У тебе і в мене чотири хвоста на двох Причому у тебе їх три, а у мене — один Сили небеснії, з ким я зв'язалася? Сили небеснії, хто тебе вислав? Сили небеснії, з ким я зв'язалася? Сили небеснії вислали тебе Бідна, бідна Персефона Бідна Персефона Сонце дало знак Думала, зірвані квіти не в'януть А в'януть ще й як!
— Vivienne Mort, «Персефона»
Акт I
В ту ночь, что была ночью перед Рождеством, морозило особенно сильно. Скрипучий снег опадал на крыши хат, из труб которых столбом стоял тёмный дым, что поднимался до самого неба и растворялся там чёрной дымкой, постепенно всё светлея и светлея, бледнея, становясь более прозрачным. Острый месяц величаво расположился на ясном, холодном и одиноком небе, в сопровождении мелких звёздочек, что словно от холода ужались, из ярких светил превратившись в премаленькую точку на небосводе. Месяц светил ярко, освещая своим холодным, ничуть не греющим, того более — леденящим, весь хутор от самого начала до самого конца. Каждая крыша каждой хаты была укрыта не только сугробами снега, что свисал уже постепенно к окнам, обваливаясь, но и сине-голубым светом лунного диска. Завывала тонким, едва слышным, голосом вьюга. В ночи казалось будто она ходит по снегу в тяжких валенках, сминая сугробы под собою, а в руках держит колокольчик и дудочку и то качнет рукой, потревожа колокольчик, то прижмётся седыми губами к дудочке и завоет свою тихую рождественскую мелодию. Всё селенье от холода заледенело — окна покрылись инеем, скрывая то, что происходит за ними, лишь позволяя услышать людской, уж больно хмельной, хохот, однако не увидеть его причины, ни понять он не позволял; ветки попали в плен льда, покрывшись им теперь до самой весны; животных праздничной ночью и дух пропал — только собаки на привези изредка жалобно скулят в тон вьюге, ходящей по селу с колокольчиком и дудочкой. Тишь да гладь, что скоро уж прервётся. Совсем скоро молодёжь, жарко дыша, хохоча на всю ночную тьму, перекрикивая саму вьюгину песню, укутается посильнее в шубы и иные одежды и побежит кто куда — колядовать, да по гостям. И будет хай стоять до самого утра, покуда совсем народ не умёрзнет и вновь не попрячется в свои хаты, захропя пьяным и довольным сном, в тепле и уюте, у разгорячённой печи. Всё это будет чуть позже, когда девки и парни соберут свои наряды и дождутся друг друга, а пока же... Из трубы одной хаты вдруг вылетела на метле ведьма. Взлетала на самый верх, осмотрела придирчиво село, да как захохочет. Перепугал своим хохотом ведьма вьюгу — та вмиг песню петь прекратила и затихла, всё село в тишину скрипучую от мороза, погрузив. А ведьма ухватился за метлу свою и давай снова громко, да звонко хохотать и летать по небу, то звёзды за шиворот закидывая, то облака встряхивая. Особо пролетал он около месяца острого, всё поглаживая его, восхищаясь красе. А тут уж из иной трубы другой же хаты вылетело что-то на первый взгляд совершенно мелкое, как точка, чёрное, будто клякса грубая, чернильная, чумазое, с большими ушами, что так и вертелись во всё словно стороны, и тонкими, длинными рогами, будто у козла. Никак сам чёрт! Но и вправду, — чёрт. Пускай был он более похож на человека, ибо имел и волосы обыкновенного цвета и длины, сносный, человеческий нос, а не как полагается чертам из иных рассказов — пятачок, но всё же точно являлся нечистым, из иного мира выбравшимся. И вот взлетел чёрт над хатой чужой, чихнул громко от сажи, что на лице его была, да так громко, что огонь в печах дёрнулся. Утер он рукой свой нос и весь как-то растянулся, став больше и выглядел теперь уж совсем как человек. Всё ещё с ушами, рогами и хвостом, но человек. Подлетел чёрт к ведьме, уселся деловито на месяц, загладил его, как милу животинку какую, да закачал скучающе ногой. — Скучно, — протянул он и весь перевернулся, повиснув на месяце вверх головой. Ведьма уселся удобнее на свою метлу, пощипал лениво прутики и тяжко вздохнул, взгляд скашивая в сторонку. А чёрт же фыркнул, вытянул ноги свои, похожие не то на человеческие, не то на животные, что были, будто копыта и взвыл печально и громко, как сама вьюга воет. — Скучно жить, Серёжа! От воя тут же попадал с крыш некоторых хат снег, люди оттого в тех хатах сидящие ахнули и стали креститься, всё «свят-свят-свят» читать. Черт, заметив это, лишь засмеялся громче прежнего, так, что и месяц под ним задрожал. — Чего же? — спросил