С благословением божества

Во дворе Храма Тысячи Фонарей было тихо — ни один демонический крик не доносился от Призрачного города, приближающееся к горизонту солнце грело предпоследними лучами, а лёгкий ветер совсем слабо перебирал волосы и ласково облизывал подставленное под редкие прохладные порывы лицо. Се Лянь сидел на траве, на тёплой, прогретой за день солнцем земле, и медитировал. Он чувствовал равномерное движение духовной энергии по всему телу, как та мощными, но стабильными потоками движется по всем восьми меридианам, и на душе его от этого было полное спокойствие. Мысли были чисты, тело — лёгким и как будто немного отошедшим от мира. У принца были закрыты глаза, и, погрузившись в медитацию, он ничего не слышал, однако в какой-то момент всё же почувствовал, что рядом кто-то находился. Это был не кто иной, как Хуа Чэн — его присутствие, замеченное, теперь ощущалось слишком отчётливо. От этого осознания в груди появилось ещё больше лёгкости, несмотря на заходящееся в слабом трепете сердце. На губах принца против его воли расцвела улыбка, и до него сквозь темноту век донёсся наполненный озорством и теплотой голос: — Гэгэ заметил меня. Прикрытые веки Се Ляня дрогнули, однако он не спешил открывать глаза и, лишь согласно вздохнув, провёл по своим бёдрам раскрытыми ладонями, задержавшись на коленях и легко по ним похлопав. Он ничего не говорил и более не совершал никаких действий, но всё же через несколько секунд расслышал тихий, осторожный и в то же время немного торопливый шелест травы, всё ещё мягкой и едва тёплой, после которого на его ноги опустился вес чужого тела. Се Лянь, удовлетворённый, улыбнулся шире, ещё ласковее прежнего, и, по-прежнему не открывая глаза, опустил руку на покоившуюся между его разведённых ног голову. Перенимая привычное озорство своего супруга, принц пробежался кончиками пальцев за заострёнными ушами, без силы поскрёб короткими ногтями прохладные мочки, слегка задевая серьги, и переместил ладони на острые скулы, на гладкие и приятные щёки, чувствуя, как Хуа Чэн улыбается. Большими пальцами Се Лянь очертил густые и жёсткие брови, миновал пушистые ресницы на одном глазу и бархатную повязку — на другом, неторопливым мазком провёл по прямому носу и, коснувшись подушечками пальцев губ, застыл, чувствуя, как эти самые губы, сложенные в улыбку, вытягиваются вперёд, оставляя на кончиках его расслабленно раскрытых пальцев поцелуй. Веки принца задрожали, и он, поддавшись, приоткрыл глаза, опустив взгляд на развалившегося между его ног Хуа Чэна. Тот довольно улыбался и, устремив взор единственного глаза на лицо Его Высочества, вновь поцеловал его пальцы — несколько настойчивее, но с прежней нежностью и игривостью, будто подначивая к чему-то или пытаясь раззадорить. — Сань Лан, — без укора, в половину тише привычного, спокойно позвал Се Лянь, проводя подушечкой большого пальца по мягким и прохладным, растянутым в лисьей улыбке губам. Хуа Чэн не отозвался, и только его бровь над открытым глазом, хитро дёрнувшись, вопрошающе приподнялась. — Ты очень красивый, — произнёс Се Лянь ласково и вкрадчиво, одной из рук вновь очерчивая высокую скулу и острый подбородок. Казалось, если бы демону нужно было дышать, его дыхание на пару мгновений замерло бы — настолько удивление, сковавшее всё его существо буквально на секунду, было ощутимым. — Не красивее гэгэ, — после короткой паузы ответил Хуа Чэн ровным, полным искренности голосом, и, прикрыв глаз, потёрся о ласкающие его лицо руки. Се Лянь, чувствуя переполняющую грудь нежность, мягко усмехнулся, запустил пальцы в тёмные, волнистые и небрежно уложенные волосы и, массируя кожу головы, опустился немного ближе, вновь без особой причины зовя супруга: — Сань Лан. В ответ ему раздалось низкое, до невозможности довольное и ленивое мычание; даже ресницы на закрытом веке не дрогнули. Тогда Се Лянь, с губ которого не сходила улыбка, наклонился ещё ниже и коснулся губами кончика острого и ровного носа. Отстранившись, он взглянул на бледное, умиротворённое лицо с