солнце умрет, крошась на ломтики

      Ей кажется, что пламя сдирает с нее кожу, слой за слоем, плавит кости, въедается в кровь смертельным ядом. В легких оседает пепел. Вместо сердца — выжженная сигаретным дымом дыра.       Пальцы с силой цепляются за край подоконника в попытке удержать в равновесии пылающее жаром тело, травмированное магией, искалеченное целенаправленно, намеренно.       У нее не оставалось другого выбора.       Конечно же, они не стали бы слушать. Они никогда ее не понимали.       Где-то внутри свербела отголосками совести нечаянная мысль, что все же стоило остановиться, вовремя сдержать эмоции, копившиеся уже несколько месяцев, но одновременно с тем на ресницах тяжело оседали соленые капли, становившиеся все тяжелее от каждого всплывающего воспоминания.       От каждого крика.       От каждого бьющего наотмашь слова.       Неистово рвется из груди сердце, воспоминания точно ножи в спину.       Добавить еще несколько и — будут почти крылья.       — Ты фея, Блум, — теплым сладким голосом, таким же, как сладкая ваниль ее парфюма вперемешку с горчащим табаком. Стелла ей мягко благодарно улыбается, словно она сделала что-то невероятное, словно действительно помогла той спастись. У Блум на подкорке оседает рык болезненно-желтого монстра, каких она могла видеть только на распятых на стенах кинотеатров экранах.       — Ты сходишь с ума! — испуганный крик матери. — Что ты опять выдумываешь, Блум? Ты же знаешь прекрасно, что это все сказки! Кто эта девушка?       Блум знает прекрасно, как изнутри сжигает смертельное пламя, которое она сдерживает из последних сил. Ей кажется, что кожа вот-вот оплавится, точно свечной воск. С кончиков пальцев срываются искры.       Это и замечает Стелла. Ее фокусы не впечатляют родителей, папа в ужасе вслух гадает, какими наркотиками эта девушка их накачала, а мама — мама продолжает испуганно кричать.       Именно это Блум и запоминает последним, потому что разрешения родителей ей дождаться так и не приходится.       Ложь легко ложится на язык, растворяется на нем, точно одна из тех таблеток, что являются обязательным угощением на вечеринках Митси.       Она соглашается со всеми идиотскими предложениями Стеллы, потому что эта резкая перемена в ней пугает, парализует страхом — еще какие-то полчаса назад та искрилась точно солнце, сияла теплой улыбкой, душила ароматом ванили, пропитывающим насквозь, но вдруг стала стальным, — нет, скорее золотым, но оттого не менее крепким, — закаленным лезвием меча, остро-смертоносным, посерьезнела, в карих глазах осело что-то пугающе грозное.       И почему-то это работает — работает, она в стенах Алфеи, сбываются самые смелые сказочные мечты, но отчего-то пламя внутри разгорается лишь сильнее, несмотря на холодящее кожу оконное стекло.       Плечо больно врезается в раму, ручкой впивающуюся в кость.       Блум до рези в глазах всматривается в сумеречный пейзаж за окном.       Воспоминанием прокатывается сжигающее последние сомнения:       — Черт, что же ты с нами делаешь? Куда делась наша малышка-Блум? Надо было оставить тебя в стационаре, как предлагала мисс Фейт…       Сосуды лопаются от жара с сухим треском.       Мисс Фейт пичкает ее тяжелыми седативными, от которых тело точно ватное, а мозги превращаются в липкую кашу, мисс Фейт полагает, что у Блум легкая форма шизофрении, мисс Фейт ее не-на-ви-дит.       Блум хочется сжечь ее дотла вместе с этим чертовым зданием.       Блум хочется, чтобы папа заткнулся, чтобы он этого вовсе не говорил, чтобы мама не кричала, чтобы кожа не чесалась, покрываясь волдырями…       Она соглашается на идиотское предложение Стеллы, конечно, она соглашается.       Здесь ей больше места нет.       Пламя прорывается сквозь кожу тогда, когда она валится на колени у самого барьера, защищающего Алфею.       Крик прорывается сквозь глотку, на плечо стальной опорой ложится неожиданно тяжелая ладонь Стеллы.       Вот и сейчас — едва слышно открывается дверь, щелкая замком, выходит из лазарета Стелла, оставшаяся на разговор с Офелией, местной медсестрой.       — Все хорошо, Блум-Варанда, — в ее голосе вновь разливается сладкая ваниль, ладонь — на втором плече, Блум зажата между Стеллой и оконной рамой, и это отчего-то успокаивает. — Ну, будет хорошо. Нам пора в нашу квартиру, ладно?       Все будет хорошо.       — Какое же ты разочарование! — крик отца бьет промеж лопаток-крыльев, добавляя еще парочку ножей.       Стелла захлопывает дверь за ее спиной.       Все будет хорошо.       Чешутся перебинтованные из-за ожогов руки.       Хорошо…       В легких оседает пепел.