Я — фанатка

Нарядные ели оделись в белые лёгкие накидки. Голубевшие холодом узоры инея раскрасили окна. Хруст нехоженой морозной целины звучал уютно и празднично. Я была готова назвать любимый месяц в году — декабрь. Мне и раньше нравились заметённые снегом холмы. Сглаженные линии и вытравленный цвет превращали знакомые пейзажи в потусторонний мир. Пустота позволяла взгляду блуждать в бесконечности мыслей, отдыхать, даря иллюзию, что время остановилось и потому можно никуда не торопиться и ни о чем не волноваться. Но сейчас декабрь казался ещё более чарующим. Тихие светлые утренние часы в дни отдыха, когда мы с Филиппом погрузились в знакомую рутину проверки регистрационных журналов, наполняли грудь кристальной безмятежностью. На запястье вспыхнула случайная искра. Я перевела взгляд на руку, ловя уроненную пылинку зорюющего солнца. Та скользила вдоль грани моей черной розы. Браслеты Филиппа давно вернулись на своё место. Я незаметно посмотрела на самого дарителя — Филипп отыскался напротив. Он не заметил, что я подглядываю и потому не мешал мне ласкать взором крутизну безупречного лба, скат фигурного носа, идеальную линию светлых бровей, завиток ресниц по самому краю, почти прозрачный и едва различимый, легкие изгибы манящих губ, цветущих спокойствием розового бутона. Мне казалось, я бы с лёгкостью смогла его нарисовать, зная совершенное лицо до мелочей. — Будешь так смотреть, — произнёс Филипп, не отрываясь от страницы, — нам придется спуститься в подвалы. Серые глаза заглянули в мои. — Идём? Филипп порозовел, но поднялся, я последовала за ним. Мы покинули библиотеку, оставив все принадлежности на столе. Дошли до знакомого алькова и, убедившись, что никто не смотрит, нырнули за стену. Вниз мы не пошли, в этом не было необходимости. Огонь я не зажигала, это тоже было лишним. Мы схлестнулись с той страстью, которая обуревала каждого из нас, где бы мы ни находились. Иногда притяжение становилось нестерпимым. Как сейчас. Мое тело опалило жаром. Мы сцепились так плотно, что под одеждой вмиг образовалась душная испарина. В груди стало тесно, низ живота закручивало огненным жгутом. Я ощущала руки Филиппа, скользящие по моей спине, ласкающие бока, прижимающие ближе. Он целовал меня жадно. Мне хотелось его персиковой сладости не меньше. Я кусала и глотала его. Льнула так, что меня бы осудили в приличном обществе даже если бы мы были супругами. Мои пальцы зарылись в его шелковые кудри. Мне так нравилось, что они стали длиннее и я могу играть с ними на мгновенье дольше. Мы с неохотой отрывались друг от друга. Филипп всегда чувствовал момент и останавливал нас. Я не обижалась — видела, что и ему это стоит немалых усилий. Но всё равно показывала своё неудовольствие, когда он вторым, чтобы не привлекать внимание, возвращался из тайного коридора. Сейчас было так же. Спустя пять минут он, с приглаженными волосами, оправленной одеждой и самым невозмутимым видом сел напротив. Одно дело было выражение лица и совсем другое - кровь, всё ещё бурлившая в его жилах. Скулы продолжали пылать румянцем, а губы гореть моими поцелуями. — Прекрати так смотреть, — произнёс он, но я знала, что ему нравилось когда я так смотрела — он сам однажды в этом признался. Я закусила кончик пера, продолжая прожигать его томительным взором. Он выпрямился и глубоко вдохнул, пытаясь вести себя не самым очевидным образом для человека, изнывающего от желания. — Я хотел тебя спросить, — начал он, одернув лацканы короткой жилетки. — Ты согласишься пойти со мной на зимний бал? В этом году. Я, признаться, ждала приглашения. — Нет. — Марта! — чуть громче чем это считалось уместным, выпалил Филипп. — Шучу. Конечно, пойду, — расцвела я довольной улыбкой, потому что мне удалось его подловить. Поддразнивать Филиппа мне очень нравилось. Он был таким трогательным в моменты искренних чувств. Я хотела смотреть на его уязвимость снова и снова. — Совсем не смешно, — с упрёком произнёс он. — Но если бы мы не пошли на бал… — протянула я, продолжая заглядывать ему в глаза. — Ты бы снова мог прийти в мою комнату. Филипп замер. Его щеки из розовых превратились в свекольные. Он закашлялся. — Исключено! — он сел в полоборота, лицом к окну, не в силах смотреть на меня дальше. А я вздохнула, чувствуя приступ не то голода, не то страсти. Я плохо ориентировалась в своих ощущениях. Новые оттенки пламени стали вспыхивать во мне с самого нашего первого разговора. И чем больше мы проводили вместе времени, тем удивительнее становились радужные переливы оранжевого, малинового, кораллового, что блуждали по мне крутящими вихрями. Все их вызывал Филипп. И даже мысли о нём. Я, конечно же, снова его дразнила. Вернее сказать, я бы и виду не подала, если бы он согласился. Но я точно знала, что откажет. Он был слишком хорошо воспитан и потому прекрасно разглядел за моей шуткой недвусмысленный намёк, который предпочёл проигнорировать. Вот уж вред от хорошего воспитания. *** Снова штормовой шум в