***
Шукран не верила своим ушам: ее дочь, кажется, окончательно лишилась рассудка. Она, конечно, ушла к себе в комнату, когда Дильшах и Фюсун Асланбей попросили оставить их наедине, но усидеть на месте все равно не смогла. Шукран вышла на улицу через черный ход, а оттуда прошла на террасу. Стены там были достаточно тонкими, и потому она прекрасно слышала, о чем ее дочь говорила с той женщиной. Когда же Фюсун ушла, Шукран тут же поспешила назад в гостиную. — Что у тебя за дела с этой Фюсун, Дильшах? — в упор взглянула она на дочь. — Ничего, мама, — пожав плечами, отозвалась Дильшах, — она просто хотела узнать кое-что об Азре. Та уехала и не оставила ей свой телефон… — И давно вы стали такими закадычными подружками? — прищурилась Шукран. — Нас связывает Азра, мама, я же говорю, — опустив глаза, проговорила Дильшах. — Вот что, Дильшах, — Шукран, как когда-то в детстве, погрозила дочери пальцем, — немедленно прекрати путаться с этой женщиной и плести вместе с ней интриги, потому что до добра это тебя не доведет! Ты и так уже утратила доверие своего родного сына, хочешь окончательно испортить ваши с ним отношения, а вдобавок потерять еще и Азру? — Мои отношения с Мираном испортились из-за интриг Рейян и Азизе! — всплеснув руками, крикнула Дильшах. — Так почему я не могу заставить их ответить за все свои подлости, мама? И если эта Фюсун мне поможет… — Аллах-Аллах, и в кого только ты такая, Дильшах? — тяжело вздохнула Шукран. — Пойми ты уже наконец, что сама оттолкнула от себя Мирана, потому что без конца нападала на Рейян и тем самым портила ей жизнь! Тебя ведь не раз предупреждали, но ты и слушать не хотела! Вела бы себя иначе, была бы сейчас рядом с сыном и дочерью. — Просто невероятно, — в глазах Дильшах заблестели слезы, — они и тебе все мысли спутали, заманили в свои сети. Ты теперь тоже на стороне двух этих подколодных змей, Азизе и Рейян, да, мама?! — Оставь ты уже наконец в покое Азизе и прекрати цепляться без толку к Рейян! — вскричала Шукран. — Речь о тебе, а не о них! — Они украли моего сына, мама, из-за них испортился его характер, а ты сейчас предлагаешь мне просто-напросто забыть об этом! — Дильшах нервно прошлась из угла в угол, остановилась и вновь взглянула матери в глаза. — Тебе напомнить, через что я прошла, когда меня разлучили с моим ребенком? А что было до этого, рассказать? Ты и представить не можешь, мама, что я вынесла, живя в том доме, когда была женой этого негодяя Мехмета. А он… то твердил, что безумно любит, но когда у него было плохое настроение, начинал махать кулаками! Все ему было не так: то я его мало ласкала, то не улыбалась, то он ревновал к Хазару. А я о нем уже и не вспоминала тогда! — Но ведь и ты кое о чем умолчала, дочка, — покачав головой, тихо проговорила Шукран. — О чем ты говоришь, мама? — О Хазаре, разумеется. Ты ждала от него ребенка и никому ни словом не обмолвилась! — Потому что я не могла ничего сказать! Да и с кем мне было поделиться, мама?! — всхлипнула Дильшах. — Если бы Мехмет узнал, он бы убил нас! — А почему ты мне ничего не рассказала? — взглянула ей в глаза Шукран. — И что бы ты сделала, мама? — раздраженно мотнула головой Дильшах. — Пошла бы к Шадоглу и заставила Насуха Агу поженить нас с Хазаром? — Хотя бы, — согласилась Шукран. — Я бы выложила ему всю правду о том, что его сын жил с тобой, и у вас будет ребенок. И свадьбы с Мехметом я бы не допустила, прямо бы ему и его матери сказала, что ты беременна! Стали бы они в этом случае настаивать на свадьбе? А так… Мехмет хотел на тебе жениться, а ты, как бы там ни было, подогревала его интерес. — Отлично! — нервно рассмеялась Дильшах. — Теперь, значит, я во всем виновата! — Ты не виновата, — вздохнула Шукран, погладив ее по голове, — но все же, признай, что и ты совершала ошибки. Да и я вместе с тобой. — Мама, — устало прикрыла глаза Дильшах, — давай прекратим этот бесполезный спор. — Да, дочка, конечно. Но запомни одно: даже и не приближайся больше к этой ужасной женщине и выкинь из головы глупые мысли о том, чтобы отомстить Рейян, Азизе и невесть кому еще. Потому что если ты этого не сделаешь, я прокляну и отрекусь от тебя навсегда! Ты хорошо меня слышишь? — Прости, мама! — Дильшах бросилась к ней и обняла за шею. — Я просто… слишком устала в последнее время, сама не знаю, что говорю. Прости! Я сделаю все, что ты хочешь, только не сердись. Шукран вздохнула с облегчением и погладила дочь по плечам и по спине.***
