***
— И что потом? — Хазар заинтересованно взглянул на Айше. В ответ она усмехнулась и продолжила рассказ о детстве Мирана: — А потом он сам полез на дерево снимать этого кота! Говорил, мол, «обязан спасти милого котика», ведь Генюль с Элиф так плакали, что он не может сам спуститься! Ну, и, к несчастью, наступил на сухую ветку, она обломилась, и Миран вместе с тем котенком полетели на землю. — Какой кошмар! — покачал головой Хазар. — Я думала, поседею! — кивнув, воскликнула Айше. — Сломал руку, но… котенка спас! И был чрезвычайно горд собой. Правда, плакал так, что я даже и не подумала его ругать, да и… чего там греха таить, сама ужасно перепугалась. Насух улыбнулся и вошел наконец в палату, поскольку вот уже несколько минут стоял на пороге, не решаясь прерывать беседу Айше с сыном. — А может быть, тебе напомнить, Хазар, — проговорил он, — как вы с Джиханом лазили на крышу сарая, чтобы кормить голубят? Там гнездо было, — объяснил он Айше, — и эти двое решили побыть няньками для птенцов! Хазар рассмеялся: — Я и забыл! — Да, верно, мам, ты представляешь, — повернулся он к Айше, — мы с Джиханом каждый день почти туда забирались, чтобы проведать их. Думали, вот, они вырастут, и будут у нас свои почтовые голуби. — А потом они почему-то поругались, подрались прямо там, на крыше, и чуть не сверзились оттуда! Я тоже думал, что поседею и полысею с ними! — Просто Джихан предложил бросаться камнями в рабочих, — пожал плечами Хазар, — а я его отговаривал. — А мне ты сказал, что первый его обидел, обозвал слабаком! — Не хотел, чтобы ты ругался, — пожал плечами Хазар. Айше улыбнулась и чуть приподнялась на подушках: — Видишь, Насух, они у тебя, оказывается, были послушными и полными благородных побуждений! — Я даже не сомневаюсь! — усмехнулся Насух. Хазар же тем временем поднялся, сказал, что ему уже нужно идти, попросил Айше «не скучать и не ворчать почем зря, потому что осталось совсем немного, и она выйдет отсюда». — Ну, ты как? — Насух присел на край постели и взял Айше за руку. — Сам видишь, — отозвалась она, — все бока уже тут отлежала! Насух, — она так знакомо, по-детски жалобно взглянула на него, — ну, я прошу тебя, поговори ты с ними! Мне уже лучше. Я и дома спокойно лежала бы… Нет, правда, если они так настаивают, буду лежать! Но только в своей постели. — Врач сказал, еще дней пять — самое большое, — сказал Насух. Он действительно говорил с врачом, и тот заверил его, что здоровью Азизе ханым действительно уже ничего не угрожает, но еще дней пять ей лучше побыть здесь — для профилактики. — О нет! — простонала Айше. — Насух, они точно хотят, чтобы я умерла здесь! От скуки. — Ну, не капризничай! — подмигнул ей Насух. — Потерпи уж, в конце концов не так уж это и долго — всего пять дней. Посмотри лучше, вот, — он достал пакетик с изюмом в шоколаде, — это тебе Эсма прислала. Сказала, кураги не было… Я просил ее купить, но, увы, не получилось! — Ты помнишь? — растроганно проговорила она. Насух знал, что она любила курагу в шоколаде, это было ее любимое лакомство. Однажды, это было в те времена, когда он только-только начал за ней ухаживать, впрочем, уже поняв, что она для него — единственная, на всю оставшуюся жизнь любовь, Насух угостил ее курагой в шоколаде. Айше необычайно обрадовалась, воскликнув, что он не мог придумать лучше, потому что она обожает курагу, да только вот купить удается не так часто. А потом он стал над ней подшучивать, покупая ей изюм, дескать, вот, забыл, перепутал, ну да пусть уж милая Айше простит ему эту забывчивость. — Конечно, помню! — он поднес ее ладонь к губам. — Айше… послушай, я тебе хочу кое-что сказать. Она подняла на него глаза и чуть склонила голову набок: опять-таки, такой узнаваемый, знакомый