рыжеволосый ведьма, поправляя свои длинные, спадающие на плечи, волосы. — Рождество ведь — твой праздник. Не ты ль каждый год веселишься так, что год потом весь хутор припоминает? Черт гордо и самодовольно улыбнулся елейным, сладостным ведьминым речам. Знал, плут, чем соблазнить, как лучше похвалить и тем активно пользовался дабы выгоду себе выменять. Всё село, лет с пять назад, от его сладостных речей-то покоя не знало, ибо Серёжка, впрочем, как и черт, известно уж был подвержен смертной скуки. Вот и развлекался, как мог — одному мужику скажет, что любит его замужняя красна дева и так уж пылает страстно, что жить не может с мужем своим. Тот же, конечно, выпятив грудь, побежит в чужую хату, а Серёжа тем временем мужа той девы позовёт, наговорит ему о том, что жёнушка ему неверна, разозлит его и отправит в родной дом, а тот конечно ворвётся туда разъярённым быком. И наблюдает за тем ведьма и смеётся, селу жизни с тем смехом не даёт... Как же ж с ними двумя, изредка уж думается черту, селенье ещё живо осталось — чудо из чудес. Оба ведь и впрямь погулять и покуролесить любители ещё те. — Уж правду молвишь, — едва ли не мурлыкнул нечистый, махнув тонким хвостом, обвив им такой же худой месяц. Он, словно дитё малое, надул губы и замычал недолго, недовольно явно. — Да только это Рождество скучным будет безмерно! Ты, вон, предаешь меня, ведьма треклятая! На волколака покоцанного выменял! Разумовский пересел вновь на своей метле, уселся удобнее и запрокинув ногу на ногу, показательно закатил глаза перед чёртом, что недовольно продолжал бухтеть под свой уж мёрзлый, розовый нос. — Ничего Олег не покоцанный, — буркнул почти обиженно ведьма и тут же переменился в лице: нахмурил писанные, ярко рыжие, едва ли не алые, брови, сжал пухлые красные губы в тонкую, белёсую линию и заметно громче гаркнул почти по вороньи. — И вообще, прицепился к моей юбке своими рогами так, что не оцепишь! Отовсюду то тебя за хвост вытаскивать приходится! Уж надоело! — тут Разумовский провёл рукой по своим пылающим волосам, пригладил их, красуясь, и мягче, мечтательно протянул. — А мне бы только раз Рождество с Олеженькой спраздновать... А тебе, Серёженька, — дразнясь, обратился он к чёрту, ткнув его ладонью в грудь. — Пора дурью маяться перестать. Каждый год месяц красть и деревенских пугать — уж просто и банально. Ты попробуй подружиться лучше с каким деревенским, да и спразднуй с ним. Чёрт от таких-то слов глаза свои ярко малахитные выпучил, стали они выглядеть будто два медака. Знал, что ведьмы народ вольный, да странный, необычный, как и прочая подобная им хтонь, но чтоб настолько с головушкой не дружить... — Чего ж ты говоришь?! Чтобы я, да с обычным человеком?! — вспыхнул чёрт, словно огонёк в печи, пыхтя, раздувая яростно норки. Вскочил тогда он на месяц, топнул уже точно козлиными копытами и мотнул головой, повёл длинными своими, острыми рогами в сторону. А ведьма тут же быстро к нему на месяц перескочил и смотрит бесстыдно, хитро и усмехаясь. Рукой по месяцу ведёт и приговаривает вновь так едко, будто ядовитой водой чёрта поит. — А чего ж так? — тянет мягко, нежно, как всегда елейно, как мёдом поливая. — Ты ведь чёртово отродье, из адского пламени явившиеся. Не уж-то сложно тебе смертного соблазнить на то, чтобы праздник вместе встретить. Чёрт злостно фыркнул, усмехаясь и снова опал на месяц, так, что он затрясся и стоящий на нём Серёжа, ойкнув, перепрыгнул обратно на свою метлу. — Не сложно. Только помрёт же на месте от вида моего с рогами и копытами, — протянул он и спрыгнул с луны, пробегая рядом по небу, гулко отбивая такт своими копытцами. — Или воду крещенскую на меня переведёт, а толку-то? Разумовский тогда чуть призадумался, пальцами по метле застучал. Тут вдруг снова закрутила вьюга и вместе с нею прилетела в голову ведьмы мысль. — Ты перекинься обычным человеком. Назовись по простому, с фамилией обычной, с именем и иди по хатам. Кто-то тебе в такую пору да и отворит. А ты ать, и речами человека к себе расположишь, а там уж дело за малым. Такая светлая мысль, с вьюгой принесённая, оказалась так чёрту приятна, что в миг её он принял, не колеблясь и секунды. Радостно вздёрнул нос, хихикнул и поглядел на Разумовского хитро. — А это уже интереснее, — ответил он загадочно и прошёлся в сторону, глядя себе под ноги, на всё ещё сидящих в хатах людей. В каждой горел свет