коридоре и настежь распахнутые двери. Снова вещи, разбросанные повсюду. Снова крики, ругань, перебранки, слезы по поводу испорченного платья, неудавшейся завивки, кривой линии подводки, которую никак не удавалось замаскировать. Я замерла перед большим настенным зеркалом у входа в собственную спальню и разглядывала себя с несколько более пристальным вниманием, чем в любой другой день. Изменилось во мне немногое. Прическа осталась копной вычесанных волос, ниспадавших по обе стороны лица, не тронутого ни граммом особых средств. Но вот новое платье сидело на мне замечательно. Черное, длинное, оно не было по-модному пышным. Под подолом пряталась только одна юбка грубой сетки, чтобы сгладить нижнюю часть пропорций. Верх сидел точно по фигуре, переливаясь мягким сатиновым блеском, и поднимался достаточно высоко, чтобы полностью скрыть небольшую грудь. Никаких глубоких — пошлых — декольте. Эту часть покрывал гипюр кружева до самого основания шеи, на котором затягивалась чёрная полоса из той же материи, что и остальное платье. Композицию довершали классические черные лаковые туфли на низком широком каблуке. Мы с Филиппом договорились встретиться перед общей гостиной, так что не было никакого смысла в том, чтобы и дальше оставаться в комнате. Его ещё не было. Компанию у дверей мне составили несколько парней, ожидавших своих спутниц на бал. Не слишком церемонясь, они рассматривали меня с ног до головы. — Прости, задержался, — торопился мне навстречу Филипп. На нём был костюм для вечернего выхода. Черные штаны, прямые от бедра, сиявшая белизной рубашка, светло-серый короткий жилет с ненавязчивыми узорами чуть темнее основного тона и легкий, по последней моде, сюртук. Черный ему неимоверно шел, оттеняя бархат светлой кожи и шёлк волос. Мягкие локоны были убраны чуть назад, лоснясь в свете ярких коридорных факелов. Пара тонких прядей, будто восстав против идеального порядка, спадали на лоб, касались скул. Родинки оказались подчёркнуто на виду. Я не могла оторвать от них взгляд. Никогда не видела его таким. — Ты прекрасно выглядишь, — произнесли мы одновременно. Филипп предложил мне локоть. Вместе мы спустились в обеденную залу. По случаю торжества помещение изменилось до неузнаваемости. Место столов раздачи заняли изысканные этажерки, предлагавшие напитки, закуски и десерты. Столы для студентов были расставлены вдоль стен так, чтобы освободить середину залы для танцев. Убранные скатертями и украшенные еловыми ветвями с шишками столы напоминали островки, каждый из которых ожидал свою компанию. Приглашенный оркестр играл тихую ненавязчивую мелодию, разогревая вечер. Сторона напротив студентов была занята преподавателями и другими именитыми гостями, приглашенными или изъявившими желание посетить бал. Зал был почти пустой, когда мы с Филиппом оказались внутри. — Как красиво, — произнесла я, завороженно глядя на мерцавшие под потолком звёзды в легком сумраке приглушенного света. Магические сферы висели среди хрусталя люстр на разных высоте и расстоянии друг от друга. Они медленно зажигались зеленым, затем тихо меркли, чтобы снова засветиться голубым, и так меняли цвета бесконечно. Дрожащие подвески канделябров ловили всполохи, разбивая и отражая свет на мириады крошечных искр. Внизу им вторило гранёное стекло бокалов, рюмок, бутылей и графинов. Мягко светились натёртые до блеска мраморные плиты пола. Филипп не торопил меня, давая осмотреться. Мы прошли вдоль стеллажей деликатесов и оригинальных блюд. Филипп подал мне бокал с шампанским. — Если бы я знала, что здесь так красиво, давно бы пришла. — Хорошо, что ты не знала и впервые пришла сюда со мной, — отозвался Филипп, пока в его глазах отражалась круговерть огней, смешиваясь и переливаясь. — Могу я пригласить тебя на танец? — спросил он, как только мы нашли свой стол и оставили бокалы. — Никто не танцует, — заметила я, оглядывая медленно наполнявшуюся залу. — Тогда мы будем первыми. Мысль мне понравилась. Филипп совершенно не тушевался формальности обстановки, она была ему привычна и знакома, чтобы ощущать себя здесь, среди всего этого великолепия, словно рыба в воде. Одним словом — принц. Он вывел меня на середину, положил руку на спину, другой перехватил ладонь и закружил в невесомом вальсе. Момент бы прекрасен и я хотела чтобы он длился вечно. Рядом покашляли. Филипп перевел взгляд... и переменился в лице. Перед нами возник мужчина в красном парадном камзоле, грудь увешана медалями и орденами. Он был высок и разменял уже, должно быть, пятый десяток, но оставался статен и осанист; плечи ширились под плотным сукном, но бороду и виски уже тронули первые заморозки седины. Взгляд его был прям и пронзителен. Его лицо чем-то напоминало… Филиппа. — Здравствуй, отец, — приветствие прозвучало натянуто. — Здравствуй, сын, — низкий с хрипотцой голос вторил тем же. Они посмотрели друг на друга долгим напряженным взглядом. — Ты не представишь меня юной барышне? — Знакомься, отец. Это Марта.