Эсма вот уже битых четверть часа носилась взад-вперед по палате, расставляла на столике тарелки с фруктами, поправляла занавески на окнах, «чтобы солнце в глаза не светило», и при этом сама, казалось, так и сияла от радости, не переставая тарахтеть без остановки, чего в общем-то прежде за ней не водилось. — И потом Миран сказал, что Рейян вам передавала привет и наилучшие пожелания, она непременно сама вам позвонит в самое ближайшее время, — закончила она рассказ. — Ну и Миран еще просил передать, что после обеда сам заедет, побудет с вами, а завтра утром ему лететь в Стамбул. — Это хорошо, Эсма, ему нужно сейчас быть со своей женой, а не сидеть тут около меня, тем более, что со мной уже все хорошо, — Азизе попыталась чуть привстать на постели, но Эсма, заметив это, тут же кинулась к ней, чтобы помочь: — Вот так, осторожнее, ханым, — приговаривала она, поправляя ей подушку. Азизе поморщилась: — Эсма, успокойся ты, ради Аллаха, в конце концов я же не при смерти, как, наверное, мечтает наша дорогая Фюсун, и не инвалид! — Доктор говорит, — отозвалась Эсма, — что вам нужно беречься, потому что вы еще слишком слабы… — Что бы они понимали тут! — проворчала Азизе. Вчера доктор наконец распорядился перевести ее в обычную палату, к вящей радости дежуривших подле нее день-деньской Насуха и Мирана. Азизе попыталась было заикнуться, что, раз такое дело, то может быть, ей можно уже вернуться домой, какая в конце концов разница, в какой кровати лежать. Дома же, как говорят, и стены помогают. В ответ все трое замахали руками, заахали, заохали и наперебой принялись убеждать ее, что, дескать, Азизе ханым слишком легкомысленно относится к своему здоровью, ей нужно набраться сил, а кроме того, рана пока еще не совсем зажила. Пришлось уступить, но она поставила условие: Насух с Мираном прекратят свои неустанные денные и нощные бдения у ее ложа, отправятся домой и займутся уже своими повседневными делами. — Раз уж я в ближайшее время вряд ли переселюсь на кладбище, — сказала она, — то и вы, дорогие мои, забудьте уже про траурные лица и мрачное настроение. — Скажешь тоже! — усмехнулся Насух. — Но все же… не шути так, Айше, — тихо прибавил он, — не надо! Она улыбнулась и взяла его за руку. Все же, как бы там ни было, ей было приятно, что они беспокоятся о ней. А с другой стороны, меру ведь тоже надо знать. Миран с Насухом действительно решили приходить в часы, отведенные для посещения больных, но помимо этого они, как подозревала Азизе, подослали к ней Эсму, впрочем, она и сама не находила себе места, о чем не преминула сообщить. Вот и сегодня Эсма явилась прямо с утра и тут же начала, как сама же выразилась, наводить уют. Азизе вспомнила вдруг, как когда-то давно привезла для Эсмы сладостей, когда та лежала в клинике в Мардине. Ей захотелось сделать своей экономке приятное, хоть немного порадовать ее. К тому же, она прекрасно помнила, что когда сама была беременна Мехметом, ей отчего-то постоянно хотелось шоколада. Она готова была есть его на завтрак, обед и ужин, закусывая при этом яблоками. Причем яблоки должны были быть чем кислее — тем лучше. Муж смеялся, что эдак Азизе за девять месяцев разорит все кондитерские Мидьята, а кухарка Бегюм божилась, что раз ханым тянет на сладости — будет дочка. Но Азизе точно знала: у нее будет сын, и он непременно поможет ей хотя бы немного излечить