по-прежнему закрытым глазом, и оставил ещё один поцелуй, в этот раз на щеке, после чего его губы накрыли чужие, а глаза вновь закрылись сами собой. Поцелуй в таком положении был не очень удобным, однако растянутые тренировкой мышцы совершенно не препятствовали возобновившейся растяжке, только приятно заныли, разнося по телу тепло удовлетворения. Се Лянь целовал Хуа Чэна долго, и тот ему активно, но до удивительного неторопливо отвечал, сохраняя спокойствие до момента, пока их губы не разомкнулись. Принц, отпечатав ещё один, сдержанный и в то же время с нотой настойчивости поцелуй на бескровных губах, отстранился, но с лёгким шелестом одежды взметнувшиеся руки, приложившие ладони к его щёкам, притянули обратно, вовлекая в глубокий и неожиданно страстный поцелуй. Такая смена настроения заставила Се Ляня охнуть, и он, не смея и, впрочем, не имея желания отстраниться, почувствовал в мгновение вспыхнувший в собственном теле огонь и смог ответить на такой пыл только после недолгой заминки. Хуа Чэн, лёжа меж сложенных в медитативной позе ног принца, был неподвижен, не вертелся и не извивался, и всё же его руки, держащие в чаше ладоней теплеющее румянцем лицо, были напряжёнными, почти дрожащими, будто их хозяин изо всех сил сдерживал себя. Се Лянь, чувствуя нетерпение своего супруга, не отстраняясь от его губ, пробормотал: — Сань Лан, не торопись, я же никуда не убегу. Он прервался на судорожный вздох, вновь вовлечённый в мокрый и горячий поцелуй, и некоторое время поддавался чужим губам, пока, уперев одну руку в напряжённое плечо, скрытое красной тканью рубашки, не отстранился. Его рука с плеча повела дальше, сминая шёлк рубашки на груди и задевая сверкающие в свете последних солнечных лучей пуговицы, пока не остановилась на месте, где когда-то давным-давно, несколько сотен лет назад по Его Высочеству Наследному Принцу горячо билось юношеское сердце. — Я правильно понимаю твоё настроение, Сань Лан? — Ты всегда правильно понимаешь меня, гэгэ. Се Лянь, довольный ответом, склонился ещё ниже и, касаясь губами шеи, прошептал в прохладную кожу: — В таком случае я непременно рад тому, что сегодня буду тебя любить. Он поднялся и с трудно описуемым восторгом отметил бледный румянец, коснувшийся скул его драгоценного, такого открытого и нежного супруга, губы которого были приоткрыты и зацелованы до розового блеска. Хуа Чэн на его ногах всё же развернулся и, не отстраняясь, опрокинул принца на мягкую, сохранившую призрачное тепло траву, прильнул к его груди и вновь припал к раскрытым в лёгком удивлении губам. Вновь припал нетерпеливо и жадно, хватаясь за плечи, которые плотно обтягивали жёсткие монашеские одежды. Се Лянь пропустил мысль, что, кажется, Хуа Чэн совершенно не против того, чтобы его любили прямо здесь, на траве, в опускающихся сумерках и прохладе подступающей ночи, однако сам принц был с этим совершенно не согласен. Ему хотелось утопить своего супруга в мягкости красного шёлка на их постели, заставить его метаться в исступлении среди множества подушек и окружить тем, чего так требовало мертвенно спокойное, противоречиво переполненное чувствами сердце демона, — вниманием, желанием и удовольствием от сильных, уверенных в собственных движениях рук и напористых, попеременно чувственных поцелуев. То, как сильно Се Ляню хотелось залюбить Хуа Чэна, такого едва привычного, выгибающегося от рук на своей пояснице, стонущего в мокрые и горящие от поцелуев губы, нельзя было описать никакими существующими во всех трёх мирах словами. Одно ловкое, быстрое движение, и Хуа Чэн оказался придавлен к земле, к которой только что приникал спиной Его Высочество. Единственный глаз демона, чернеющий и сливающийся с подступающей ночью, распахнулся, а с губ сорвался низкий, удивлённый и в то же время смеющийся вздох: — Гэгэ?.. — Позволь мне…— Се Лянь не договорил, за плечи подтягивая на себя всё ещё удивлённого, но поддавшегося на прикосновение демона, и поцеловал его, настойчиво и совсем несдержанно, скользя языком по согласно раскрытым губам.

