Он сказал нам прожить долгие жизни

      — Микаса и Жан...обручились? — переспрашивает она ошарашенно. Анни знала, что у этих двоих налаживаются отношения, выслушивала от Армина целые тирады о его неуверенности в том, стоило ли ему вмешиваться. Но с того времени прошло не больше двух месяцев, и такое стремительное развитие событий сбивало с толку.        — Люди Азумабито были не в восторге… — протягивает в ответ Пик, — Они ведь надеялись, что Микаса будет восстанавливать свою родовую ветвь с каким-нибудь местным парнем…       — Могут запихать своё недовольство… — говорит она раздражённо, но тут же одёргивает себя: два больших голубых глаза смотрят на неё с превеликим интересом, внемля каждому слову, одна ошибка, и дочь будет повторять за ней плохие словечки всем на потеху, — куда подальше…       Пик ухмыляется, догадывается куда именно подальше. Бывшая титан Рикша — единственная причина, почему дочь сейчас сидит так смирно, в этом небольшом кабинете, принадлежащем подруге.       — Киёми всё уладила, думаю, она тоже не была рада такому развитию событий, но сделала вид, что это к лучшему для их отношений с Парадизом.       — Ещё бы она не уладила, она обязана Микасе и жизнью, и спасением своей нации.        Пик отодвигает от себя стопку бумаг, потягивается, растягиваясь на столе, словно кошка:       — Наверно и мне стоит найти подходящего парня. Все вокруг женятся Габи и Фалько, Жан и Микаса…даже Конни.        Анни отводит взгляд к потолку, погружаясь в мысли — Конни их всех немало удивил…но она, в отличие от Жана и Райнера, что твердят про ту девушку, что она обвела их друга вокруг пальца и лишь пользуется его положением спасителя человечества, она видит, как, Шарлотта смеётся, до одури глупым шуткам Конни. Изобразить такое невозможно. Это не притворство. За тем смехом прятались искренние чувства. Анни думает об этом и удивляется, когда успела стать такой чуткой. То ли Армин сделал её такой, то ли дочь, а может, она была такой всегда, просто не знала.       И всё же, больше Конни, её удивили Жан и Микаса.       — А Армин знает? — уточняет она.       — Ты ещё спрашиваешь.       — Наверно был в шоке…       — Лишился дара речи на пару минут.       Анни поглядывает вбок, хочет проверить, чем таким занята дочь, что так притихла,  и видит, что той и след простыл. Вот же как, задумалась и не заметила, как та улизнула. Она оборачивается к подруге взволнованно, Пик сидит так, что всё должна была видеть.       — Пик…почему ты мне не сказала?!       — Да, что с ней случится… — отмахивается подруга сонно, — Пошла к Армину, не иначе.       В коридорах людно, как и всегда, все куда-то спешат, носятся, отстукивая каблуками ритм, который уже казался привычным, для той, кто заглядывает сюда почти каждый день. Но далеко идти не нужно — кабинет Армина напротив. Она толкает дверь, заглядывает туда с тревогой, которой в сердце больше нужного — она и знает, что беспокоиться, нет смысла, но всё равно беспокоится. Если малышка не там, то придётся её поискать, хоть Пик и права — вряд ли с ней может что-то случиться в ратуше, где каждый знал ту в лицо.       Но больше волноваться не нужно, дочь сидит на диване и машет ногами, пока Армин присев на корточках рядом говорит:       — Убегать от мамы нехорошо…       — Скучно…мама скучная…       — И ещё очень злая… — объявляет она о своём присутствии, — Извини, отвлеклась на секунду и она уже здесь.       — Ничего страшного, мы всё равно ведь собирались уйти вместе. Только вот, придётся отложить встречу с Оньянкопоном…Микаса и Жан хотят сообщить нам что-то важное этим вечером.       — Вечером?       — Они зайдут в гости.       — Что может быть важнее того, что они уже сказали.       — Понятия не имею.       Видит по его лицу, что он лукавит, у Армина в голове не меньше трёх-четырёх догадок о причине их грядущей встречи. Она может спросить его, и он расскажет, но решает, что лучше дождаться вечера.       — Ха…поняла…но так или иначе, мы должны зайти к папе, — указывает она на бумажный пакет в своих руках, — И Пик просила передать её отцу лекарства.        — К деду? Не хочу! — противится дочь мгновенно.        — Вела бы себя хорошо, не пришлось бы идти к дедушке.       Она отдаёт Армину пакет, что держит в руках, подхватывает малышку и целует в нос. Такая вредина, а всё равно вызывает приступы неконтролируемого обожания. Малышка щурится, отстраняется, но после третьего поцелуя, запечатлённого на лице, начинает смеяться. Анни прижимает её к себе, и думает, что та уже слишком тяжёлая, чтобы носить её на руках постоянно.       Но всё равно всю дорогу до дома отца, она её не отпускает, дочь просто неуправляема и опустить ту на людной улице наземь — расписаться в собственной безответственности.        На лестничном пролёте они встречают Карину Браун, та радуется их дочери как собственной внучке. Впрочем, её можно понять — Райнер пока не озаботился тем, чтобы осчастливить мать продолжением рода Браунов.       — Какая ты прелесть, — улыбается Карина малышке, но та смущается так сильно, что прячет лицо, — Анни, ты к отцу? Зайди ко мне на обратной дороге, у меня уйма яблок пропадает.       — Хорошо, — кивает Анни раздумывая, что яблоки ей вообще ни к чему. Затем понимает, что малышка на её руках, обожает яблочное пюре, перетёртое с небольшим количеством сахара. Осознание собственного материнства даже спустя годы иногда доходит до неё с опозданием. Иногда, если остановиться и подумать, всё это кажется нереальным, и светлая детская макушка утыкающаяся ей в грудь и сжимающая пальцами ткань одежды и Армин вышагивающий рядом так естественно и беззаботно. Нет, ей не тягостно от этого, но порой странно. Нелегко это, вернуться к нормальной жизни, не имея ничего нормального до этого.       Голова отца уже вся седая. Они видятся постоянно, и стареет он для неё совсем незаметно, и всё же, годы отражаются на его белеющих висках и макушке. Она раздумывает о том, что однажды и сама, возможно, станет седой старухой. А ведь никогда этого не планировала. Ей отведено было тринадцать лет жизни, и единственным желанием было провести последние из этих лет в покое, рядом с отцом. И то желание было очень бесхитростным. Как оказалось, жить куда сложнее, чем просто смириться с судьбой. Ей предстоит увидеть, как отец дряхлеет с каждым годом, как однажды покинет её, она увидит и первые морщины на своём лице, и на лице Армина. И их друзья будут стареть, и даже Капитан Леви, хотя возраст последнего для неё и являлся загадкой.       — Что это за лицо, не хочешь оставаться с дедом?       — Не хочу! — искренне заявляет маленькая бесстыдница.       — А если я дам тебе это? — вытягивает из-за спины игрушку отец.        Приманка срабатывает, глаза ребёнка наливаются блеском, купить её легче простого, она немедля тянет руки к чему-то в форме то ли лошади, то ли зебры.       Пока они вместе проводят время. Армин с отцом о чём-то жарко спорят — политика, техника, фондовый рынок или ещё какие глупости? Отцу нравится об этом трепаться, и Анни не собирается отказывать ему в такой простой радости, даже если ей самой и немного скучно. Так проходит несколько часов, она замечает, как малышка клюёт носом. Ей тоже неинтересны разговоры об экономической ситуации в стране. Поднимает её с пола и усаживает на кровать, где переодевает в одежду, что специально для таких случаев оставила у отца. Малышка трёт веки. Мямлит себе под нос:       — Мистел лошадка…       Анни оборачивается на игрушку, что осталась валяться в углу. Возвращается, подбирает ту, смотрит внимательно, думает: “Это что, чёрт побери за зверь? Неужели, окапи?”. Пусть лучше дочь думает, что это лошадка. В их семье окапи не самое любимое животное. Она предполагает, вероятно, те вообще уже не существовали как вид.       — Будешь спать с ним в обнимку?        — Да!        — Держи.       — Мама…не забудь меня завтла тут.       — С чего бы мне тебя забыть? — удивляется она.       — Я люблю деду, но я хочу быть с тобой и с папой.       — Только со мной и папой?        — Ещё…Лайна…и тётя Микаса…и дядя…       — Дядя?       — Дядя капитан… — дочь добавляет с шёпотом, будто ей боязно говорить такое вслух, — одноглазый…почему у него один глаз?        Она снова целует её в нос.       — Завтра я приду, и расскажу тебе.       — Плавда?       — Обещаю.       На улице капает дождь, и Жан с Микасой приходят с опозданием, промокли, не взяв с собой зонта. Кирштейн помогает Микасе снять намокшую верхнюю одежду и вешает ту в прихожей. Как она не замечала раньше, и правда ведут себя как парочка. Да, что там, почти как женатая пара.        — А где, Кнопка? — интересуется Микаса оглядываясь.       — Она сегодня осталась у моего отца, — отзывается Анни, переводя взгляд на гостей. До этого времени смотрела, как Армин хозяйничает на кухне, зрелище завораживающее, и передник ему очень шёл. Он откопал где-то талмуд полный дряхлых рецептов, и теперь время от времени сам готовил оттуда что-нибудь эдакое. Вот и сейчас решил удивить друзей, какой-то птицей с яблоками и в меду. Странное сочетание, думалось ей, и всё же, обычно у него получалось съедобно. Только несколько раз — совсем ужасно.       — Ах…как жаль… — протягивает Микаса.       — Ты можешь увидеть её когда угодно, — доносятся слова Армина.        — Да, конечно, — роняет подруга. Голос её, растерянный.       Анни поднимается со своего места, берёт тарелки, расставляет их на столе. Жан оказывается рядом, протягивает бутылку вина. Кажется, даже вполне отличного.        — Вот, раз уж мы напросились к вам в гости.       — Да ладно тебе, наш дом, ваш дом, — сообщает её муж добродушно.       Ещё немного хлопот и наконец они все оказываются за столом, но атмосфера…атмосфера кажется немного напряжённой.        — Так значит вы обручились? — спрашивает она, хочет разбавить гнетущее чувство, но кажется, всем стало только ещё более неловко. Лучше бы и рта не открывала, из неё так себе собеседник.       — Да, — кивает Жан несколько раз. Невооружённым взглядом видно, как тот волнуется. Эти двое, сидят перед ними как два провинившихся школьника. Анни поднимается, громко отодвигая стул, находит в ящике стола штопор. Возвращаясь, откупоривает бутылку, и разливает вино по бокалам. Протягивает каждому, слышит благодарности, только вот Микаса будто бы оставляет свой бокал подальше.        — Спасибо, Анни, — говорит ей Жан.       — Не за что, вино то ведь ты принёс.       Она поглядывает на Армина, её обыденно говорливый муж, тише обычного, ей кажется он тоже взволнован, или даже смущён. Наверно такое сбивает с толку, не каждый день твоя подруга детства сообщает, что выходит замуж. Она ведь Армину как сестра.       — В общем… — начинает Жан и немедля замолкает.       Анни отпивает из бокала, вино кислое, но не настолько чтобы кривить лицо. Ей куда больше нравится сладкое.        — В общем… — протягивает она.       Кирштейн резко наклоняет голову, будто боится смотреть Армину в глаза и выпаливает так поспешно, что сложно разобрать:       — Вобщеммысмикасойждёмребёнка.       Она пытается восстановить в голове, что тот сказал, отделяет одно слово от другого ощущая, как во рту кислит вино, если она правильно его поняла, он сказал, что они с Микасой ждут ребёнка. Когда осознаёт сказанное, видит, как ладонь её мужа ползёт к лицу, он прикрывает глаза, вздыхает:       — Я так и думал.       — Думал? — растерянно вопрошает она.       — Догадывался.       — Как ты мог до такого догадаться? — удивляется она.       — Да, как? — вопрошает Жан.       — Ну это сложно объяснить, если подумать, то вполне логично, что…       — А впрочем, нет, не говори…я не хочу знать.       — Да, не стоит.        — Иногда твой ум меня пугает, — проговаривает Микаса хранившая до этого полное молчание.        Анни тянется через стол, отбирает налитый Микасе бокал вина и ставит подле себя.        — Вы же женитесь не только из-за этого, — уточняет она. Возможно, вопрос бестактный, но он приходит в голову впереди остальных.       — Анни… — протягивает Армин.       — Конечно, нет! — возмущается Микаса.       — Могу только посочувствовать.        — Почему это? — округляет глаза Жан так, будто это личное ему оскорбление.       — Микасу будет тошнить несколько месяцев, от любой еды, или почти от любой, затем она станет неповоротливой, собственное тело будет отказываться работать как надо, затем, когда тошнота пройдёт, ей будет хотеться есть просто постоянно.       — Да ты ела так много… — протягивает Армин.       — Ещё у Микасы испортится характер. Она будет невыносима.       — У тебя характер оставался всё тот же…        — И Микаса, спать ты сможешь только на спине. К последнему месяцу будешь молиться каждый день, чтобы ребёнок поскорее родился, и когда он родится…       — Жан, ты то, чего побледнел? — спрашивает их друга Армин.       Кирштейн и правда сидит перед ним и лицо его сливается с белоснежной скатертью.       — Всё будет хорошо, — говорит Микаса и несмотря на все страшные рассказы Анни, улыбается, — Это ведь того стоит.        — Да, это того стоит, — вспоминает она спящее лицо дочери в обнимку с набитой тряпьём окапи-лошадкой.       Когда Микаса и Жан перестают вести себя как смущённые нашкодившие школьники, беседа приобретает непринуждённый характер. В центре всего её рассказы про взволнованно Армина, что почти падал в обморок каждый раз, когда Анни, ожидавшая ребёнка, заявляла, что чувствует себя не очень хорошо. И ещё её жалобы на то, как он отказывался искать для неё яблочные и вишнёвые пироги глубоко ночью. И прочие глупости, что слетают с языка, развязанного кислым вином.       Но в ходе этой беседы Жан и Микаса скажут нечто ещё, то, что изменит тон разговора настолько, что он станет холодным и неприятным.       — Мы решили перебраться на Парадиз.       Она слышит, как бокал в руке Армина встречается с гладью стола, алые капли приземляются на скатерть, но её муж не говорит ничего. Не говорят ничего и Жан с Микасой.       — Но почему? — произносит холоднее, чем хотела. Мороз в её голосе почти обжигающий.       — Моя матушка хочет вернуться, там вся её жизнь, — говорит Жан, и звучит это не убедительно.        — Там ведь наш дом, — отзывается Микаса. И это для Анни тоже слабый аргумент.       Она поглядывает на Армина, видит, что тот расстроен хоть и пытается это скрыть.       — Но там ведь чёртовы йегеристы! — возмущается она.        — Остров уже не такой, как был  десять лет тому назад. Всё налаживается, Хистория наводит порядок.       Она залпом отпивает вина, говорит:       — Ну а как же Ар…       — Анни…всё нормально… — прерывает её муж.       — Мы сможем видеться, — говорит Микаса, будто убеждает саму себя, — Сможем приезжать друг к другу…как я сейчас...       Анни чувствует себя куда более расстроенной, чем следует. Ей казалось, она злится из-за того, как тяжелы их слова для Армина, но нет — обида в груди её личная. Ей не хочется расставаться, они все должны быть вместе. Но если Армин говорит ей, чтобы она успокоилась, она успокоится.       — Поняла.       — Я уверен, вы оба сможете сделать Парадиз лучше, — улыбается Армин. И улыбка эта не одна из его искренних.       Когда гости покинут их, он тоже будет храбриться. Убирая со стола тарелки и чашки, будет улыбаться и нести чушь.       — Армин, тебе не обязательно передо мной делать вид, что всё в порядке, я твоя жена в конце концов.       Но он продолжит улыбаться.       — Всё в порядке. Я расстроен немного, но я рад за них. Микаса, просто хочет быть поближе к Эрену.       — Ха?        — Я думаю ей важно, чтобы её дети разделили с ней память о нём.       — Разве это не странно… как минимум по отношению к Жану?       — Мы с тобой, знаешь ли, тоже не пример нормальности…нам ли судить?       Она раздумывает об этом пару секунд, да, пожалуй, они тоже очень странные. Убить друг друга хотели, а теперь вместе намывают посуду в маленькой квартирке. Не ей говорить о странностях Жана и Микасы. Возможно, в мире, где всё сложилось бы иначе, они все были бы самыми нормальными людьми на свете, но в этом всё сложилось невероятно странным образом.