незаживающую рану на сердце. В первый раз (от этих воспоминаний она, чтобы не страдать вновь от боли, как ни старалась, не могла убежать) было так же. Она тайком таскала леденцы у младших сестер, которые сама же им покупала, и с упоением грызла их, а Насух называл ее бельчонком-сладкоежкой. А когда однажды, вскоре после рождения Мехмета, они с мужем отправились гулять в парк (тогда Нихат еще проявлял иногда романтические чувства), и она остановилась у витрины кондитерской, глядя на шоколадные конфеты, Нихат, усмехнувшись, спросил: а часом, не ждать ли Мехмету братика. Эсма же в тот раз даже не взглянула на угощение, отвернулась и вновь стала говорить, что больше всего на свете ей хочется умереть. Азизе прекрасно понимала ее состояние, ей даже представить было страшно, что было бы, окажись она на месте Эсмы, сумела бы вынести подобное унижение. Иногда она думала, что то, что Нихат (гореть ему в аду за это) сотворил с Эсмой, гораздо хуже того, что сделал с самой Азизе Насух. Впрочем… если хорошо подумать, оба они недалеко ушли друг от друга. Когда-то давно, в молодости, Азизе поклялась самой себе стать Нихату верной и преданной женой, и всю жизнь она старалась быть таковой, даже когда когда он начал без всякого на то повода ревновать ее даже к собственной тени, и скандал мог вспыхнуть буквально на пустом месте; когда поднимал на нее руку, и наконец — избивал так, что приходилось потом подолгу лечиться. Если Нихат при этом еще и выпивал, то он и вовсе превращался в форменное чудовище. Последней каплей стал случай, когда он чуть было не убил ее, в очередной раз устроив скандал. Однажды, перебрав, по своему обыкновению, коньяка в баре, Нихат принялся кричать, дескать, Азизе не ценит ничего из того, что он ей дал, а он любил ее больше жизни, и вообще, как она посмела встречаться с деловым партнером без него, не иначе как «решила наставить рога своему законному мужу». Азизе до смерти надоели эти сцены и упреки, она вышла из себя, повысила на него голос, а когда, в ответ на очередную грубость, попыталась дать Нихату пощечину, он ударил первым. Дальше Азизе уже плохо помнила… Кажется, Нихат снова кричал, оскорблял ее и бил, не жалея сил, причем, на виду у всей прислуги. Лечащий врач настаивал, что она должна заявить в полицию, но у Азизе попросту не было сил. После всего случившегося, из-за полученных травм и перенесенных операций она очень долго боялась посмотреть на себя в зеркало, ей хотелось только одного: чтобы никто ее не беспокоил. Иногда она думала, что лучше было бы умереть, и тогда все закончилось бы… Хорошо хоть дети тогда учились за границей и не видели всего этого ужаса. Когда Азизе более-менее пришла в себя, и ее отпустили домой, она перебралась в отдельную спальню, потому что не могла больше выносить общество Нихата. Он же рыдал, целовал ей руки, падал на колени и умолял простить его, клялся всем святым, что больше никогда в жизни и пальцем ее не тронет, но Азизе больше не желала его слушать. Она говорила: пусть лучше убьет, но больше он к ней не подойдет и не притронется. Нихат с тоской смотрел на нее и уходил, говоря, что она «просто слишком подавлена, и потому он даст ей время подумать». А потом все начиналось снова… Вскоре Нихат взял моду чуть не каждый вечер коротать в барах, а то и в публичных домах и являлся домой пьяным в дым. Она в такие дни запирала на всякий случай дверь, а он стучал, звал ее, а потом садился на пороге и начинал плакаться, мол, она его «не понимает, раз не хочет простить один-единственный проступок». Вернувшийся из Лондонского колледжа Али один раз застал эту картину, а потом спросил, не переехать ли ему в комнату напротив на всякий случай… Но в один далеко не самый прекрасный вечер под руку подвыпившему Нихату подвернулась несчастная Эсма… Потом, когда уже стало известно о ее беременности, Эсма прорыдала целый день, повторяя, что, мол, зря она раньше