***

Дни, когда Хуа Чэн позволял себя любить, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Оттого каждый из них становился несомненно ценным, особенно важным и совсем немного волнительным. Се Лянь, в руках которого был нетерпеливый, сегодня ведомый, прикрывший глаз и доверяющий каждому его шагу Хуа Чэн, его дражайший, горячо любимый супруг, вёл их к постели не торопясь и достаточно медленно, чтобы мужчина, цепляющийся за его плечи и старающийся прижаться как можно ближе, тяжело дышал в самые губы и, не смея самостоятельно ускорить шаг, только шептал в поцелуй бесконечное и прерывистое «быстрее, гэгэ». Се Лянь прекрасно слышал чужие мольбы, однако торопиться намеренно не собирался. Придерживая за плечи, он уложил Хуа Чэна на заправленные простыни их широкой постели, в шёлке и мягкости которых демон на мгновение растерялся. Его расстёгнутая на несколько верхних пуговиц рубашка, обнажившая разлёт острых ключиц и кожу белой груди, сливалась с простынями и совсем немного — с лицом самого Хуа Чэна. Се Лянь, щеки которого так же обдавало жаром, не удержался от улыбки и сразу же вздохнул, когда руки Хуа Чэна, до этого сжимающие его плечи, в нетерпении и слегка дрожа забрались под верхний слой его белых, уже несколько расслабленных их играми на траве двора, монашеских одежд. Се Лянь, перехватив запястья разгорячённого и трогательного в своей несдержанной торопливости супруга, поцеловал его, вкладывая в поцелуй всю нежность и успокоение, которое только мог, шепча в распахнутые в неслышном вздохе губы: — Мой милый, милый Сань Лан, пожалуйста, не торопись. Я буду любить тебя так долго, так долго, сколько ты захочешь. Я никуда не денусь. Я буду здесь, с тобой, пока ты, залюбленный мною, не забудешься в спокойном сне… Он всё говорил и говорил, чувствуя, как тело под ним разгорается всё сильнее, как простыни мнутся под ними, как собственного терпения становится всё меньше и меньше. В конце концов Хуа Чэн простонал как-то отчаянно и смиренно и, стоило только принцу отпустить его запястья, он зарылся пальцами в густые каштановые волосы и притянул за затылок к себе, ещё ближе, ещё теснее, целуя так, что говорить больше не представлялось возможным. Се Лянь поддался, просто не мог не поддаться, смотря в чёрный глаз, на дне которого плескалось что-то истинно демоническое и одновременно с тем настолько человеческое, искреннее, заставляющее сердце трепетать всё сильнее. Он поддался этому взгляду, полному мольбы, уже не чувствуя собственных губ от покалывающего онемения, чтобы через пару десятков секунд, каждая из которых тянулась вечностью блаженства, почувствовав непослушные, сдавшиеся перед запретом руки на своей шее и под слоем верхних одежд, отстраниться и прошептать: — Жое, свяжи. Белая лента, обнимающая его запястье, словно пробудилась и зашелестела, взвиваясь и в мгновение обхватывая почти такие же белые, как и она сама, запястья не ожидавшего такого вмешательства демона, надёжно, но зная меру и не слишком туго стягивая руки и заводя их за голову, обматываясь вокруг изголовья кровати. Хуа Чэн не сопротивлялся и, схваченный Жое, не пытался вырваться, хотя дело было вовсе не в том, что ему это вряд ли бы удалось. Наоборот, его взгляд приобрёл каплю осознанности, совсем немного рассеявшей туман бессознательного возбуждения, но этого хватило, чтобы он сорванным голосом забормотал: — Прости, гэгэ… Я… я не должен был… Гэгэ, я… Се Лянь, положив раскрытую ладонь на его шевелящиеся в бормотании губы, остановил бессвязный поток извинений и оставил несколько мелких, быстрых поцелуев прямо между своими пальцами, переходя на подбородок и постепенно опускаясь к шее. — Перестань, Сань Лан. Я не сержусь. Хуа Чэн, рот которого был по-прежнему закрыт ладонью Его Высочества, вздохнул и принялся зацеловать прижатые к собственным губам пальцы, от чего те, выдавая эмоции хозяина, дрогнули. — Ах, Сань Лан, ну какой же ты… Се Лянь не продолжил, наконец принявшись за оставшиеся