жест. Когда она смотрит так, то значит, предельно серьезна и готова выслушать и обсудить все детали. — Ну, словом… — Насух глубоко вздохнул, словно собирался нырнуть глубоко под воду, — тебе лучше будет пожить у нас, когда тебя выпишут. Я поговорил с Хазаром и Мираном, они меня полностью поддержали! Скажем Эсме прямо завтра, и она поможет перевезти твои вещи. Комнату я уже… — Погоди-ка, Насух! — она вскинула руку, заставляя его замолчать. — Я ничего не понимаю… Как это «перевезти вещи»? — Ну, к нам домой, — кивнул Насух. — Чтобы ты жила у меня. Со мной. Он сжал ее ладонь и взглянул ей в глаза, в которых ясно читалась растерянность: — Насух, но ты… Я понимаю, вы переживаете, и я это… Мне очень приятно, правда, что и ты, и Хазар… ну, что я вам не безразлична. Но это было бы слишком! — Почему? — удивленно моргнул он. — Потому что… Джихан, его жена, да и вообще, все остальные, что они станут говорить о нас с тобой? В качестве кого я буду жить в твоем доме? — В качестве моей жены и матери моего сына, разумеется! — выпалил Насух и перевел дух. Сердце так и колотилось, будто вот-вот готово было выскочить из груди. Ну, вот, он сказал это! Затаив дыхание, он смотрел на немного растерянную Айше, которая, казалось, не могла найти слов. — Ты с ума сошел? — тихо спросила она, глядя на него с грустной улыбкой. — Вовсе нет, — покачав головой, отозвался он. — Я… То есть, мы с тобой ведь уже не молоды… — Вот именно! — кивнула она. — … и я не знаю, сколько нам осталось, — продолжил Насух, — но хотя бы теперь, на склоне лет, я хочу наконец увидеть свою фамилию в твоем паспорте. Хочу, чтобы этот огромный особняк, где я всегда чувствовал себя одиноким, несмотря на то, что у меня была семья, стал наконец уютным домом. Благодаря тебе, Айше! — Насух, — смутившись, она покачала головой, — да ведь над нами же весь Мидьят смеяться станет! В таком возрасте… — Да и пусть смеются! — запальчиво воскликнул он. — Главное, — он вновь поцеловал ей руку, — чтобы ты была рядом со мной. Я не могу больше быть вдали от тебя, понимаешь, и так вся жизнь, можно сказать, мимо прошла… Больше ни секунды не хочу терять! Ты… выйдешь за меня, Айше? Ее глаза вдруг ярко заблестели, она улыбнулась, и у Насуха сердце зашлось от нежности, потому что она так ясно напомнила ему себя прежнюю, ту девушку в синем платье, которую он увидел на кухне поместья Шадоглу. И он точно так же смотрел в ее темно-карие глаза и думал, что ни за что и никому не отдаст ее, потому что вот она — та, что предназначена ему свыше. — Ну, раз ты не боишься никаких пересудов, то мне-то и подавно терять нечего! — усмехнулась она. — Ты согласна? — просиял он. Она кивнула, а после чуть прикрыла глаза и откинулась на подушку: — Знаешь, — тихо проговорила она, — иногда… ну, уже после того пожара, я видела сон. Будто я жду тебя где-то: в каком-то лесу, на берегу реки, на улице… А потом ты подходишь ко мне и говоришь: «Вот, моя Айше, видишь, я пришел к тебе! Пойдем. Теперь мы будем вместе. Наш сын ждет нас!» И я будто беру тебя за руку и вижу… обручальное кольцо у себя на пальце. Как же так, думаю, разве мы поженились? А ты улыбаешься мне и киваешь: «Да, ты только моя жена, Айше, я ведь тебя одну ждал!» Мне несколько раз снился этот сон, даже когда я уже вышла за Нихата и родила Мехмета. Я просыпалась и про себя кляла тебя последними словами! Зачем, думала, он мне снится, я же его забыла, я его возненавидела!.. Но видишь, оказывается, не смогла… Не смогла я тебя забыть! И ненавидеть… плохо получалось, хотя с себя изо всех сил убеждала, что должна! — Не надо, — Насух подался вперед и поцеловал ее, — не думай больше о прошлых бедах. Все они, слава Аллаху, уже закончились, и теперь мы будем вместе! — Ты прав, — она протянула руку и ласково провела ладонью по его щеке, — ты совершенно прав, Насух. Пусть хоть несколько лет, да даже один день если мне отмерен, я проживу его рядом с тобой и тогда уйду совершенно счастливой! — Значит… — Я буду с тобой, Насух. С тобой и с нашими детьми. Я согласна.***
