Он сказал нам прожить долгие жизни

      Солнечный луч падает ему на нос, проникает под ресницы, касается тех словно котёнок, требующий с ним, поиграть, но сонный разум Армина не готов ещё проснуться, Армин жмурится, отгоняя от себя утро. Но сон отступает несмотря на все попытки ухватить его и вернуться обратно. Вместе с пробуждением он чувствует, как затекли его спина, шея, колени. Он заснул в кабинете, прямо за столом заваленной всякой всячиной. Это было его крайне дурацкой привычкой, с которой Анни уже устала бороться, порой она говорила — “Может тебе просто переехать в свой кабинет насовсем?”, а он лишь смеялся извиняясь и клал голову ей на плечо. Он много раз думал — даст себе пару минут, закончит дела, и тут же отправится спать, и много раз ошибался, встречая в этом кабинете рассвет.       Свет падает и на рамку фотографии стоящую на столе, прямо на лицо дочери — на фото запечатлено её возмущение, она кричит что-то Конни делающему снимок, а Анни рядом смеётся, с такой, её, реакции. Армин же на изображении просто растерян происходящем.       Воспоминания о той ситуации, наталкивают его и на иные, тянутся одно за другим. Он поднимается, подходит к шкафу, там, где сбоку, отдельно от других книг, стоит фотоальбом. Он не очень большой — но невероятно ценный. Пожалуй, ценнее всего, что было на этих полках. Армин касается бархатного корешка, тянет на себя. Книга эта, довольно увесистая, в основном из-за плотного картона, из которого и сделана. Горизонтально вытянутый прямоугольник — на каждой из толстых страниц размещается ровно четыре фотокарточки, что вдеваются в специальные уголки вырезки. Многие из этих фото он сделал сам — Конни подарил ему камеру на один из его дней рождения, у всех друзей они уже были, а у него почему-то нет. У Армина и времени было не так много, чтобы снимать свою жизнь, а затем и заниматься проявкой, и всё же занятие было довольно увлекательным, когда лишние часы всё-таки находились.        Вот на него смотрит, серия из четырёх фотографий: у каждой из них разница — год, каждая сделана двадцать второго марта, на пляже, что раскинулся внизу за их домом.        Там только Анни...и море.       На первой фотокарточке она недовольна — не хочет позировать, затея кажется ей дурацкой. Через год, дело стало уже обыденным, и Анни не спорила, но там возникла другая неурядица — огромная чайка, спикировала прямо на неё, в момент когда он нажал кнопку съёмки, и стащила с её головы шляпу. В кадре осталась удивлённая Анни, кусочек размашистого птичьего крыла и клюв, а также шляпа, летящая вниз на заднем плане. Это событие так впечатлило Армина, что он оставил всё как есть — и впредь вообще не переделывал неудачные кадры. Третья фотография была сделана в такую ветреную погоду, что у Анни волосы опутали всё лицо, по изображению видно, как ей это не нравится, но фотография такая живая, что оказалась одной из его любимых. Последний кадр он сделал в этом году — там Анни отвернулась в последний момент, увидела, что дочь забралась куда-то высоко и требовала у той немедля спускаться.       Он смотрит на четыре этих кадра и думает, однажды у него получится фото, где всё вышло просто отлично — никаких неурядиц, ветер не будет ему мешать, и Анни наконец взглянет в камеру, но до этого, не стоит ли ему завести отдельный фотоальбом, где будет только она? Возможно, кому-то это покажется странным, но ему хотелось запечатлеть её жизнь, все её лица от недовольных и возмущённых, до время от времени неприлично счастливых. Заключить их в прямоугольный альбом. И быть может, столетия спустя кто-то найдёт их, эти воспоминания, как он сам когда-то увидел воспоминания Бертольда. Этот человек, что проникнет в чужую память, интересно, влюбится ли он в его Анни? В неё кажется невозможно не влюбиться.       Он перелистывает страницу, на следующей больше семейных фотографий и больше его дорогих друзей. Вот десятый день рождения дочери — она хмурая на фото, вся в мать, незадолго до съёмки, близнецы уничтожили украшения на праздничном торте. Она не злилась и даже не обижалась, ей вообще несвойственна мстительность, как мелкая, так и крупная, но её немного расстраивало, когда что-то шло не по плану.       