пуговицы, сдерживающие рубашку демона, и припадая губами к каждому сантиметру обнажающейся бледной, нефритовой кожи, которая пахла так приятно, так знакомо и по-родному, как не пахло больше ничего, только его любимый всем сердцем Хуа Чэн, его самый замечательный и самый красивый, растрёпанный и покрасневший своими невозможными, прекрасно острыми скулами. Такого Хуа Чэна хотелось залюбить так, чтобы он больше никогда не сомневался — он единственный, кто нужен Его Высочеству. Единственный, рядом с которым Се Лянь чувствовал себя так хорошо, как не чувствовал ни с кем. Жое надёжно держала бледные и плотно стянутые запястья у изголовья, поэтому рубашка, распахнутая, была задрана до согнутых локтей, но не снята окончательно. Это выглядело как-то особенно очаровательно и никак не мешало Хуа Чэну, поэтому Се Лянь, недолго думая, решил оставить всё как есть. Весь день они провели друг с другом, не покидая храм, а потому под вечер на Хуа Чэне было не так много украшений, только длинные серьги в ушах, серебром касающиеся плеч, и звенящие цепочки на сапогах, которые остались на улице, в опустившейся темноте, где-то среди уже наверняка остывшей травы. Се Лянь, рассматривая красивое, почти светящееся своей бледностью на красных простынях тело, на рельефных мышцах которого блестели выступившие от возбуждения капельки пота, провёл руками по груди и, склонившись, широким мазком языка очертил острую ключицу, потёрся носом о влажную шею, прижимаясь всем телом к слабо источаемому нагревшимся демоном теплу. Находясь между разведённых крепких ног, наклоняясь так близко, Се Лянь собственным бедром чувствовал чужой член, горячий и упирающийся в него так недвусмысленно ясно. А очередной стон, с которым навстречу скользящим по мышцам рукам и губам Хуа Чэн выгнулся дугой, жаром лизнул и живот самого принца. Внизу давно всё пылало, на это просто нельзя было не обращать внимания, однако единственное, чем занимался Се Лянь — ласкал своего разнузданного, разметавшегося по кровати супруга, чья кожа, обычно сохраняющая температуру прохладную и значительно ниже среднего, была влажной от испарины, нагревающейся от огня, исходящего изнутри, и такой очаровательно покрасневшей. Бледность демонического тела постепенно сходила. Когда Се Лянь особенно чувственно припал раскрытыми губами к упругим мышцам на груди, к месту, где у живого человека билось бы сердце, и, одной из рук, находящейся на взмокшей пояснице, посильнее прижав к себе, осмелился прикусить и вобрать в рот испускающую чудовищное количество духовной энергии кожу, Хуа Чэн под ним затрясся, как в тиски сжал принца между своими ногами и запрокинул голову назад, к связанным рукам, не контролируя низкого и протяжного стона, вырвавшегося, словно пар от внутреннего пожара, у него из груди. Се Лянь прижался к его груди лбом и, тяжело дыша, чувствуя спадающую дрожь с тела под собой, поцеловал место, где яркими вкраплениями остался след его зубов и жадных губ. Он прикрыл глаза и, сглотнув, расплылся в улыбке: — Ох, Сань Лан, ну какой же ты всё-таки торопливый…

***

Воздух комнаты пропитался ароматом душистого масла. Пальцам внутри Хуа Чэна было тепло, очень тепло, почти горячо. Сам Хуа Чэн, руки которого по-прежнему крепко стягивала Жое, спокойно лежал на простынях, улыбаясь уголками губ и лишь изредка подёргивая согнутыми в коленях ногами, когда пятки начинали скользить по ткани красного шёлка. Хуа Чэн в самом деле выглядел спокойнее, и всё, что выдавало его возбуждение — раскрытый тёмный глаз, направленный на Се Ляня, пятна бледного румянца на скулах, налившийся кровью и сочащийся на головке член, упирающийся и марающий смазкой низ живота, куда принц старался поглядывать не слишком часто, а также всплески духовной энергии, которые с каждым движением пальцев внутри становились то сильнее, то слабее. Се Лянь сжимал одной рукой крепкое бедро и, притянув его к себе, поцеловал бледное и прохладное, самое красивое, с выпирающей косточкой колено, подняв