Он сказал нам прожить долгие жизни

      — Не понимаю, почему это я должна помогать готовить торт на собственный день рождения? — упёршись руками в бока, говорит дочь. Она снова подстригла волосы до плеч, только густая чёлка всё так же лезла в глаза. Теперь ещё и носила очки — за что, Аккерман, нет-нет, а называл её "четырёхглазая". Зрение у неё было отличное, да вот только девочке казалось, что в очках она имеет куда больший авторитет. Анни вспоминалось, что впервые их дочь стащила очки для чтения у Армина, ещё когда той было двенадцать, и вот теперь обзавелась своими. Оставалось только спокойно ждать, когда подростковые глупости отступят сами собой. Анни никогда сурово не критиковала такие выходки, что позволяла себе дочь. Быть подростком и позволять себе ребячество — разве это и не есть свобода?       — Потому что…я не хочу делать это одна, — отзывается Анни, размышляя, сколько сахара ей нужно добавить в муку. Годы шли, а это, всё так же, оставалось для неё загадкой. Полстакана? Стакан? Чем больше, тем лучше, верно? Тогда ведь будет слаще. Или, быть может, добавить поменьше? Отцу врач сказал есть меньше сладкого, но от кусочка торта на день рождения внучки он не откажется.       — Ты могла просто позвать папу, он ведь лучше всех здесь готовит. Хотя, что касается мяса, у Райнера выходит вкуснее...       Конечно, она могла свалить всё на мужа, и он вряд ли бы отказался…но ей хотелось, чтобы Армин её похвалил. Она знала, что по итогу у неё получится хуже, чем могло бы получиться у него, но дело не в этом, дело в его сияющей улыбке, которой он её одаривает, каждый раз когда она гордо ставит перед ним любое своё блюдо.       — Ты и я — женщины в этом доме, значит, мы и должны этим заниматься, — говорит она наконец.       Дочь смотрит на неё с неприкрытым сомнением:       — Ты ведь сама в это не веришь.. Если кто и доказал мне, что я не обязана торчать на кухне, только из-за того, что ношу юбку, это была именно ты.       Анни улыбается, конечно, тот аргумент из её уст звучал как шутка:       — Тогда, не забывай и важность отца, разве не он доказал тебе, что этим должен заниматься кто-то вроде него?       — Папе просто нравится изучать всё новое, он бы, конечно, сделал торт, но, скорее всего, внутри оказалось бы нечто необычное.        — Если бы это был рецепт Николо, это вполне можно было бы есть, чтобы там внутри не было, — протягивает Анни в ответ. Она смотрит на отмеренный сахар, собирается уже всыпать тот в муку, но в последний момент вспоминает о яйцах, — Не стой столбом и отдели белки от желтков...пожалуйста.       — Это я могу, — подтягивает рукава бордовой блузки дочь, — Сделаю идеально…        Им повезло, что в этом году её день рождения выдался на воскресенье. Что-то подсказывало Анни, будь это обычный будний день, между учёбой и семейным праздником дочь выбрала бы первое. Но сейчас субботний день, и она здесь, в их уютном домике у моря.       — Эй, мам, у меня вопрос… — окликает её девушка, внимательно отделяя желток от белка, так, будто проводит какой-то лабораторный эксперимент, — Скажи, ты вот сразу, как только увидела папу впервые, поняла, что любишь его?       У Анни мука просыпается на стол, возможно, от удивления, а может, по чистой случайности.       — Почему…ты спрашиваешь? — немного хмурится она, разглядывая хаос образовавшийся на столе.       — Просто, интересно. Отчего нет? Я знаю, вы оба не очень любите об этом разговаривать.        — Это не так, просто далеко не все старые воспоминания хорошие… — протягивает Анни в ответ смахивая со стола горку лишней муки. Интересно где затерялся совок и метла?       — Ну, а я спрашиваю о хороших, так что, ты когда поняла, что любишь его? Сразу как увидела?       — Нет, конечно, не сразу, кто вообще такое сразу понимает.       Дочь кивает несколько раз, будто Анни лишний раз подтвердила её рассуждения:       — Вот и я говорю, так не бывает, это всё истории для книжек, в жизни всё намного-намного скучнее. И нормальнее…       — Да жизнь куда скучнее, — соглашается Анни автоматически. Но затем задумывается на секунду: а ведь ни одна книжка и в подмётки не годится их истории с Армином. Вот только какой бы был жанр у этой истории, точно не роман…быть может чёрная комедия с элементами ужасов?       — Ну, так что? — окликает её дочка.       — Что?       — Если не сразу, то когда ты поняла?       — Я отвечу тебе, ты только скажи мне, почему тебя это интересует? Это что-то личное?        Ей думалось, Армин с ума сойдёт, если у дочери появится ухажёр. Да и она сама, очень хотела бы пообщаться с человеком кто отважится подойти к дочери героев, спасших человечество, пообщаться и понять, хороший ли он человек. И если нет, участь его будет незавидной.       Девушка перед ней отрицательно крутит головой и вздыхает:       — Нет, просто мы с Амандой поспорили. Но в отличие от её опытности, своё мнение я выстроила лишь из холодной логики. Я ничего такого не испытывала, но это вовсе неважно, ведь столько людей вокруг. Аманда говорит…       — Ах, Аманда говорит…       — Что любовь должна быть только с первого взгляда, а всё остальное — глупости и неважно.       — Аманде семнадцать, конечно, она так думает, — говорит Анни, — Попозже она будет думать по-иному.       — Да наверно ты права…хотя, мне ведь тоже семнадцать. Ладно, лучше скажи, когда ты поняла? Ты обещала ответить.       — Ах да, — запускает Анни пальцы в только что замешанное тесто, — Когда же? Так, сразу и не скажешь…       — Разве такое не должно хорошенько запомниться? — удивляется дочь.       — Ну сначала мы учились вместе…       — Я знаю.       — И твой отец был ко всем добр…он всех стремился понять, даже меня.       — Ты хочешь сказать полюбила его за доброту? — голос дочери звучит как одно большое сомнение. Анни даже становится неловко, но она лишь улыбается погружаясь в воспоминания, и углубляя пальцы в липкое тесто:       — Тогда мне это было очень важно, чтобы кто-то меня понял, посчитал простым человеком. Самым обычным.       — То есть на его месте мог быть кто угодно? — окончательно путается дочь.       — Нет, конечно, — даже возмущается Анни, отрывает взгляд от теста, и переводит на дочку, голос звенит как у девчонки, —  Таких людей как твой отец, один на миллион. Никому бы и в голову не пришло, пытаться понять своего врага, отнестись к нему по-человечески.       Скрипят половицы ступенек, Анни краешком глаза видит, как Армин спускается сверху, чувствует румянец на своих щеках, этот наивный подростковый диалог и её саму будто омолодил лет на двадцать.       — У вас тут весело…и шумно, — заглядывает Армин в кухню зевая.       — Хорошо, что ты пришёл, — переводит всё внимание на него девочка, — От мамы я ответа добиться так и не смогла.       — Ответа?       — Скажи, когда ты понял, что любишь маму, с первого взгляда?       — Конечно, с первого взгляда, — отвечает он моментально, — Был тёплый весенний день, инструктор Шадис выстроил нас в несколько линий, там я и увидел…       — Не ври, — холодно перебивает его Анни.       — Хорошо, — смеётся Армин, направляя игривый взгляд в её сторону, — Когда я впервые увидел твою маму, подумал: “Наверно она тоже пережила нечто ужасное, раз так отгородилась от всех”.       Девочка вздыхает который раз, взмахивает рукой:       — Это понятно, но когда ты понял, о возникших чувствах?       Армин пару секунд выглядит задумчивым, будто заглядывает в свои воспоминания, затем улыбается так, словно всё это обсуждение, его только веселит:       — Сейчас, когда думаю об этом, мне кажется, я всегда её любил. Странно, но в моей голове это так.       — Это не ответ, — крутит головой дочь.        — Разве? Возможно, любовь не всегда возникает в какой-то определённый момент, она растёт-растёт-растёт, а затем ты просто понимаешь, что она была там всегда.       — Так, я Аманде ответить не могу, — вздыхает девочка.       —  А как ты хотела ответить Аманде?       — Что любовь возникает тогда, когда человек совершает достаточное количество поступков, за которые его можно полюбить.       Анни хмыкает, наконец очистила руки от кусочков теста и накрывает то накрахмаленной тканью:       — Даже я никогда не была настолько практична в этом вопросе.        — Быть практичной, это полезно, — говорит дочь деловито приподнимая нос.       — В любви ты не сможешь быть практичной, — отрицательно качает головой Армин, — Тут холодный рассудок тебе не поможет. Если бы мы с мамой всегда руководствовались логикой в своих решениях, ты бы не родилась, а мы оба вряд ли сейчас были живы.       — Да, мы на эмоциях наделали ошибок… — вздыхает Анни, отставляя тесто в угол стола, где солнечные лучики его не достанут.       — Считаешь это ошибкой? — улыбается Армин, — Что оставила меня тогда жить?       