Он сказал нам прожить долгие жизни

      — Ты делаешь это неправильно, выставь ногу вперёд!        — Да выставляю я! Выставляю!       — А теперь двигайся от бедра.        Девочка пытается развернуться, но лишь скользит подошвой ботинка по земле, и в который раз теряет равновесие.       На дворе весна — дует лёгкий тёплый ветерок, но недавно шёл дождь, и, вероятно, почва не успела просохнуть, мешая девочке держаться на ногах крепко. А быть может это вовсе не вина дождя, а с климатом что-то не так? Анни вспомнилось, что Армин говорил что-то про изменение климата. Но это ведь было так давно, сразу после Гула — он тогда вообще много рассуждал о том как бедствие мирового масштаба, повлияло не только на людей, но и на саму природу, весь окружающий их мир.       И вправду в те года казалось, что погода стала слегка сумасшедшей — зимы крайне холодными, а летом и вовсе нечем было дышать. Но сейчас всё приходило в норму: цветущая весна вокруг такая прекрасная, а её дочь вероятно просто очень неуклюжая.       Анни помогает ей найти равновесие, становится для неё опорой. Смотрит на её красные щёки и сбитое дыхание. А ведь девочка сама попросила научить её обороняться. Армина это не на шутку взволновало — “Тебя задирают в школе?”, спросил он тогда. Дочь отрицательно повертела головой, сказала — “Нет, просто хочу уметь за себя постоять…если вдруг чего.” Армина это ни капли не успокоило, он ещё долго вздыхал, меряя шагами кухню, скорее всего, раздумывал, как добраться до истинных её мотивов. Анни относилась к этому легче: после того как муж ушёл, просто взяла с дочери обещание, что та обязательно расскажет, если её будут обижать, и в ответ пообещала научить парочке приёмов, которые помогут против самого грозного врага. Только вот не учла, что дочь, в отличие от неё самой в юности, никогда не уделяла внимание своей физической подготовке. Что было для Анни, и даже для Армина, естественным, было лишним в их спокойном мире. Дочь была стройной и гибкой, но силой похвастаться не могла. Значило ли это, что девочка пошла в отца, или, быть может, ей просто не хватало тренировок?       — Возможно…нужно начать с чего-то другого, — раздумывает Анни, вслух вспоминая, чему, её учил отец, — приседания…или бег...       — Приседания? — округляет глаза дочка, — А можно как-то без этого?        — Ты же не думала, что это будет легко?       — Не наседай на неё так, Анни… — говорит отец, медленно подошедший сзади. Руки мужчина держит за спиной, горбится склоняясь немного вперёд. Голова его уже вся седая, да и держится он не так уверенно, как прежде. Старость обвивает его своими путами медленно, но уверенно.       — Вот уж кому, а не тебе такое говорить, — отзывается она. В её словах не звенит обида, там нет никакой претензии, она хочет подать это как шутку, не больше, но встречается с печальными, немного мутными, глазами отца.       — Верно, не мне…это ты правильно говоришь, Анни, — соглашается он.       — Папа… — вздыхает с лаской в голосе. Чем ближе конец, тем чаще старики задумываются о прожитых годах, о своих ошибках, о совершённых ими грехах. Тяжесть прожитой жизни беспокоит их. И её отец не исключение.       Дочь разворачивается, мотает головой, говорит:       — Надоело, — добавляет командным тоном, — деда, пошли, я покажу тебе, что придумала. Оно наконец завертелось!       — Опять какие-то твои поделки? — спрашивает Анни.       Дочь мастерила уйму вещей, из того, что находила дома, и из того, что находила вне. Пристройка подле дома, теперь была складом огромной кучи мусора. Анни не имела ничего против — нравится, пусть занимается. К тому же Армин частенько становился соучастником дочери в её этих занятиях, а когда она видела, как эти двое проводят друг с другом время, в её сердце возникали какие-то абсолютно особые эмоции, которым Анни с трудом могла дать название. Сердце будто бы и разрывалось, но, кажется, только лишь о переполняющей его нежности.       — Да, это будет легендарно! — заявляет девочка, — Даже в Хизуру бы оценили.       — О, я не сомневаюсь, — воркует отец Анни. С возрастом он совсем размяк и мало что осталось в нём от того сурового мужчины из её воспоминаний, что нависал над ней и требовал собраться, когда её ноги скользили по мокрой земле заставляя терять равновесие.        Спустя пару часов Анни крутится перед зеркалом, пытается понять не слишком ли строго оделась. Ей хотелось выглядеть не очень ярко, но и не очевидно скромно. Она же не на похороны собралась. Тёмно-синий? Быть может, это слишком скорбный цвет? Слишком скучный, нерадостный. Не объявит ли он всем окружающим, какая она нелюдимая. Впрочем, чтобы понять это, достаточно взглянуть ей в глаза.       Анни кидает взгляд на лазоревое платье, висящее в шкафу — оно не подходит, это платье для прогулок. Платье для юной особы. Ему уже столько лет, так почему вообще висит в этом шкафу? Ах да, как его выбросишь, ведь Армин его обожал, из-за этого каждый раз на лице возникала улыбка стоило ей обратить на платье внимание. Так они и выглядят — самые драгоценные воспоминания прячущиеся в мелочах, выглядят как лазоревое платье, как море, как яблочный пирог, как заколка из Хизуру. Это всё то, что наполняло ценностью их маленькие и неважные жизни.       В конце концов, Анни думает, какая к чёрту разница, какого цвета её наряд. Она натягивает длинные перчатки, застёгивает на запястье жемчужный браслет — подарок от Хитч на последний её день рождения. Между прочим, украшение произведено не где-то, а на самом Парадизе. Анни краем уха слышала, что девушки с ума сходили, чтобы добыть оригинал. Туристические поездки на остров понемногу становились символом престижной жизни для одних, и демонстрацией своего безумия для других.       Армин ждёт её у двери, крутит в руках шляпу. Он, ожидая её, крепко о чём-то задумался, настолько, что не замечает чужого приближения. Она ухмыляется, строит догадки, о чём же на этот раз беспокоится её муж, любила отгадывать, что там в его мыслях. Утром за завтраком, и вечером в его кабинете, сообщала ему свои варианты. Почти всегда была права — знала его прекрасно.       Он обращает на неё внимание, только когда она выхватывает шляпу из его ладоней и надевает ему на голову. Армин словно в прострации хлопает глазами пару секунд, затем растерянно говорит немного ошеломлённый:       — Ты такая красивая.       Она сегодня такая же, как вчера и позавчера, и недели, и месяцы тому назад — к тому же видит в зеркале, что на лице затаились мелкие морщинки, и кожа давно не такая упругая как когда-то. Она правда догадывается почти обо всех его мыслях, но, что творится у её мужа в голове, когда он нежданно, негаданно вдруг так заговаривает о её красоте, понять не может. Видит только, что в такие моменты, его голубые глаза искрятся чем-то абсолютно особенным.        — А ты в этой шляпе похож на бандита, — отзывается в ответ небрежно, пряча смущение.       — Я? Нет… — он касается верхушки головного убора, улыбается, — Не думаю, что это так.       — А эта улыбка тогда зачем?       — Все считали, что у Эрена и Жана типичные бандитские лица.       Теперь уже Анни моргает удивлённо…пытается вспомнить, это ведь было так давно. Две или три жизни тому назад, не меньше. У тех двоих и правда — типичные бандитские рожи. Правда, сейчас Жан, совсем уже не походил на того пылкого, легко загорающегося негодованием и ревностью юнца из кадетских времён.       — Ах ты об этом, да, у тебя с ними ничего общего, но эта шляпа всё равно абсолютно бандитская.       Она хочет сделать ещё пару замечаний, но в коридоре появляется дочь, хватает пальто, накидывает его небрежно, даже не удосужившись застегнуть. Да, на дворе весна, но ей всего четырнадцать, рановато, относиться к своему здоровью так легко.       — У Аманды отец — бандит, он работает с мафией, — встревает она в разговор.       — Неужели? — протягивает Анни с сомнением.       — Аманда так говорит.       — Разве он не занимается торговлей рыбой? — спрашивает Армин. По лицу того видно, что он серьёзно задумался над полученной информацией. То ли раздумывает, стоит ли его дочери учиться с ребёнком кого-то из мафии, то ли думает, какая им с этого может быть выгода, и при этом скорее всего абсолютно точно как и Анни не поверил словам подружки дочери.       — Не верь ей на слово, — говорит Анни, обращается к дочери, отпирая дверь и выходя на улицу, — Аманда всегда преувеличивает.       Девочка нагоняет её, обгоняет Армина запирающего дом на ключ, заглядывает ей в лицо.       — Возможно…но с чего бы Аманде врать?        — Люди любят придумывать.       Дочь вздыхает, будто бы немного устало:       — Вот и Аманда говорит я всё придумываю про вашу битву с тем огромным титаном…как его…забыла…а-а-а…отбивающий? Обороняющий?       — Атакующий, — подсказывает Армин негромко.       — Да, атакующий.       Анни поглядывает на Армина, переводит взгляд обратно на дочку, лучше им не обсуждать титанов ни Атакующих, ни Обороняющих.       — Ты веришь Аманде на слово, хоть она тебе совсем не доверяет, почему?       — Так, папа говорит, что лгать и обманывать нехорошо, надо не лгать самим и относиться к другим, как ты хочешь, чтобы к тебе относились.       Да уж, думается Анни, такое мог посоветовать только Армин, хоть сам никогда и не был образцом настоящей искренности. А ведь и не скажешь, по его лицу, что он отменный лжец и манипулятор. Или был им когда-то. Или был до сих пор, как-то же он умудрялся раз за разом принуждать другие страны к сотрудничеству.       — Ну раз папа так говорит, значит, так оно и есть. Только вот, лучше ещё и уметь давать сдачи.       Девочка клонит голову набок, будто обдумывая эти слова, но затем разворачивается на пятках, убирает руки в карманы и говорит:       — Не надо меня провожать, я сама дойду до дома Грайсов.       — И всё-таки, может, мы тебя… — предлагает Армин недоверчиво.       — Нет, я сама!        — Ладно, тогда… — вздыхает Армин всё ещё немного встревоженно, — хорошо проведи время и передай привет Капитану.       — Идите уже, — машет она им рукой и почти убегает. Когда фигурка девочки скрывается у дома Габи и Фалько, Армин задумчиво роняет:       — И когда только стала такой самостоятельной.       — Дальше будет только хуже, — вздыхает Анни.       Они выехали ровно так, чтобы успеть, и достигли нужного места минута в минуту. В возвышающийся перед ними театр начали запускать людей. Но заинтересованно поглядывающая очередь ещё долго будет толпиться на улице, в отличие от них самих.       — Господин и госпожа Арлерт, — кланяется мужчина на входе. Им нет нужды не предъявлять билеты, не говорить, кто они такие. Тут каждый знает её мужа — спасителя человечества. И её, конечно, она ведь тоже, подумать только — спасла человечество. Но ей внимание со стороны людей, которые ей безразличны, было по-настоящему чуждым. Жизнь в маленьком городке подле моря казалась настоящим спасением. Она до сих пор мысленно благодарила Армина, что тот устроил всё так — они могут жить вдалеке от этой бесконечной суеты, и чужих больших игрищ. Играть в игры ей надоело очень давно.       В городе, она лишь немного скучала по возможности обучать подростков навыкам самообороны, занятие это было ей по душе, да и позволяло оставаться в хорошей форме. Но Анни не жаловалась, в её жизни было много всего — дочь, Армин, отец, друзья, дом у моря, и даже чёрный огромный пёс, который требовал много внимания. Почти ничего из этого она никогда не желала, или не отваживалась желать. Её целью всегда было лишь одно — вернуться к отцу. Она вернулась, но теперь у неё было намного, намного больше чем это. Так много всего, что желать больше почти преступление, особенно для неё — настоящей грешницы.       