взгляд на Хуа Чэна. — Сань Лану ведь известно, что он самый замечательный? Принц толкнулся пальцами особенно глубоко, с удовольствием, отразившемся на лице тёмным выражением с мягкой улыбкой, наблюдая, как мышцы пресса на животе демона сократились, а с зацелованных до степени спелой вишни губ сорвался судорожный вздох. Так призракам всё-таки нужно дышать или нет? Вновь расслабившись, Хуа Чэн, смотря на Его Высочество сквозь ресницы полуопущенного века, усмехнулся: — Гэгэ так уверенно об этом говорит, что Сань Лану не остаётся другого выбора, кроме как поверить ему. Се Лянь улыбчиво прищурился, вновь прижался к колену губами и, сильнее сжав упругое бедро, начал усерднее работать пальцами внизу, внутри его дорогого и как никогда горячего супруга. Жое по-прежнему стягивала руки Хуа Чэна, однако, чувствуя желания своего хозяина или повинуясь собственной воле, одним из концов начала ласкать шею, плечи и грудь демона, который, издав что-то среднее между смешком и очередным вздохом, со смесью удивления и в то же время благодарности произнёс имя белой ленты, а следом за ним срывающееся «гэгэ». Хуа Чэн был давно хорошо разработан и, более того, с самого начала был готов принять своего бога, раскрываясь, без стеснения и сомнения отдавая всего себя в уверенные и единственные желанные руки. Се Ляню об этом было прекрасно известно, однако в его планах было довести Хуа Чэна до исступления, доставить ему удовольствие сначала своими губами и языком, не касаясь его самых сокровенных мест, а уже после пустить в ход пальцы и ими, стимулируя чувствительное нутро демона, заставить его вновь излиться на собственный живот. Се Лянь со смесью трудно описуемого восторга и наслаждения наблюдал, как глаз Хуа Чэна закатился, а после под слабую дрожь изогнувшегося тела тяжёлое веко опустилось и, подрагивая пушистыми ресницами, прикрыло широко расширившийся чёрный зрачок. Видеть Хуа Чэна таким раскрытым, настоящим и без прикрас было чем-то в крайней степени прекрасным! У Се Ляня, которому точно необходимо было дышать, в очередной раз за вечер перехватило дыхание. Он ещё несколько раз двинул пальцами внутри Хуа Чэна, заворожённо и со странным чувством в груди наблюдая, как того подбрасывает на простынях, словно лист клёна на ветру. — Выше Высочество…— донеслось с приоткрытых покрасневших от укусов и поцелуев некогда бескровных губ. Се Лянь, придя в себя, смог ответить только после небольшой паузы: — Да? — Почему… Почему ты сам не получаешь удовольствие? Хуа Чэн приоткрыл всё норовящий закрыться вновь глаз и устремил затуманенный взор на принца, выгибая бровь в явном недоумении. Се Лянь, смотря на покрытое румянцем лицо, на трогательную растерянность, которую можно было увидеть так редко в привычной суровости, почувствовал, что ему хочется рассмеяться или расплакаться. Вместо этого он улыбнулся и, прижавшись щекой к тёплому колену, ответил: — Именно этим я и занимаюсь. Его пальцы покинули горячее и хорошо растянутое тело, и, наклонившись, Се Лянь поспешил поцеловать взметнувшуюся от неожиданности грудь — прямо под играющимся концом ленты Жое. Он целовал отдающую теплом выходящей духовной энергии кожу и неторопливо говорил: — Сань Лан, ты ещё не устал? Тебе не нужен небольшой перерыв? А Хуа Чэн, не сводя с него взгляда полуприкрытого глаза, так же медленно отвечал: — Я готов принять всё, что гэгэ захочет мне отдать. Се Лянь явственно ощутил, как от таких простых, но полных искренности и доверия слов, его щёки вспыхнули с новой силой, однако подтянулся повыше и, прижавшись губами к подбородку, прошептал: — Жое, отпусти. Лента в последний раз прошлась одним из своих концов по вздрогнувшей от долгих ласк груди и, зашелестев тканью, вернулась к своему хозяину, плотно оборачиваясь вокруг его запястья. Се Лянь, убрав ладонь с бедра, позволил ноге Хуа Чэна расслабленно опуститься на постель и, поставив обе руки по сторонам от головы супруга, заглянул в его единственный глаз. — Разумеется, я знаю, что