Анни клонит голову набок, они возвращаются к этому вопросу раз в несколько лет, но только затем, чтобы сказать друг другу, что это не было ошибкой, никогда не было ошибкой: ни-ко-гда. Из-за чего это вызывает лишь лёгкую улыбку:       — Я поступила очень непрактично.        Девочка, следя за их воркованием, закатывает глаза к потолку, перекладывает рука на руку, разворачивается от стола и облокачивается на тот.       — Ой точно, тётя Микаса передавала вам привет, — говорит она вдруг.       — Когда ты успела с ней поговорить? — удивляется Армин, отводя влюблённый взгляд от Анни.       — Я звонила Имир вчера, из твоего кабинета в ратуше, рядом с ней была тётя Микаса.       — И как она?       — По-моему у неё всё чудесно, но я с ней особо и не поговорила, она почти сразу передала трубку своему сыну.       Армин разливается в улыбке от одной мысли о сыне Микасы. По наблюдениям Анни он был счастлив, что теперь у него было целых три “Микасы”, хоть и видел их нечасто.       — О чём вы говорили?        — Ты посылал им мои новые фотографии? — возмущается девочка.       — Скорее всего. Парочку…три...может...четыре.       — Он сказал у меня очень красивые волосы. И спросил, когда я приеду на Парадиз. Знала бы я сама, когда смогу…       — Вот как… — протягивает Армин задумчиво.       — Это странно…правда? Про волосы…обычные они у меня, — говорит она.       — Главное — не играй с его чувствами, — отзывается Армин.       — Чего? Пап, ты с ума сошёл? Он ребёнок. Да и младшенькая Грайс меня убьёт, она который год по нему вздыхает.       — Почему бы тебе тогда у неё не спросить, как она поняла, что влюбилась, — подсказывает ей Анни вздыхая. Не хватало им любовного треугольника среди детишек 104 кадетского выпуска.       — Постойте-ка, а это отличная идея!        Анни сидит на полу и складывает ткань так, чтобы та не измялась, подкладывает под складки бумагу — получается не очень. Анни никогда не была хороша в упаковке подарков.        — Думаешь ей понравится? — спрашивает она у Армина. В коробке лазоревого цвета платье, почти такое же, как было у неё, только ткань куда лучше, плотнее и фасон намного современнее. Увидела его и решила подарить, оно словно создано для неё. Возможно теперь чуть лучше понимала Армина, влюблённого в то её платье. Дочь не чуралась юбок и блуз, но носила всегда что-то сдержанное по цвету, хотя у самой и в волосах, и в глазах играло солнце и цвело лето.        Армин сидит в кресле и держит в руках газету. Читает что-то с заинтересованным видом. Анни знает, если заглянет за бумагу, найдёт там комиксы их дочери — “Капитан Марлия” или как они назывались…Анни они не нравились, не потому, что были детским увлечением, а потому, что там всё было чёрно-белым, не картинки — сюжет и мораль. Будь она героиней такой книжки, на ней бы повесили клеймо злодейки. Детей бы учили, что она плохая и единственный путь для неё — верная смерть. Учили, что ни одного прожитого дня она не заслужила.       Но она знала — жизнь намного сложнее. Мир не делился на плохих людей и хороших людей, и причины, почему одни и другие ввергали себя во грехи, иногда были настолько сложными, что смерть простой выход. Она знала, что иногда молить о прощении не было смысла, лишь потому, что в глубине души ты знал — сделал бы то, что должно снова и снова. Быть может, она думала об этом слишком избыточно, и, возможно, такие простые истории самое то для беззаботного детства. Возможно, было бы куда лучше, если бы её детские года были наполнены ими, а не сыростью тренировочного поля и кровью безвинных людей.       — Ей понравится, но она сделает вид, что вещь бесполезная…и непрактичная, — отзывается Армин, отпивая вечерний чай.        — Да, с ней в этом плане непросто.        — Хорошо, что я привык к таким сложностям, ещё до того как она родилась, — усмехается Армин. Он тоже в очках, и ему, на её взгляд, они безумно идут. Она абсолютно не против, если сейчас он останется лишь в этих одних своих очках, но вместо реализации неприличных фантазий Анни поднимается, отодвигая коробку с подарком. Поправляет полы ночной рубашки и говорит:       — Пойду навещу отца.       — Конечно, — улыбается ей вслед Армин.       Она сначала заглядывает на кухню, ставит молоко на огонь, берёт пару булочек, разрезает их, мажет маслом и кладёт на каждую кусочек сыра. Отец любил сыр, но с годами ему по зубам лишь мягкие его сорта. Теперь Анни знала всех местных сыроделов только из-за того, что хотела порадовать отца. Несколько лет назад, Микаса даже учила её делать сыр самостоятельно, но всё не увенчалось успехом, скорее настоящим кошмаром.        