, что хотел. Расширил свои земли, как и хотел. Всё же кому-то в жизни воплощений может везти.Главное — не потерять это мимолётное, словно сон, везение.
Смотря потерянным взглядом, явно не веря в происходящее, на окровавленное, но излишне радостное лицо, Ивашка чувствовал, что сейчас его жизнь, вероятнее всего, кардинально изменится, да вот в хорошую сторону иль нет, увы, не ведал… Ему нравится непокорность его народа, даже если те должны подчиняться своему Князю-Батюшке, но именно эта черта, передавшаяся от них, его и сгубила. И продолжает неустанно губить, пока он в плену у треклятых басурманов. Окровавленная от бесчисленного количества ударов плетей спина. Непролитые на красный снег горькие слёзы. Железный ошейник на шее, словно он какой-то дикий зверь, представляющий всем этим амбалам большую опасность. До чего странные сравнения по отношению к слабому ребёнку, который и крошки от хлеба пару недель не видел! Однако юной Руси подобное отношение со временем стало казаться нормальным, но, признаться честно, его пугал его… Хозяин. Золотая Орда мог его сначала сильно отхлестать, добивая ногами, чтобы через пару дней приласкать к себе, говоря бархатным голосом какой у него хороший и верный волчок растёт. Ивашка до конца так и не был смирён, поэтому, не желая принимать новую реальность, чуть ли не отчаянно просил помощи у других воплощений, осознавая, что сам справиться пока не в силах, да те, ехидно посмеиваясь, ещё не раз нападали на и так ослабленное государство. Он не понимал почему всё так. Что он успел сделать такого, чтобы заслужить подобное отношение к себе и столь жестокое испытание?Очередные вопросы без ответов.
Он будет их постепенно находить, проживая из раза в раз свою достаточно нелёгкую жизнь… Пока окончательно не уничтожит себя, дабы стать сильным, чтобы не позволить больше себе и своим любимым детям так страдать. Иван с радостью обернётся для всех тираном, которых свет ещё не видывал, ночным кошмаром, который саму мысль о сне делает жуткой, или нечистью, желающей лишь одного — искупаться сполна в чужой крови. А сейчас его выгнали на улицу, где господствует красавица-метель, но былой радости та, к сожалению, не вызывала… Становилось только очень холодно, а тряпки, отдалённо напоминавшие одежду, ни черта не согревали. Упав, не пройдя и пары километров, маленькая Русь почти лишился сознания, но чувство голода было значительно сильнее. Громко и жалобно заурчавший живот он крепко приобнял двумя руками, чтобы хоть как-то заглушить этот отвратительный звук собственной слабости. Ивашка знал: ему никто не даст еды, только изобьют, издевательски улыбаясь, и заставят выполнять различные унизительные приказы, не исполняя обещанного. От таких мыслей становилось грустно и обидно. Но, не смотря на это, он поднялся, пусть и вышло не сразу, а затем медленными и тяжёлыми шагами направился в глубь леса, находящегося неподалёку от монгольских шатров. Там, куда не сунется ни одна душа, он берёт в дрожащие руки немного ржавый и тяжёлый меч и начинает им резво размахивать, пока остались силы и голодный обморок ещё не настиг его. Жить так — невыносимо, но и опустить руки, сдаваясь на милость врагу, он не имел никакого права, видя, как славянский народ всё ещё хочет получить свою былую, пусть и малость подзабытую со временем, вольность, хоть и надежды совсем не осталось… Много ли или, напротив, мало времени успело утечь, он точно не вспомнит, проживая страшные лета, как один день, который так и не думал заканчиваться. Но всему приходит конец. Если уж не он, то его история помнит точное время окончания его кошмара, пропитанного унижением и кровью:Конец игу пришел почти через 240 лет, 20 ноября 1480 года.