Сань Лан готов принять всё. Но ты ведь помнишь, что сегодня мы никуда не спешим, не так ли? — Звучит так, будто гэгэ дразнится. На его губах была лёгкая улыбка, и Се Лянь, не удержавшись, прижался к ней губами — без напора, в почти целомудренном поцелуе. — И всё же я думаю, что тебе стоит совсем немного передохнуть, — пробормотал он в один из приподнятых уголков губ. Хуа Чэн улыбнулся шире и, прикрыв-таки глаз, тихо ответил: — Как гэгэ пожелает. Се Лянь, который и не ожидал другого ответа, потёрся носом о щёку и медленно оставил несколько нежных поцелуев по линии челюсти до дёрнувшегося кадыка. Пальцы одной из его рук забрались в растрёпанные, влажные у корней волосы и, массируя кожу головы, перебрались на затылок. Не прекращая покрывать шею демона трепетными поцелуями, принц пробормотал: — Сань Лан, позволишь? Пальцы коснулись туго стянутого узла наглазной повязки. Хуа Чэн, который ещё секунду назад был разнежен лёгкими ласками и расслаблен до разъехавшихся по постели ног после второго оргазма, в мгновение напрягся, сжимая руки на плечах принца. — Ваше Высочество, это… Но Се Лянь, зная, что тот хочет сказать, мягко прервал его: — Это не уродство, Сань Лан. Это ты. Я люблю всего тебя. И хочу видеть каждую часть твоего тела. Он ещё что-то прошептал ему на ухо, совсем тихо и едва слышно, однако Хуа Чэн, напряжённо зажмурившись, через несколько секунд выпустил из груди тяжёлый вздох и ничего не сказал, когда повязка соскользнула с его лица. Се Лянь убрал кусок чёрной ткани в сторону, придержал закрывающую правую половину лица длинную чёлку и, посмотрев несколько секунд на слегка провисшее веко пустой глазницы, качнул головой. Вид в самом деле был совершенно не безобразным и уж точно не уродливым, однако в груди болезненно затянуло — его Сань Лан, его самый замечательный и самый красивый, самый желанный Сань Лан, в сомнении сводил брови к переносице и так боялся открыться принцу. Даже спустя столько времени. Хуа Чэн, чувствуя на себе взгляд, зная, куда смотрит принц, вновь начал: — Ваше Высочество… А Се Лянь, прижавшись губами к переносице под правой бровью, вновь его перебил: — Сань Лан. Демон поражённо вздохнул и ничего не стал говорить, только его пушистые ресницы, обрамляющие провисшее веко, слабо затрепетали, щекоча щёку. Се Лянь в приободряющем жесте завёл ладонь под чужую голову, прошёлся пальцами по затылку, пропуская сквозь пальцы влажные от испарины волосы, и поднялся, принявшись рукавом вытирать липкий живот Хуа Чэна, пока тот, расслабившийся на простынях, пытался привести в норму циркуляцию духовной энергии, которая то выплёскивалась из его тела, то старалась поглотить ту, что испускал Се Лянь. Впрочем, сам принц был не против, никак не препятствуя и позволяя супругу приводить свои силы в порядок. Не заботясь об одежде, Се Лянь тщательно стирал все полупрозрачные разводы с бледной кожи, со смесью забавы, возбуждения и нотой смущения наблюдая, как обмякший член, минутами ранее выплеснувший из себя все соки, вновь наливался кровью. Хуа Чэн никогда не запрещал, но всегда уворачивался и всеразличными способами отвлекал от прямых ласк своего тела языком или ртом. Вот и сейчас, стоило Его Высочеству склониться к полунапряжённому члену, он вжался бёдрами в постель и постарался свести ноги, но только зажал между ними прищурившегося принца, устремив на него распахнутый здоровый глаз: — Гэгэ! Не нужно. Тебе не стоит этим заниматься. Се Лянь остановился, однако не отодвинулся и спокойно вопросил: — Почему? Хуа Чэн поджал губы и, отведя взгляд, тише прежнего ответил: — Это ведь… Неприятно. Сам Князь Демонов множество раз ласкал его таким способом и не выражал никакой брезгливости — подумать только, — поэтому Се Лянь серьёзно произнёс: — Скажи, делая это со мной, ты чувствовал, что тебе неприятно? Хуа Чэн встрепенулся и бросил на него быстрый взгляд. — Нет. Но, гэгэ, это… — В таком случае просто перестань говорить глупости. Се Лянь сердился на такое отношение