Молоко закипает, она выключает горелку за секунду до того, как оно прольётся, наполняет стакан, кладёт поздний ужин на поднос и подхватывает тот. Она двигается легко, у неё потрясающее чувство веса, сноровка и в отличие от Армина никогда не болит спина. Возможно дело в том, что она не сидит в кресле по многу часов, а возможно, в том, что фактически моложе его на четыре года. Находясь в том кошмарном кристалле она не постарела ни на год. В этом был и ещё один неочевидный плюс — это давало ей полное моральное право дразнить Армина “стариком”.       В комнате отца шумит радио, идёт какая-то передача, сейчас прерванная на спокойную тягучую песню с женским вокалом. Отец покачивается в кресле, словно дремлет, но обычно он не спит в это время.       — Папа, ты спишь? — спрашивает она и так зная, что нет.       — Нет, конечно, время ещё раннее.        Она видит, как в темноте на кровати что-то шевелится, отец снова пустил Вилли к себе на постель. Два жёлтых глаза сверкают в полутьме. Дед и внучка, в этом вопросе одинаковые — позволяли собаке всё на свете.        — Я поставлю еду на стол.       — Конечно, Анни.       — А ты, — говорит она псу одновременно и серьёзно, и мягко, всё же она любит эту огромную, чёрную, мохнатую, слюнявую кучу, — Идём, у меня есть для тебя кое-что вкусное.        Собака понимает её так легко, будто разбирает человеческую речь, подскакивает и несётся к двери:       — Эй, Анни, подойти сюда, — окликает отец.       Она отводит взгляд от пса, подходит как её и попросили. Отец кряхтит выпрямляясь:       — У тебя ничего не болит? — спрашивает она.       — Защемило спину, не страшно, — говорит он без тени жалости к себе, и будто бы с лёгкой гордостью, — Играли с стариком Грайсом в шашки восемь часов подряд.       — Вы бы хоть разминались во время игры, — вздыхает она.       Он отмахивается, говорит вдруг:       — Старик Хувер, вот кто был мастером игры в шашки.       — Хувер? Отец Бертольда? — удивляется она.       — Ага, его сынишка, высокий такой, иногда стоял у нашего стола часами, смотрел, как отец играет. Хороший был паренёк, такой услужливый. Но в том мире, что мы жили Анни, быть таким, былоскорее плохо, нежели хорошо, верно, Анни?       Она кивает, он прав, но ей не очень хочется об этом думать. То время прошло. И Бертольда уже не вернуть. И совсем не важно, какой у того был характер. Никто из них не виноват в том ужасе, что окружал их.       — Смотри, — выуживает он из кармана колечко. Очень простенькое, походит на то, что было у неё когда-то.       — Кольцо?       — Да, сделал в подарок ей, удивительно, — рассматривает кольцо отец, — столько лет прошло, а я до сих пор помню, как отлить такое.       — Только не говори, что там внутри лезвие, — хмурится она.       — Нет, конечно. Хотя… может, и не помешало бы. Вдруг пригодится.       — Не пригодится.        Она смотрит на кольцо ещё раз. На нём и правда не видно места для скрытого лезвия. Но оно всё-таки очень походит на то её старое. Она кидает взгляд на свою ладонь, сейчас там только одно кольцо — обручальное. Ей его вполне достаточно.        Армин протягивает дочери ключи, и та в первую секунду даже теряется, не верит происходящему. Затем счастливо улыбается, кидается ему на шею, обнимает, отрываясь оттого налетает на саму Анни и заключает её в объятья, они почти одного роста, но кажется дочь скоро обгонит её на пару сантиметров.       — Спасибо, спасибо!        — Всё-таки ты теперь совершеннолетняя, — вздыхает Армин не слишком счастливо, — Можешь попробовать жить одна в нашей старой квартире…но у нас есть список правил…       — Конечно! — голосит дочь, — Любые правила…не верится, что можно будет больше...не причинять трудности дяде Райнеру.       Браун складывает руки на груди, говорит:       — Вот так ты благодаришь нас, за то, что мы приютили тебя в этом году.       Дочь оборачивается, делает пару шагов и тут же заключает в объятья и своего названного дядю, тот даже немного краснеет:       — Нет, я очень вам благодарна, но от вашего дома ужасно неудобно добираться до университета.       — Ну если неудобно… — тихо проговаривает Райнер, всё ещё растроганный объятиями, — У нас ведь тоже для тебя подарок, Кнопка.       — У меня, между прочим, имя есть… — передёргивает плечами девочка.       — Да точно, — соглашается Райнер и тут же об этом забывает, — Так вот это подарок от нас всех, меня, Конни, тёти Хистории, без которой это было бы невозможно…       Он довольно переглядывается с Конни и протягивает коробку.  Анни знать не знает, что в ней, для неё, как и для Армина, это сюрприз. Девочка аккуратно снимает крышку, касается подарка ладонями, на первый взгляд кажется что вещица упакована в зелёную ткань, но потом Анни осознаёт — зелёная ткань и есть сам подарок. Перед ними плащ Разведкорпуса. Дочка крутит его в руках в замешательстве, говорит:       — Это…       — Это, — хочет уже объяснить Райнер, но она его перебивает, завидев символ на спине.       — Подождите. Я знаю, что это, символ разведывательного корпуса. Крылья свободы? Это ваша старая униформа?        — Он новый если что, его никто не носил, мы попросили Хисторию прислать, — делает важное, по его мнению, замечание Конни.       Анни обращает взгляд на Армина, а тот отчего-то немного смущённый и сбитый с толку смотрит на Аккермана, который сидит поодаль в своём кресле:       — Почему ты смотришь на меня, Командор здесь ты, — говорит Аккерман, ловя взгляды, направленные на себя.       Габи немедля смеётся:       — Нет, нет, именно вы должны принять её в отряд. Странно если это сделает её отец.       — В отряд? Мы тоже хотим, — заявляют близнецы хором.       — Нет, вы слишком плохо учитесь, чтобы принимать вас в разведку, разведчики умные люди вроде дяди Армина...и меня, — отвечает им Габи.       — А вот и не правда, — возмущается близняшка, — дядя Райнер ведь тоже разведчик.       — И дядя Конни, — добавляет второй близнец.       Всё грозит обернуться очередной перепалкой и наказанием близнецов — обыденным для них пребыванием в их комнате без каких-либо развлечений. Пребыванием, в ожидании пока добрый папа Фалько не сжалится над ними и тайком не принесёт сладости и комиксы. Но перепалки не возникает, ведь в гостиной слышится голос Аккермана, который всегда, для каждого в этой комнате, причина замолчать и внимательно слушать.       — Ладно, иди сюда.       Дочь идёт к мужчине в полной тишине, передвигается мелкими шажками, очень взволнованная и смущённая.       — Накинь, — подсказывает ей Аккерман, затем взмахивает рукой без двух пальцев,  — И повернись.       Девочка делает неловкий разворот, взмахивая плащом.       — Нет, ко мне лицом, — вздыхает Капитан.       Она поспешно поворачивается, оглядывается по сторонам, видя, как все в комнате уставились на происходящее, затем наконец понимает, что нужно сделать, чуть подаётся в сторону Аккермана. Капитна застёгивает заклёпку на её груди, и прикладывая поверх ладонь, говорит:       — Главное качество разведчика — неудержимое стремление к знаниям. Ты подходишь.       Девочка хлопает глазами, говорит почти шёпотом с крайне вопросительной интонацией в голосе:       — Правда, вы именно этим занимались? Стремились к знаниям?       Анни может поклясться, что видит, как Капитан легко улыбается, он продолжает говорить, но довольно тихо:       — Не уверен, но так говорил один очень надоедливый, но чертовски умный человек.       Габи всё это время вертится на диване, оглядываясь на всех вокруг:       — О должны ли мы посвятить сердца? — она пытается изобразить жест, но путается и, кажется, не помнит или не знает, какая рука должна быть задействована.       — Нет, — покачивает головой Райнер отрицательно, — Не думаю, что момент подходящий.       — Я вообще из военной полиции, — отзывается наконец Анни. Почему-то этот простой факт постоянно вылетал у всех из головы. Или не вылетал, возможно они задним числом записали её в свои ряды и теперь предпочитали это не обсуждать.       Пик потягивается, перехватывая дочь в руках поудобнее, та стремится ударить её игрушкой, и, кажется, даже ударяет, но женщине будто всё равно:       — Замечу, что я тоже не из вашего клуба по интересам. Но форму, что осталась у меня, я не отдам, и не надейтесь…дорога как память и стоит не мало...       Фалько выглядывает из-за спины своей жены, говорит робко, настолько, что не хватает протянутой руки чтобы сойти за неуверенного в себе школьника:       — Я тоже никогда не был разведчиком.       Габи оборачивается на него, будто готовая отвесить подзатыльник, но затем вдруг откидывается падая к нему на колени и начинает смеяться:       — Фалько! Ну какой же ты дурак!