Харун в раздражении смял газету и чуть было не запустил ею в ни в чем не повинных пассажиров, ожидавших своего рейса. Он бросил беглый взгляд на табло: до начала регистрации осталось десять минут. Мать приехала к нему как только он наконец-то встал на ноги. Она заявила, что ему нужно как можно уехать в Америку, и это не обсуждается. Напрасно Харун допытывался, что случилось с его женой, и почему мать поставила на кладбище фальшивую могильную плиту с его именем. В ответ мать напустилась на несчастную Бегюм, хотела даже ударить, но Харун окоротил ее: — Перестань, мама! — воскликнул он. — При чем здесь Бегюм, когда речь о тебе! — Я сделала это, — отчеканила мать, — чтобы спасти тебя. Я не могла позволить врагам до тебя добраться! — Каким еще врагам? — устало вздохнул Харун. — Будто ты не знаешь, кто наши главные враги! — фыркнула мать. — Шадоглу, разумеется! — Мама… — Харун укоризненно покачал головой. Как же ему надоела эта извечная паранойя матери и желание всегда и во всех видеть своих врагов. Однако же, спорить с ней он не стал, решил, что будет действовать, как говорится, по ситуации. Пойти прямо в дом Насуха Шадоглу он не мог, потому что день и ночь за ним следил прихвостень матери, Халит. И потом, ему вовсе не хотелось устраивать новый скандал, тем более, что мать могла и впрямь каким-либо образом навредить Шадоглу. С нее, знаете ли, станется! Он решил, что можно и впрямь пожить какое-то время в Штатах, но поставил условие, что Бегюм поедет с ним. — Если тебе так нужна эта никчемная старуха, — скривилась мать, — что ж, мешать я тебе не буду! Бери ее с собой. — Ты не можешь удержаться, чтобы не оскорблять людей, да? — укоризненно взглянул на нее Харун. — Давай не будем спорить, сынок, — натянуто улыбнулась мать, — просто уезжай и начинай новую жизнь. — Как скажешь! Халит довез их с Бегюм до аэропорта и наконец-то убрался восвояси. Бегюм вздохнула с облегчением, сказав, что «цепной пес Фюсун ханым им совсем жизни не давал», отправилась купить Харуну что-нибудь перекусить. Он же, ожидая ее возвращения, прогуливался взад и вперед по зданию аэропорта, пока не остановился у киоска с газетами и журналами. Неожиданно Харун почувствовал, что у него сердце в пятки ушло: со первой страницы «Новостей Мидьята» на него смотрела Ярен. «Наследница двух уважаемых семей обвиняется в убийстве собственного мужа!» — гласил заголовок. Харун купил газету и углубился в чтение: оказывается, Ярен сама пришла в полицию и сдалась, признавшись в том, что «нечаянно убила своего мужа». А еще она… беременна! По крайней мере, так утверждал автор статьи, якобы ему стали известны столь пикантные подробности: Ярен Шадоглу ждет ребенка, и это может стать поводом смягчить ей приговор. Она ждет суда в тюрьме, и заседание состоится буквально на днях. — Вот, дорогой, — Бегюм подошла к нему и протянула сэндвич с тунцом и шоколадный пончик, — что ты хочешь? — Ничего, — помотал головой Харун. — Пошли, Бегюм! — он взял ее под руку. — Ты куда? — она дернула его за рукав. — Ведь нам же туда, — она кивнула, указывая взглядом на стойки регистрации. — Уже объявили… — Мы никуда не едем, Бегюм! — перебил ее Харун. — Как это? — Очень просто: мы остаемся в Мидьяте. Но учти — матери знать об этом вовсе не обязательно! — Да, — пролепетала Бегюм, — как скажешь! — Вот и славно. Пошли! Он вновь взял свою няню под руку и решительно зашагал к выходу из аэропорта.