В решающей битве одного зимнего вечера с него наконец-то спали вековые оковы зависимости. Два меча сталкивались друг с другом безжалостно, а их обладатели желали одного: убить своего оппонента. Это было им предначертано жестокой судьбой, что сейчас игриво смеялась, смотря на их славную битву. Старый вождь не делал никаких поблажек молодому, да и последний не думал о какой-то форе старшему. Оба возжелали почувствовать ослепительный вкус победы, вкусив мёртвую плоть врага. Никто не уступал, но, казалось, погода была на стороне мальчишки. Метель то и дело мешала Орде, помогая юной Руси, подталкивая и оттягивая назад, когда чувствовала большую опасность для мальца. «Вот он… Настоящий наследник зимней вьюги и земли русской» — пронеслась мысль у монгола, прежде чем его грудную клетку пронзили ледяным иззубренным мечом. Попали прямо в сердце, а он… Всё продолжал улыбаться, будто бы ничего и вовсе не случилось, чем вызывал животных страх у своего противника. Ивашка не раз пытался убить монгола, но после каждой неудачи его жестоко наказывали, желая подчинить себе как можно скорее, ведь нечего такому шедевру пропадать — Орда ни за что этого не допустит. Сейчас же, кашляя тёмной кровью, он грубо берёт юношу за волосы, приближая к своему лицу. В нём не осталось и следа той молодости, которая была в их первую встречу. Пряди смоляных волос потеряли былой окрас, поседев, а глаза побледнели, постепенно отрекаясь от этого мира, да вот только он хотел кое-что сказать своему победителю, ненадолго отсрочив собственную кончину. — Наконец… Наконец-то из слабого волчонка вырос воистину сильный волк… Как же… Я рад… — слушая, Ивашка замер, не смея пошевелиться. Он ничего не предпринимал, ожидая продолжения речи умирающего, но совершенно не выглядевшего таковым: слишком спокойный и даже радостный. Это странно. Слишком странно и непонятно. Мысли путались между собой, а становилось их всё больше, однако мужчина, сильнее сжав волосы, вернул себе внимание, отогнав всякие ненужные сейчас мысли. — Но запомни, младой Урус, мой сильный и маленький волчок… Слушай мои слова и внимай, когда будет слишком тягостно и невыносимо… Кха!.. Не смей… Слышишь?! Не смей никому подчиняться так же, как ты подчинялся мне до сего момента… Иначе я достану тебя из самых глубин Ада и буду мучить более безжалостно, чем во время твоего рабства, щенок! Нет… Мой дорогойДо чего же глупое создание.
«Хотел ли я когда-то закончить… так жалко, как сейчас?» И ответ на этот вопрос, к сожалению, нашёлся в лихих девяностых. Да, тогда он не хотел жить сильнее, чем во времена революции, когда семья Романовых была убита на его глазах. Брагинский возжелал смерти, будто та являлась самым правильным решением его нынешних проблем. Народ, поглощённый страхом и неверием, накрыла тьма презрения к своему же государству. Слишком больно. Он не хотел такого горького финала… Он ошибся, решив, что сможет всё вынести, просто нужно немного переждать трудное время… Но получилось так, что трудное время его поймало, словно муху, завернуло в свой липкий кокон, не давая и малейшей возможности выбраться без жертв. «До чего ничтожно… Иван Васильевич мне бы подобного не простил, как и Иосиф с Петром» РСФСР постоянно засиживался на кухне, потрёпанной временем, в поисках очередного ящика водки, который помогал спрятать его настоящего ото всех, а также укрыться от никому не нужных чувств. Что ж, на какой-то момент ему и вправду удалось это провернуть, да вот те всё равно застали его в самый неподходящий момент. И в таком состоянии его не раз видел Пруссия, решивший отчего-то остаться. Иван был твёрдо уверен, что он не приедет к нему после воссоединения, ибо с братом — его семьёй, — ему будет лучше. Всем так будет только лучше, вот только сам Гилберт считал иначе, теребя за воротник рубашки уже слишком пьяное воплощение, мечтающее пропасть из этого жестокого мира хотя бы таким образом. Зачем же этот наглый прусс решил остаться с ним, твердя, что такой великий он просто не сможет бросить Россию, напоминающую лишь жалкую тень себя прошлой? Но в какой-то мере Иван был ему благодарен, ведь только благодаря этой хамской морде, вечно сующей нос в чужие дела, он и смог приподняться, показав, что ещё не окончательно сломался. Только вот стоило ли оно того? Неясно. Возможно, да, ведь так есть шанс, что до народа наконец-то дойдёт насколько он красив и богат. Насколько они сами богаты, какие у них есть большие возможности, которыми они даже не пользуются, думая, что всё равно ничего не изменится. Глупо, но после девяностых их понять можно. Они боятся довериться, равно как и он сам. «Чтобы изменить их нужно изменить себя?.. Нет, моему народу ничего не надо делать. Они сделали достаточно для такого ничтожества, как я… Незаурядная страна, да?»Пустое сердце, лишённое всего, бьётся по-прежнему ровно, будто смерти для него, хотя и короткой, не было. До чего обидно.