Вот они втроём — на пороге этого самого дома, он улыбается, помнится ему очень хотелось такое фото, где есть их семейное гнёздышко, и он был по-настоящему рад, когда подвернулся такой момент. Кадр получится пересвеченным не на шутку, но Анни тут улыбается, смотря в его сторону, и дочь смеётся какой-то ерунде.       В альбоме и уйма неформальных фотографий с друзьями — Конни с суровым видом смотрит из-под шляпы, опёрся на стол и убрал руки в карманы, пиджак накинут поверх подтяжек и рубашки так, будто, Конни вот-вот вступит в мафиозную банду. В лоске его наряда видна рука Шарлотты. Вот несколько фотографии Райнера, из абсолютно разных периодов времени, и некоторые фото Армину просто подарили: на одной держит на руках Габи в свадебном платье, на второй, близнецов, на третьей стоит с Кариной и господином Леонхартом, на четвёртой усадил на шею молодую ассистентку Армина, только-только устроившеюся к нему на работу. Он смотрит на ухмыляющееся, счастливое лицо Райнера, задаётся вопросом, откуда у него столько его фотографий, затем понимает, сохранил их для Анни, чтобы та могла заботливо критиковать своего глупого "старшего брата".        Он видит семейство Грайсов на пикнике, сыновей Райнера и Конни в коротких шортах и одинаковых рубашках, самого себя распивающего огненную воду с Оньянкопоном. Пик позирует сидя за столом с чашкой чая, словно с обложки журнала. Капитан стоит, опершись на трость возле своей чайной лавки — рядом с ним Габи и Фалько; Капитан, годы спустя, сидит в кресле возле той же чайной лавки, но рядом с ним, его, Армина дочь — это фото самое свежее, сделано не больше месяца назад.       Были в альбоме и чужие фотографии, множество присланных ему в письмах — Микаса сидит на лошади, на фоне лугов и полей, а рядом её взволнованно поддерживает Жан, так, будто они не проскакали всю свою юность на лошадях. Темноволосый мальчик в коротких штанишках держит за руку темноволосую девочку с алым бантом. Хистория с высокой причёской обнимается уже совсем взрослую Имир, с точно так же собранными кверху волосами. Хитч с выводком своих кадетов-учеников, что облепили своего любимого инструктора Дрейсс. Кая и Николо, стоят рядом с фермой Браусов лучезарно улыбаясь. Здесь лица множества и множества людей кто слали Армину кусочки своих жизней, с кем он оставался на связи годы и годы спустя. То, что их всех объединяло было настолько сильным, что расстояния им нипочём.       Он слышит скрип двери, поднимает глаза.       — Ты снова рассматриваешь альбом? — спрашивает дочь, появившаяся на пороге.       Волосы собраны в две косы, одета в голубое платье с аккуратным белым воротом. На коленке ссадина, снова была в чём-то неаккуратна.        — В твоём возрасте я даже представить не мог, что такие вещи возможны.       — Ты про фотографии или мирную жизнь?       — И про то и про другое, — усмехается он её проницательности.       Дочь проникает в комнату аккуратными шагами, руки держит за спиной, заглядывает в альбом разложенный перед ним, кажется, останавливается на лице Хитч:       — Тётя Хитч сказала, чтобы я приезжала к ней на Парадиз.       — Она будет тебе рада.        — Значит, можно?       — Одной? Ни в коем случае.       Дочь дуется, реагирует чуть погодя:       — Я всё равно поеду, через пару лет вы не сможете меня остановить.       Армин вздыхает, он не может с этим спорить, он и правда будет ей не указ однажды. Ошибка это его воспитания, что она так считает, или обычное поведение для шестнадцатилетнего подростка, он не уверен.       — И что ты хочешь там увидеть? — спрашивает он, закрывая альбом.       — Ледяные взрывающиеся камни, конечно!        — Ах это…       В отличие от Армина кого волновали больше естественные науки, она сильно увлеклась точными — ей была близка математика, механика, физика, химия. И почти совсем не интересны география и история. Окружающий мир её не очень увлекал — он ведь был ей доступен. Перед ней нет преград, никто не прячет от неё ничего за высокими стенами, никто не лжёт о том, что произошло двадцать, пятьдесят, даже сто лет назад. Солёное море прямо за её домом, а люди вольны жить, где захотят.       — Ты же поговоришь с мамой ещё раз?       — О твоей учёбе? Она вряд ли согласится…       Дочь вздыхает, упираясь носом туфли в ковёр под ногами, постукивает по нему пару раз.       — Это же близко, к тому же ты постоянно бываешь в городе. И там Райнер, и Конни…и Капитан, я могу жить у Капитана! Помогать в лавке в конце концов.       — Мама просто переживает. И я переживаю. И навязываться Капитану нехорошо.       — Не понимаю, — говорит она недовольно, — Вы в моём возрасте…вы…вам ведь был никто не указ!       — Родителей у нас не было, но было командование… — отводит он глаза к потолку.       — Ты поговоришь? — настаивает девочка.       — Я подумаю, что тут можно придумать.        — Девятнадцать лет, это даже не круглая дата, — протягивает Анни недовольно.             Кажется, ей очень надоели все эти тосты и поздравления.       — Какая разница, ты, что думаешь не дотянуть до двадцати? Просто представь, что прошло двадцать лет, а не девятнадцать, — отмахивается от неё Жан.        — Эй Жан, а сколько вы уже с Микасой? — спрашивает его Райнер.       Жан отзывается так поспешно, что это даже немного пугает:       — Тринадцать лет, сорок три дня, — он глядит на наручные часы, на пару секунд замирает, хмурится, высчитывая время, затем добавляет, —  и два часа семнадцать минут.        — Это ненормально, что ты это знаешь, — протягивает Конни удивлённо.       — Нормально, ненормально, я просто очень люблю свою жену.       Микаса явно смущается такой формулировке, но одёргивать Жана не одёргивает. Немного клонит голову набок неловко улыбаясь.       — Конни, ты дурак, женщины такое ценят, — отзывается Пик. Она нянчит на груди спящую дочь, с таким видом, что это самое простое занятие на всём белом свете. Кто бы мог подумать — Пик Фингер в роли матери. Им в какой-то момент всем пришло в голову, что Пик материнство интересует в наименьшей в жизни степени, или не интересует вовсе. Но в какой-то момент она просто объявила им эту новость как будто между делом, словно это не было чем-то особенным. Пик всегда была и оставалась немного от них далека…всё же их не объединяли кадетские времена, трудности предательства и прощения те, что предали друг друга. Райнер и Анни были ей, несомненно, дороги, но грусть по когда-то погибшим друзьям оставалась в её сердце звенящей занозой которую сложно отпустит. Особенно после того, как отец тоже оставил её. Райнер как-то рассказал ему, в баре, прямо за тягучей беседой с запахом крепкого алкоголя, что Пик обмолвилась, что если родится мальчик, непременно назовёт его Порко, но на свет появилась девочка, и Пик лишь сказала:  быть может, сам Галлиард просит её о нём позабыть. Сделала ли она это, отпустила память о нём, сказать никто из них не мог и не сможет. Пик Фингер — одна большая загадка.       — Армин, — обращается к нему Конни, — Ты, как считаешь?       Он задумывается совсем немного, ему-то легко дать ответ на вопрос, они и собрались здесь сегодня по случаю того, что они с Анни девятнадцать лет в браке. Точнее, они собрались тут по той причине, что Микаса и Жан приехали на материк, остальные поводы приложились сами собой, собрав вокруг и всех остальных друзей.        — Я не помню точного времени, в каком же часу мы обвенчались…       — Не смотри на меня, я тоже не знаю, — отзывается Анни, ловя его взгляд.        — Фалько, ты? — требовательно стучит по столу Спрингер.       — Я? — теряется светловолосый мужчина, — Я тоже не помню.       — Я же говорю, ненормально такое знать до минуты.       — Фалько недавно чуть не выперли из дома, — ехидно сообщает Браун переключая тему, чтобы вопрос про время не дошёл и до него.       Отец семейства Грайс прикрывает глаза, будто эта история ему поднадоела, он немного краснеет, но совсем чуть-чуть.       — Правда? — удивляется Микаса тихонько.       — Да, Габи выставила его вон, сказала, раз в департаменте архитектуры, вокруг него вьются молодые девушки, пусть с ними и живёт.       — Но ты ведь был не виноват? — спрашивает Микаса, ожидая вполне определённого ответа.       — Нет, конечно, она просто надумала всякого. Габи ужасно ревнивая.       — Она просто тебя очень любит, — заключает Микаса.       — А где сама Габи? — спрашивает Жан.       — Пошла уговорить Капитана присоединиться к столу, — отзывается Армин.       — Ему больше нравится общаться с нашей собакой, чем с нами, — добавляет Анни.       Гостиная выглядит как импровизированный детский сад, и у неё от этого голова идёт кругом. Она хотела запереться у себя в “мастерской”, как называла её сама, но мать и отец сказали ей быть за старшую.        А сами взрослые? Были не лучше детей! От смеха, то и дело летящего из обеденной залы, стены трясутся. И почему им постоянно смешно? Отчего эти взрослые такие счастливые, будто мир вокруг прекрасен? Это было не так, в мире ведь столько проблем, столько ужасного и неправильно, несправедливого, думалось ей, пока она сидя на диване, листала какой-то художественный роман, что читала мама. Будь матушка тут, она бы отобрала у неё книжку, ведь там много скабрёзных словечек и ситуаций, про которые ей не пристало знать в столь юном возрасте. Там написано о отношениях между мужчинами и женщинами, девочка вздыхает, представляя смущённое лицо матери отбирающей у неё книгу, может не волноваться — ей такое неинтересно.       Если бы дед не задремал после обеда, то она бы могла улизнуть и не сидела бы тут читая скучный роман, но нет, дедуля избежал участи быть прикованным к своре детей.        Вот, сыновья дяди Райнера и дяди Конни, ужасно смущены нахождением рядом с ними дочери Микасы и Жана. Все трое одного возраста; мальчики Браун и Спрингер, привыкли всегда и везде быть вместе — настоящая банда терроризирующая всё и вся. Но нахождение рядом с ними черноволосой девочки с огромными тёмными глазами, и длинными ресницами, заставило обоих стушеваться и смущённо предлагать девочке свои игрушки. Черноволосая девочка смотрит на них спокойно, даже с неким воспитанным почтением, благодарит за каждую протянутую игрушку, перед ней их уже целая куча — девочка похожа на ту фарфоровую куклу, что когда-то ей прислала леди Киёми, ту куклу, что она разобрала ради интереса как все остальные. Брат девочки то и дело поглядывает в сторону сестры, проверяя, как она там.       Эти дети очень дружны — старший мальчик крепко держал младшую девочку за руку, когда они появились у них на пороге.       В последний раз со старшим сыном семьи Кирштейн она сама виделись давно, и он её почти не помнил. Намного лучше помнил их собаку Вилли, пса узнал моментально, а на неё лишь взглянул и сразу отвёл взгляд.       — Это, кто, павлин…петух…попугай? — спрашивает одна из близнецов другого близнеца.       Мальчик с каштановыми волосами отдаляется от рисунка, что малевал цветными мелками, изучает то, что нарисовал, и говорит:       — Нет, это страус, я его в книжке видел у дяди Армина.       Она сама уже заглядывает одному из близнецов в рисунок, даже знает, что это была за книжка, разглядывала ту до дыр, когда ей было десять:       — Страусы такого цвета не бывают. К тому же они почти все вымерли, их колоссы затоптали, — говорит она со всем знанием своих шестнадцати лет.       — Да знаю я, просто если рисовать как в книжке он скучный. А раз они вымерли, могут быть любого цвета.       — Тогда не жалуйся, если никто не поймёт, что это именно страус, — отвечает брату близняшка. Затем скучающая девочка-близнец переводит взгляд на сына Микасы и Жана, мальчик ловит её взгляд, кажется озадаченный её вниманием, она окликает его — Эй ты!       — Чего? — спрашивает он до этого тихо листавший журнал с комиксами. Она принесла его из своей комнаты, и дала ему, и мальчик был под большим впечатлением. На Парадизе такого не было — там вообще, по слухам, много чего не было. В книжке светловолосый мужчина в обтягивающем костюме боролся с разными жуткими штуками. У неё самой, было подозрение, что отец покупал их вовсе не ей, а себе, она не раз видела, как он листал их за завтраком. Дочь лишь оправдание в этой схеме по покупке комиксов.       — Ты видел крылатых титанов? — спрашивает близняшка.       — Титанов? Их не существует, не крылатых, никаких.       — Ха! — смеётся близняшка, — Ты с острова, а не знаешь, что у вас там прячут титанов, под землёй! В  больших таких пещерах! Их кормят плохими людьми!       