супруга к самому себе, однако тот в самом деле больше ничего не говорил, только смотрел на принца со странной смесью желания и тревоги. Большие пальцы покружили на тазовых косточках, ладони переместились на бёдра, сжали мышцы, чувствуя мурашки на едва тёплой коже. Одной из ладоней Се Лянь обхватил сочащийся член и, не давая себе времени на раздумья, вобрал в рот источающую жар красную головку. Хуа Чэн сверху тихо прохрипел, вжался бёдрами в постель и с шуршанием простыней схватился руками за красный шёлк. Его колени, едва расслабившие тиски, вновь зажали принца между собой, однако тот знал, что в этот раз то было несдержанным жестом от полученной волны удовольствия, а не сопротивлением. Вкус на языке был солоноватым, но совсем не противным, и Се Лянь, помогая себе рукой, решительно пропускал член дальше, пока тот не упёрся в заднюю стенку горла. Се Лянь бы наверняка подавился, если бы не духовная энергия, что бешеным потоком перетекала из его тела в демона и обратно, циркулируя и плескаясь, как вода в покачнувшейся от сильного удара бочке. Ранее у принца не было опыта в подобных ласках, но он, не обращая на это никакого внимания, усердно занимался своим супругом, руководствуясь тем, как тот сам не единожды ублажал его. Он в самом деле старался, проявляя уверенность и желание, что подавляли всю неопытность, и очень скоро вместе с волной духовной силы, бешеным потоком ворвавшейся в его тело, в горло плеснуло тёплое семя, а на языке появился ещё более солоноватый вкус. Хуа Чэн, чьи руки с простыней переместились на зажатые меж собственных бёдер плечи принца, с новой силой вцепился в них и, зайдясь в крупной дрожи, издал такие звуки, какие Его Высочеству слышать ещё не доводилось. Сглотнув и отстранившись, Се Лянь, придерживая сохраняющий твёрдость член, глубоко вздохнул, приподнялся и посмотрел на лицо своего ещё едва подрагивающего супруга. Картина растрёпанного и раскрасневшегося, с прикрытым здоровым глазом и отсутствующей повязкой на втором, разметавшегося по постели демона, чьи руки вновь упали на красные смятые простыни, была настолько завораживающей, что Се Лянь, если бы умел рисовать, обязательно изобразил бы её. Пожалуй, вспомнить что-то прекраснее принц просто не мог. На ум приходили только другие образы Сань Лана, которые вспышкой появлялись в его голове и так же быстро сменялись следующими. Какой же у него всё-таки красивый супруг! Се Лянь чувствовал, каким пламенем горят собственные щёки, и такое же пламя облизывало низ его живота и упирающийся в жёсткую ткань монашеских одежд член, но он решительно не отвлекался на это, просто не позволял себе обращать на такие вещи внимание и, вновь склонившись к горячей плоти в своей ладони, медленно обвёл его языком, собирая остатки вязкой смазки. Сверху прозвучал захлёбывающийся голос: — Гэгэ! Каким же всё-таки очаровательным был его Сань Лан. И ещё более очаровательным он стал тогда, когда, спрятав глаза в сгибе локтя, набожно зашептал сквозь усталую улыбку: — Прошу гэгэ больше не говорить о том, насколько Сань Лан торопливый… Се Лянь застыл и, осознав услышанные слова, рассмеялся, прижимаясь щекой к бледному бедру. А его губы были так удачно близки к чувствительному месту под коленом…

***

— Гэгэ! Гэгэ! Слышать низкий, срывающийся и хриплый шёпот Хуа Чэна было для Се Ляня чем-то истинно прекрасным и едва ли не самым желанным из того, что его супруг мог произносить. Рядом с этими приглушёнными в закушенных губах стонами таяло даже хвалёное красноречие Великого Князя Демонов. И ещё слаще было оттого, что слышать их мог один лишь Его Высочество наследный принц! Собственная выдержка Его Высочества, которую тот сохранял всеми силами, сосредотачивая своё внимание исключительно на изводящемся в нетерпении супруге, дала широкую трещину, когда под натиском дрожащих от желания бледных рук монашеские одежды, уже изрядно расслабленные, остались за пределами широкой постели. Тело будто налилось свинцом, а вид Сань