Ошибки прошлого

      Шотландия, середина февраля 2022 года.       Редкие снежинки падали с серого неба. Подтаявший снег липнул к подошве и колесам. Погода была слишком теплой для конца зимы. Уже явно ощущался приход ранней весны, хотя солнце все еще пряталось за серыми облаками.       Гроб медленно опускали в землю под тихие молитвы священника. Его присутствие, хоть и казалось правильным, не было обязательным, у волшебников отсутствовала эта традиция. Но, возможно, все из-за её магла отца, работавшего священником?       Людей собралось больше, чем предполагалось изначально. Казалось, что все бывшие ученики Хогвартса за последние лет сорок, а то и больше, собрались здесь. Многие пришли с детьми и внуками. Среди них даже затесались слизеринцы. Их, конечно, было мало, но те, кто все же пришли, не смогли сдержать печали.       Хоронить своих учителей странно. В школьные годы едва-ли хоть кто-то из присутствующих задумывался о том, что их преподаватели тоже люди. Тоже смертные, и их век рано или поздно подойдет к своему концу. Хотя педагоги ничем не лучше в этом плане. До появления Вол-де-морта наверняка никто из них и подумать не мог, что их маленьким детям придется гибнуть на поле битвы или мучаться под круцио.       Церемонию не стали затягивать. Не стали устраивать ту же помпезность, какая была на похоронах после войны. В те времена людям нужен был повод выплакаться, излить душу, сейчас — уже нет. Поэтому после того, как все, кто хотел, возложили цветы на монумент, толпа начала понемногу рассасываться. Пара человек еще не на долго задержались, наверняка шепотом или в своих мыслях обращаясь к погребенной, и тоже тихонько удалились.       Только трое человек, — двое мужчин и женщина в инвалидном кресле, — стоявшие поодаль от свежей могилы, никуда не ушли. Самый старший из них, на чьем лице красовались шрамы, сдался первым:       — Я пойду, — он ободряюще положил на плечо женщины руку. — Сын должен скоро приехать с учебы. Его надо встретить, — нет, это не звучало, как отмазка, чтобы поскорее отсюда смыться. Просто констатация факта. Для него эта потеря тоже стала слишком сильным ударом, он хотел бы побыть здесь еще немного, но просто не мог.       — Да, иди конечно, Ремус, — совсем не отрывая взгляда, медленно произносит женщина. Она едва смогла понять, что ей сказали. Ее мысли сейчас совершенно не здесь. Они где-то там, под землей.       Люпин наклоняется и чмокает ее в холодную щеку:       — Я тебе обязательно напишу.       — Лучше позвоните, — вклинивается в их разговор второй мужчина, хотя из-за его слишком молодого лица для тридцати-пяти лет он скорее похож на простого юнца, — и сын ваш тоже пусть позвонит. Привыкайте! Мир не стоит на месте.       Его неуместная жизнерадостность раздражает. Пускай он и не был близко знаком с погребенной, но хоть каплю уважения можно было проявить. Люпина он бесит, хотя из чистого уважения он этого не высказывает.       — До встречи! — бросает на прощание он и трансгрессирует.       — Может, и мы пойдем? — неуверенный вопрос. Он мнется с ноги на ногу. Ему не хочется давать лишних поводов для грусти, поэтому, на его взгляд, чем быстрее они уйдут, тем лучше, но он знает, что его мнение в этом вопросе не учтут. Она не любит, когда ей указывают, позволяет лишь осторожно предлагать и быть рядом.       Женщина качает головой. Нет, она не может уйти. Не хочет. Она до сих пор не может поверить в очередную смерть кого-то близкого.       — Цветы, — тихо шепчет она. Благодаря магии они еще сохранили свой первоначальный вид. Фиолетовые ирисы.       Он понимает ее без слов, и катит кресло к монументу. Нежно брет венок из ее рук и кладет их поверх остальных немногочисленных букетов. Ему искренне не понятно, почему именно ирисы. Можно было ведь что-то более традиционное: гвоздики, например, или купить что-то готовое, — но, опять же, его мнение в этом вопросе не учитывалось. Даже мягкие предложения отвергались еще до того, как он успевал сказать хоть пару слов.       Она неотрывно смотрит на монумент. На надпись: «Минерва Изабель МакГонагалл». Имя погребенной набатом звучит в голове. Безусловно, она хоронит кого-то из близкого круга общения не в первый раз и, увы, не в последний. Ей не привыкать. Но этот случай особенный. Слишком болезненный, что, кажется, даже круцио не может с этим сравниться. В общем-то ни одна в мире боль не может этого сделать. Она где-то там, внутри, под кожей у самого сердца. Ее хочется убрать, содрать руками с грудной клетки, залезть пальцами внутрь и вытащить наружу это инородное тело, что сейчас мешает дышать. Эта боль, словно яд, кислота, разъедает изнутри.       Слез на лице нет. Привычка с детства — не плакать, даже если очень хочется, — дает о себе знать. Просто взгляд пустой. Она даже не может найти слов, чтобы прошептать их свежей могиле. Нет, словами не удастся выразить и малой доли того, что хочется сказать, а если и удастся, то на это уйдут дни, недели, месяцы. Сил на это нет. Остается только молчать.       И без того унылое небо темнеет, а снегопад усиливается. Ощутимо холодает, оно и не удивительно — вечереет.       — Сэм, пойдем. Нам пора, — равнодушно говорит женщина.       Он подходит к ее инвалидному креслу, берется за его ручки, и они исчезают, трансгрессируя.