Девочка вздыхает, когда ей было тринадцать эта была их любимая школьная байка. Они и раздумывали как однажды отправятся в путешествие на Парадиз искать этих самых подземных титанов. Она тогда даже собрала походный рюкзак — веревку, лопатку, пакет кукурузных палочек и спички. Когда отец нашёл его, запрятанный под кровать, сказал, что так она никогда не выживет вне дома. А затем долго объяснял, что именно ей нужно было взять. После и мать услышала их беседу, и к её удивлению, просто начала спорить с отцом. Итогом всего разговора стало то, что ни в какое путешествие она не отправилась, а мать убедила и её, и отца, что они не протянули бы и недели в самостоятельном путешествии. Когда она рассказала об этом в школе, Аманда сказала, что её родители очень-очень странные.       Мальчик с заковыристой фамилией Кирштейн смотрит на близняшку озадаченно, в его взгляде читается то, что он считает её абсолютной и непроходимой дурой. Брат близняшки одёргивает сестру и говорит:       — Да мы знаем, что никаких титанов не существует, но это же скучно. Вот отец умел летать по небу когда-то, а мы нет!       — И зачем только их уничтожили… — вздыхает маленькая Грайс.       К разговору о титанах подтягиваются и семилетки, сначала два мальчика, а за ними и робко поспевает девочка. Кирштейн старший поправляет сестричке алый бантик, что висит на её воротничке.        — А я знаю про титанов, самый сильный из них Бронированный, он не проиграл ни одной битвы! Это про него комикс, — заявляет сынишка Райнера, указывая на журнал в руках юного Кирштейна.       — Нет, — спорит с ним младший Спрингер, — Это комикс про самого смелого разведчика!       — Нет! Ты не прав!        — Нет, ты!       И вот перед ней уже разыгралась детская перепалка, каждый из детей хочет доказать, что прообразом героя в книжке с картинками был именно его отец. Она думает, что ей наверно нужно их разнять, возможно принести сладостей или что-то вроде этого. Когда думает об этом, слышит два гулких удара во входную дверь. Откладывает книжку, перешагивает свору детей и бежит к входу. На пороге светловолосый парень с коробкой в руках — ассистент отца, и не лень ему сюда ездить?       — Привет, — говорит он ей, поправляя фуражку, — А господин Арлерт?       — Он в обеденной, к нам приехали уйма тётушек и дядюшек. Здесь настоящий бардак.       Парень перешагивает через порог, заносит коробку внутрь помещения.       — Наверно господин Арлерт очень рад, что его навестили, — улыбается молодой мужчина.       — Конечно, рад, светится от счастья как лампочка, он жить не может без тёти Микасы, тётя Микаса то...тётя Микаса это... — отзывается девочка, оглядываясь на гостиную где вот-вот начнётся насилие, не очень большое, но всё же, насилие.       — Микаса...Аккерман?       Она видит, что глаза паренька сверкают. Он надеется увидеть кого-то из героев, которых воспевают в газетах, исторических книгах и даже по радио. Скорее всего, мужчина перед ней вырос на их именах. Ей встречались такие люди постоянно, и ей было сложно понять их, ведь для неё они не были героями, просто кучка очень громких взрослых, каждый из которых стремился её обнять.       —  Да, тётя Микаса и дядя Жан тоже приехали. Вообще именно они и приехали...а потом...       — Господин Жан Кирштейн?! Тот самый Жан Кирштейн? Собственной персоной? Настоящий!? — восторгается парень.       — Да...и все-все остальные там… — произносит она зная, какой это вызовет эффект, — Давай так, я впущу тебя в дом, оставайся, но ты посидишь с детьми вместо меня, а в награду можешь донимать своих героев сколько хочешь.       Ассистент отца останавливается у подножья лестницы ведущий в кабинет, смотрит на группу детей, на то как Браун младший метает что-то в Спрингера младшего, как на это всё смотрит спокойный черноволосый мальчик, следящий, чтобы ничего не попало в сестричку, как близнецы прикидывают, могут ли они построить форт из подушек.       — Тебе не нравится сидеть с ними? Разве они тебе не как семья? — спрашивает он растерянно.       — А? Чего это "как"? Это и есть моя большая, огромная семья, просто…они все такие надоедливые.