Лана, смотрящего с неприкрытым желанием и демоническим огнём в его агатовом глазу, заставил двинуться вперёд в собственных действиях. И всё же выдержки Се Ляня хватило на то, чтобы ещё немного поиграть пальцами внутри Хуа Чэна, покрыть поцелуями его влажную от капелек пота шею, напряжённые плечи и вздымающуюся в редких, глубоких и несдержанных вздохах грудь. Всё-таки Се Лянь обещал сегодня залюбить своего супруга до бессознательности, а уж свои обещания он всегда старался выполнять. Когда, навалившись на покрытое испариной тело демона, Се Лянь оказался у него внутри одним плавным и уверенным толчком, обещание уже можно было считать выполненным, ведь Хуа Чэн, не открывая глаз, в беззвучном стоне распахнул зацелованные губы, обвил руками шею принца и сжал пальцы на плечах так сильно, что наверняка останутся синяки. Духовная энергия так выплёскивалась из его измотанного и в то же время по-прежнему напряжённого тела, что Се Лянь, постоянно теряя божественные силы от нарушения обета, был всё равно заполнен ими до краёв. Казалось, будто кровяные сосуды внутри его тела вот-вот лопнут от огня, растекающегося по ним, а очередное бессвязное мычание Сань Лана, прижатого крепким телом к уже порядком измятым простыням, только с большей силой всколыхнуло пламя внутри бессмертного тела. Если он сгорит прямо сейчас, заметит ли это забывшийся в собственном жаре Хуа Чэн? Принц боялся, что, поцеловав столь призывно раскрытые уста, в самом деле может сгореть, однако, наклонившись на одном особенно глубоком толчке, всё-таки прижался к губам Сань Лана своими, ловя его короткие и частые вздохи. Се Лянь бы попросту задохнулся, если бы не божественное тело, которое, переполненное духовными силами, уже просто не могло их принимать. Постоянно позволяя своему супругу себя любить, Се Лянь забывал, сколько же звуков их любви пропускал каждую ночь. И сейчас, прижимая Хуа Чэна к постели, он старался поймать все: шелест шёлка под собственными коленями и спиной Князя Демонов; тяжёлые и в то же время частые вздохи, теряющиеся между их губ; откровенные стоны и сорвавшийся редкий шёпот в самый поцелуй, отчаянный, молящий. Звуков было так много, что они стремительно заполнили голову принца, ему хотелось зажмуриться, и всё же он продолжал смотреть на своего любимого супруга, который с каждым движением бёдер звучал всё громче, а мольбы срывались с его губ всё чаще. Очередной пик, самый яркий, самый звучный и полный на бесстыдные звуки, от которых лицо пылало, как в жуткой лихорадке, накрыл волной удушающего жара. В какой-то момент Се Лянь в самом деле задохнулся. Его лёгкие саднили, и он устало опустился на грудь демона, так и не покидая его разгорячённого тела. Хуа Чэн больше не сжимал его плечи, он обмяк в руках и притих на долгие минуты, в которых по комнате разносились только тихие и медленные вздохи Его Высочества. Се Лянь не смог бы сказать, прошло несколько коротких вечностей или бесконечно тянущихся мгновений, прежде чем он приподнялся на расставленных по сторонам от тела под собой руках и с осторожностью убрал в сторону налипшие на лицо и завившиеся от влаги длинные чёрные волосы. Он не знал, спал ли Хуа Чэн, но скулы того всё ещё покрывал бледный румянец, а губы были по-прежнему тёмными и налитыми кровью от нескончаемых поцелуев. Чтобы понять, спит Князь Демонов или нет, принцу понадобилось совсем немного времени. Он мягко и лениво гладил красивое, расслабленное лицо, когда на нём растянулась блаженная улыбка. — Сань Лан? — позвал Се Лянь вполголоса. — Гэгэ, — отозвался Хуа Чэн низким, хрипловатым шёпотом. Он приоткрыл глаз, чтобы посмотреть на своё божество, но несдержанно охнул, не ожидая, что к нему прильнут ближе и, прижавшись губами к щеке, промолвят в самую кожу: — Ну какой же ты у меня замечательный, Сань Лан. А дело было в том, что Се Лянь, посмотрев на усталое, но абсолютно счастливое лицо своего супруга, просто не смог удержаться перед сердечным порывом поцеловать его вновь.