Другой молодой парнишка забирает их верхнюю одежду, Анни, наконец, может оглядеться — фойе театра выполнено в каком-то избыточном богатстве — хрустальные лампы свисают с потолков, золочёные поручни отражают их свет, ступени разукрашены серебром и мрамором. Не верится, что двадцать лет назад, больше половины их мира было стёрто, вытоптано в голую пустошь. Ей, посреди всего этого ослепительного сияния думается — человечество можно сравнить с жуками: живучие и распространяются с дикой скоростью. То ли саранча, то ли тараканы. Но только порой куда хуже этого.       — Эй Арлерты! — слышит она знакомый голос. Это Корнелиус Спрингер…точнее Конни, Корнелиусом его по какой-то причине называла Шарлотта. Наверно думает, так его имя выглядит более значительным в глазах окружающих. Но у самого Конни лицо немного дурацкое, будто он лишний в этом вычурном месте, впрочем, Анни чувствует себя точно так же, от того как ей неуютно теребит жемчужный браслет. Вот Хитч чувствовала бы себя тут в своей тарелке.       Её друг из давних кадетских времён, снова подстриг голову почти под ноль — интересно, как уговорил Шарлотту разрешить себе это? Такие причёски сейчас у мужчин были не в моде, особенно в большом городе.       — Конни! — радуется ему Армин, как и она окидывая его укороченные волосы взглядом.       У Армина причёска очень современная — он всё-таки представить Марли в коалиции, и выглядеть должен хорошо. Анни порой рассуждала, что его успехи на дипломатическом фронте — заслуга не только подвешенного языка, но и внешности. Он в юности был красив, да настолько, что его сравнивали с самой красивой девчонкой во всём их кадетском наборе. А с возрастом его красота раскрылась только больше, с иной стороны.       Всё это, одна из причин, почему Анни было так трудно поверить в его к ней интерес. До того, как Армин открыл ей своё сердце, единственным комплиментом, что слышала в свою сторону, были слова Бертольда, да и тогда она не восприняла их как нечто настолько личное. Тогда мальчишка перед ней протестующим тоном заявил, что она, вполне себе, имеет шарм, который может очаровать мужчину. Заявление это показалось ей сомнительным, и ещё больше удивило, что Бертольд вообще открыл рот. Только годы спустя, поняла, почему он так сказал. Поняла не сама, ей на это указал Райнер. Эгоистично со стороны этого дурака, было обязать её жить с этим знанием.       Ей было сложно понять за что её любил Бертольд, и ещё сложнее осознать, что человек вроде Армина обратил на неё внимание. Впрочем, все эти размышления оказались далеко в прошлом.       — Райнер и Пик где-то у фуршета. Дегустируют вино.        — Не сомневалась, что они уже там, постой но...зачем вообще фуршет в театре, — отзывается Анни.       Шарлотта хихикает, она всегда хихикает, когда Анни говорит что-то. Это странно, но оскорбительным не ощущалось.       — Мисс Фингер в компании молодого ухажёра… — шепчет Шарлотта.        — Молодого? — переспрашивает Армин.       — Я бы сказал почти юного.        И правда, когда они находят Райнера и Пик у стола, рядом с черноволосой девушкой вьётся мужчина лет двадцати пяти, юноша из Хизуру, такой же черноволосый, как и она сама. Пик деликатно объясняет тому, какие блюда, из чего состоят. Она так занята, что совсем их не замечает. Райнер же стоит поодаль, сразу с двумя бокалами и пьёт из тех вино попеременно.       — Райнер, где же твоё воспитание? — спрашивает Анни.       — Воспитание? К чему оно? Мы ведь герои сегодняшнего вечера… — отпивает он из правого бокала довольно улыбаясь.       — Ха, учитывая, что мы сделали мы герои каждого вечера и ещё сто лет вечеров вперёд, — ухмыляется Конни, протягивает ладонь к бокалу на столе, но Шарлотта легонько хлопает его по руке, и тот мгновенно её убирает.       Теперь Райнер отпивает уже из левого бокала, только после произносит:       — С годами, кажется, все стали забывать...       — Ничего страшного если они забудут, значит, и плохое тоже забудется, — отзывается Армин, даже не интересуясь выпивкой на столе. Анни думает, что пить она сегодня не будет, это глупо делать перед постановкой.       — Райнер, Армин, дорогие мои, — протягивает Пик, отрываясь наконец от перечисления стоящих на столе закусок, — Я уверена, что после того, что мы сегодня увидим, нам захочется чтобы все побыстрее всё забыли.       Их разместили в лучшей ложе прямо над сценой. Поначалу туда нагрянули и прочие люди, те, что отвечали непосредственно за саму постановку. Они кланялись и рассыпались в комплиментах, так часто и много, что Анни даже стало неуютно. Лысеющая голова главного режиссёра-постановщика и его мокрые губы мельтешили возле её лица, так близко, что она прижалась вплотную к Армину пытаясь отодвинуться. Он тут же перехватил её ладонь, поменялся с ней местами и всё это, улыбаясь в лицо старому мерзкому мужчине и благодаря того, за приглашение.       Когда расклинивания подошли к концу — в зале погас свет, на сцене раздвинулись шторы. Анни не испытывала ни капли восторга или заинтересованности в происходящем…она солдат старой закалки всё-таки, не знающий театра. Но лица друзей заинтригованные: у Райнера восторженное, у Армина заинтригованное, у Конни — перевозбуждённое.         Всё начинается с исторических россказней: немного про Элдию, немного про Марли — экспозиция, впрочем, очень стандартная. Богиня Имир на сцене то ли и правда богиня, то ли рабыня, то ли чудовище, историки не сошлись в мнениях о её судьбе, и театралы решили показать разом всё. Светловолосая девушка в белых одеяниях с витиеватыми рогами на голове, томится в кандалах перед грозным мужчиной. Тени на стенах изображают титанов, сотни колоссов, так же томящихся, но в ожидании.       Шумят музыкальные инструменты, зал наполняется хоровым пением, мельтешит свет, Анни моргает раз второй, и будто и пропускает половину происходящего. Её из далёких мыслей возвращает в зал только громогласное:       — Я — ЭРЕН ЙЕГЕР!        Она даже дёрнулась, настолько это было неожиданно. На сцене мужчина темноволосый, пышные локоны ниже спины, широкие плечи и мускулы, на Эрена он абсолютно не похож, скорее на то как сейчас марлицы его себе представляли — огромный суровый мужчина — настоящий титан состоящий из сплошной злобы, демон с Парадиза. Он зачитывает речь, об уничтожении всего и вся и она совсем не похожа на ту, что помнит Анни, речь эта театрализованно преувеличена, “Эрен”  даже успевает драматично вспомнить своё детство — и тут театралы тоже не сошлись во мнении, кто он, человек разрушившей мир, жертва ненависти или дьявол.       — Это мужик на сцене это вообще кто, — бубнит Райнер, — У Эрена ведь была абсолютно плоская задница, а тут...         — Если они его таким показали, представь, какими будем мы? — шипит Конни.       Когда наконец Эрен пропадает на фоне бесчисленных марширующих теней колоссов, свет гаснет, декорации меняются, и на сцене появляется группа людей. Анни сложно понять, кто есть кто. Но стоит фигуре со светлыми волосами начать петь, всё встаёт на свои места: поёт “Армин”— актёр выше его на две головы, выше всех его окружающих, словно таким образом показывающий своё лидерство и авторитет. Он поёт о мире, о прощении, об объединении — так лирично, и таким сладким, почти женским голосом, что становится неловко. Даже в темноте залы Анни видит, как у настоящего Армина краснеет лицо.       — Это очень близко к тому, что я помню, — смеётся Пик.        — Правда? — спрашивает её хизурийский юноша удивлённо.       — Да. Точь-в-точь.        — Чёрт побери, кто из них я? — спрашивает Райнер.       — Вон тот коренастый, — шепчет Конни. — Они называли его Бронированный.       — Почему у меня такое лицо, будто я хочу умереть?        — Говорю же, это о-о-о-очень близко к правде, — снова усмехается Пик.        — Не жалуйся, — говорит Конни, — Я вообще на себя непохож.       