не придала значения симптомам, тогда можно было бы «избавиться от отродья». А потом вдруг призналась, что когда Нихат схватил ее, и после, во время того жуткого кошмара, он называл ее Азизе. Она сжала Эсме руку и посоветовала ей постараться забыть все мерзости, что делал и говорил Нихат, потому что, хвала Аллаху, все уже в прошлом. Ребенка они намеревались отдать на усыновление, Азизе даже нашла уже ему приемную семью, но в самый последний момент Эсма отказалась отдавать Фырата в чужие руки. Азизе считала, что Эсма поступила так, как велела ей ее совесть. В конце концов родителей ведь не выбирают, и Фырат не виноват, что его отцом был мерзавец и насильник. — Ханым, вы устали, — Эсма наконец-то перестала метаться по палате и уселась на стул, — может быть, вам отдохнуть, а я пойду пока. — Нет, Эсма, я совсем не устала, — ответила Азизе, — просто вспомнила… о прошлом. — Не грустите! — Эсма осторожно дотронулась до кончиков ее пальцев. — Да, — кивнула Азизе, — ты права, Эсма. — Но ты знаешь, я бы хоть тысячу пуль теперь согласилась получить прямо в сердце, только бы Хазар… Лишь с ним ничего не случилось, и лишь бы услышать, как он говорит мне «мама»… Если ради этого надо было вытерпеть боль — пускай! Я ведь привыкла к боли, а вот… чтобы так… Я мечтала об этом с той самой минуты, когда узнала, что он жив. И вот теперь… — она закрыла глаза и тяжело вздохнула. — Теперь, — Эсма сжала ее ладонь посильнее, — все будет хорошо. Вы лучше думайте о будущем. Вы же сами меня когда-то учили: смотри вперед, надейся на лучшее. — И мы обе знаем, что это, как говорит Миран, работает, да? — улыбнулась Азизе, и Эсма уверенно кивнула в ответ.***
Миран, улыбаясь, набирал Рейян сообщение в мессенджере: он написал, что безумно скучает, прибавил к словам несколько смайлов-поцелуев и сердечек и наконец нажал на «отправить». — Сынок, твой кофе сейчас покроется льдом! — улыбнулся ему Хазар. Он вот уже несколько минут наблюдал за Мираном, прекрасно понимая, что Миран скучает по Рейян, а кроме того, он беспокоится также и о ней. Сам Хазар сегодня с утра уже успел позвонить Зехре и поговорить с ней, разузнать новости, ну и сказать ей, что ему очень не хватает ее, да и дочки неимоверно соскучились по ней. Зехра вздохнула и тихо проговорила, что у нее и самой сердце не на месте, и она день и ночь думает, как там маленькие Бахар и Гюль без нее, но ведь и Рейян она оставить одну никак не может. Заверив жену, что у них тут все в полном порядке, Хазар поговорил немного и с самой Рейян, напомнил ей, что она должна быть сильной и набраться терпения: осталось совсем немного, и скоро она и малыш Умут вернутся домой. — Ты же и сам места не находишь, папа, пока не поговоришь с ними, — усмехнулся Миран. — Да, конечно, ты прав, — отозвался Хазар, — но что поделать, если нам пока остается только одно: ждать. — Кстати, — Миран огляделся по сторонам, словно видел столовую впервые в жизни, — а где дед? И Джихана, гляжу, нет. — Отец завтракать не стал, только кофе выпил по-быстрому, как мне Мелике сказала, и поехал в больницу. Пари держу, мама опять на него ворчать начнет, что он себя не бережет. — Если подумать, — улыбнулся Миран, — она права. Хотя на самом деле, мне кажется, это у них… ну, своего рода ритуал такой. Знаешь, как влюбленные друг другу придумывают, скажем, ласковые прозвища, у них есть какие-то общие воспоминания, которые обоим дороги. Вот и здесь так же: он старается ее опекать, а она делает вид, что это лишнее, мол, сама справится. Хотя ей, разумеется, приятно. — Главное, — кивнул Хазар, — что ей стало лучше. — Поскорее бы она поправилась, тогда у меня хотя бы одной головной болью стало бы меньше. Хазар хотел было поделиться с сыном еще одним секретом, но тут же вспомнил, что отец попросил его пока никому ничего не говорить. Вчера вечером отец вернулся домой поздно; Хазар еще не ушел к себе, и как раз пил кофе во