Конни прав, судя по всему, его вообще играет кто-то рыжий. К этому моменту Анни замечает, что на сцене нет ни одной актрисы напоминающей Микасу. Её в этой истории нет. Она никогда и нигде не фигурировала как личность, остановившая Гул Земли. Армин не хотел забирать её славу, но ему пришлось. Анни полагала, Микаса была бы благодарна, что сейчас её искажённого образа нет на сцене. Благодарна, что имя её не упоминалось в сотнях газет, и благодарна, что может жить на Парадизе, не будучи, в глазах йегеристов той, кто убил кого-то, кого те считали героем.       Ещё через пару минут до Анни наконец доходит, что светловолосая девушка, которая хвостом бегает за белокурым разливающемся в песнях спасителем, за которой следует мальчик облепленный перьями и девочка с винтовкой, это она сама. Реплик у неё нет, только бесконечные восторженные взгляды, направленные на лидера группы.        Она откидывается назад в кресле, так вот значит, как она запомнится в этой истории людям — девчонкой по уши влюблённой в героя.       Действо на сцене закручивается, появляется дым, шум, взрывы, на тросах туда-сюда планирует Аккерман, о котором прямо на сцене слагают песнями оды его силе и мужеству. Он так же сам на себя не похож, тоже слишком уж высокий, и к тому же на вид актёру глубоко за пятьдесят. Для драматизма происходящего даже “погибает” Жан. К концу происходящего Анни просто хочется встать и уйти. Она слышит как Райнер и Конни ругаются недовольно, как Пик хохочет всё громче и громче, но сдерживается, чтобы не мешать остальным.        Почти перед самым финалом голову Атакующего титана выносят за волосы в центр сцены, под громогласные аплодисменты.       — Возможно нам вообще не стоило приходить, — кривится Армин.       На улице уже темно, они бредут в свете фонарей, под яркими весенними звёздами. Сегодня останутся в городе, в своей старой квартире, только вдвоём, и Анни не терпится оказаться там, окунувшись в воспоминания. Ей интересно, работает ли ещё тот граммофон?       — Какая чушь, — негодует Конни, — почему я рыжий? Может это не я, может это Флок?       — Флок? — переспрашивает Шарлотта.       — А, не бери в голову, откуда там взяться Флоку… — отмахивается вконец запутавшийся Конни.       — Лучше скажите мне, почему они убили Жана? Могли бы убить меня…если уж решили придумывать... — протягивает Райнер.       — Я рад, что Микасы и Ханджи-сан не было во всём этом… — протягивает Армин, — А ещё это пение...       — Армин, девушка которая играла тебя, настоящая большая звезда, ты бы порадовался, — говорит Пик.       — Девушка? — раздаётся сразу несколько ошарашенных голосов.       — Да, девушка.       — Эрен виноват, что нам пришлось переживать этот позор, — говорит Конни, — Спасители человечества...чёрт побери...       Каждый вздыхает, один печальней другого — не постановка, а настоящая клоунада. Идут какое-то время в тишине, разглядывая звёзды, наконец расходятся в разные стороны. Райнер хочет успеть проведать Карину. Конни и Шарлотта отправляются к себе домой, на главную улицу. Пик со своим другом, продолжать веселиться где-то в районе ресторанчиков и ночных заведений.        — Ну, а тебе как? — спрашивает её Армин чуть погодя, — Ты вообще ничего не сказала.       — Даже не знаю…       — Совсем ничего?       — Это было ужасно.       — Да…полный провал.       — Людям в зале понравилось, — вспоминает она восторженные лица.       — И это хуже всего, они поверят в это, а не в то, что написано в книгах, — снова печалится Армин.       Анни тоже вздыхает, была у неё и и ещё одна невысказанная претензия.       — В самом конце...       — В конце?       — На корабле, актриса, что играла меня только и делала, что пялилась на тебя.       — На меня?       — На твоего актёра…актрису...?       — А да, я заметил.       — Это конечно полная чушь и не важно, но теперь я для всех влюблённая идиотка и только.       Армин молчит пару секунд, затем оборачивается на неё.       — А я был бы рад, покажи они меня влюблённым в тебя идиотом, — улыбается он, — ведь это так и есть.