дворе. — Ты так поздно, папа? — удивился Хазар. — У мамы был? В ответ отец кивнул и, подумав немного, сел рядом с Хазаром: — Был. Ну… то есть, она мне велела, как обычно, ехать отдыхать, раз уж я «не способен повлиять на врачей, чтобы отпустили ее наконец из заточения». Хазар усмехнулся: Миран еще вчера сказал, что бабушка его верна себе, и если так пойдет и дальше, то врачи сами будут рады выписать ее домой побыстрее. — Наверное, — Хазар взглянул отцу в глаза, — ей лучше будет переехать сюда, к нам, по крайней мере, пока она окончательно не поправится. Так, я полагаю, всем нам будет спокойнее. — Еще бы убедить эту упрямую женщину, — хмыкнул отец, — а это, знаешь ли, не так уж и легко! — Мирана попросим, — хлопнул его по плечу Хазар, — ему-то уж она точно не откажет. Отец в ответ вздохнул, а потом положил руку на плечо Хазара, взглянул ему прямо в глаза: — Знаешь, сынок, я бы хотел, конечно, чтобы она не на «какое-то время», а совсем сюда переселилась. И я… тут… Вот! — с этими словами отец достал из кармана небольшую коробочку, отделанную бордовым бархатом. Хазар с изумлением наблюдал, как отец открыл ее, продемонстрировав изящное золотое кольцо с бриллиантами. — Что ж, папа, — рассмеялся он, — мне остается лишь одно: поздравить тебя от всей души! Точнее — вас обоих! — Да, — отец почему-то вдруг засмущался, точно школьник, — конечно… Но ты погоди еще пока… поздравлять-то. Лишь бы она согласилась! — Согласится, пап, я уверен! Отец тем не менее попросил его покуда держать язык за зубами. Ему, по его же собственным словам, немного неловко, да и вообще, торжеств, разумеется, он никаких не планирует, но просто ему хочется уже наконец воссоединиться со своей любимой женщиной, и хотя бы остаток жизни провести бок о бок с ней, и чтобы она ни минуты больше не страдала, а была счастлива. Что ж, остается надеяться, что заветная мечта отца в скором времени сбудется. — А где Джихан? — вывел его из задумчивости голос Мирана. — Он, кажется, у себя, — ответил Хазар, — я заглянул к нему перед завтраком, но он сказал, что хочет сначала поговорить с Хандан, а то что-то она ему второй день не звонит. Он беспокоится за них. — Отец, — серьезно взглянул на него Миран, — но ты же понимаешь, что они не смогут вечно прятаться в поместье? — Да, — вздохнул Хазар, — понимаю, но у нас не было времени придумать что-то еще и найти другой выход. Так что пока это — самое лучшее, что можно предпринять в данных условиях. Ярен должна прийти в себя, а там… видно будет. — И когда только мы и в самом деле заживем спокойно? — пробормотал Миран и сделал большой глоток кофе. Хазар усмехнулся: кажется, этот вопрос занимает всех членов семейства Шадоглу. — Брат! — Джихан ворвался в столовую, будто за ним гналась целая толпа народа. — Хорошо, что ты здесь! — воскликнул он, покосившись на Мирана. — Что случилось? — спросил Хазар. — Хандан только что позвонила, — Джихан устало опустился на стул и тяжело вздохнул, — она там в отчаянии, плачет и не знает, что теперь делать. Ярен пропала! Если это снова происки мерзавки Фюсун… — Так, подожди, Джихан, не горячись! — Хазар приблизился к нему и взял за руку. — Сначала нужно все точно разузнать. — Может быть, — проговорил Миран, — она просто решила, ну, я не знаю, прогуляться там по окрестностям?.. Ты бы съездил для начала туда сам, вдруг и впрямь беспокоиться не о чем. — Мне бы и самому этого хотелось! — с тоской посмотрел на них Джихан. — Тогда не будем терять времени! — решил Хазар. — Собирайся, Джихан, мы выезжаем немедленно, я еду с тобой. На месте все и разузнаем. — Отец, — повернулся к нему Миран, — на всякий случай возьмите кого-нибудь из охраны. Для надежности! — Да, конечно, — отозвался Хазар. — А ты пока ничего не говори ни отцу, ни матери, хорошо? — Не скажу, — кивнул Миран. — Но, кажется, мне придется позвонить Рейян и сказать, что я вновь задерживаюсь, — пробормотал он себе под нос.