и тени множества человек игрались на снегу, вытягиваясь и искривляясь. И только в одной хате чёрт таких теней не заметил и хоть свет в ней был и чуть дёргался от движений свечи, но теней, что были во всех домах, где собирались друзья и родственники, в ожидании Рождества, не было. Черт с ещё большим интересом принялся разглядывать ту хату, стоящую словно в отдалении от всех. Казалось, что раньше он не видел хозяев того дома, да и сам этот дом отчего-то вовсе не замечал... — Прекрасно, — радостно выдохнул Разумовский и поудобнее уселся на свою метлу, готовясь улететь. Ведьма обернулся на чёрта, что уже как привороженный глядел низ, и помахав ему рукой с хохотом прокричал. — Хоть хатку оставь к моему возвращению, не рушь всё и вся, слышишь! — Слышу-слышу... — тихо ответил нечистый, неотрывно глядя вниз. Что-то манило его, тянуло так странно и ужасно сильно, будто магия. Эх, неужто Серёжка решил так пошутить над ним и привязать к совершенно случайной хате? Иль, чего хуже, сразу ж приворожил к человеку, что в хате той скучающе сидит? Но, как бы то ни было, а стал черт спускаться к земле, копытцами своими по небу постукивая, на звёзды напрыгивая, ниже и ниже опускаясь, покуда вовсе не упал в сугроб, из которого лишь глаза его видны были, устремлённый на больно странную хату, о которой нечистый словно ничего и никогда не слыхал... Стал он тогда, потихоньку, помаленьку, ползти под тяжестью снежной, скрываясь в белых сугробах. Вот ведь умора — сам черт, хрустя на снегу, проваливаясь в сугробах, да хвостом из них повиливая, бежит до дома простого человека, чтобы узнать его. В сию рождественскую ночь месяц на месте своём законном оставлен, ибо черт, что каждый год привык его на поясе своём его носить, сегодня решил по-иному праздничек отметить...***
Акт II
Дмитрий тоскливо поглядев в сторону печи, что разгорячилась уж практически до красна. Вздох его, тяжёлый, как пуд соли, да вновь тоскливый, заунывный, поразил грудь его и камнем канул посреди пустой хаты. В руках мужчина держал раскрытую короткую и чутка смятую записку и украдкой вновь и вновь поглядывал на смазанные буквы, что вечно скакали по бумаге и были до ужаса неровными. Записка та была им найдена этим же морозным, колючим и холодным утром, когда, встав с печи, он оказался в тихой и пустой чужой хате в совершенном одиночестве. А начиналось всё, казалось бы, очень хорошо, да приятно... Ибо друг его закадычный и добрый, давний, Тихон, пригласил его самого аж из Москвы, в которой Дмитрий ныне проживал, к ним в глухое село, из которого оба они были родом, чтобы также вдвоём, как в старые добрые времена, отпраздновать Рождество. Было то предложение сказано в ином письме ещё в начале декабря и Дмитрий конечно на него согласился. Ибо, пускай жил он в Москве уж с десятку лет, да только никого толком не знал, ни с кем не был знаком, а в родном селе хоть с Тихоном он мог бы вместе посидеть у печи, выпить малясь, поговорить вдоволь, нагуляться, может быть даже затесаться к молодёжи, чтобы колядовать уйти. Тихон-то его бы и туда утянул бы, ведь в отличие от него, в общем-то тихого, почти что скрытого мужчины, Жизневский с малых лет слыл добродушным, приветливым и всеми любимым — в каждом сборище он нет-нет, да находил себе друзей и приятелей и, из-за того, что Дима уж больше двадцати лет был его несомненно лучшим, дрожайщим и любимым, другом, он и его таскал повсюду за собой, всё желая и Чеботарёва к буйной жизни пришить. Но Чеботарёв человек тихий, миролюбивый, жизнью живущий скучной и спокойной. Однако, несмотря на казалось бы тусклость его жития и его самого в принципе, а перемены мужчину никогда не пугали, был он к ним открыт и извечно желал чего нового, оттого-то и за Тихоном всегда шёл, пускай его любви к шуму, гаму и свисту редко разделял. И если Дмитрий, как и ко всему, относился к характеру Жизневского спокойно, то сам он, когда видел Диму вечно тихим, всё цокал, говоря, что жениться ему бы в пору — такому скучному. Ибо что ещё делать, ежели так скучен? А женишься, тут вроде даже и толк — и дом полон, красавицы жена рядом, дети, коли бог даст, чем не красота, если уж приземлённый Дима такой? В семье у него ведь точно же будет всё также ладно, тихо и спокойно... Но жениться Дмитрий не спешил и, честно, даже не желал. Были у него на то свои причины, но их мы обстоятельно опустим и освящать не станем. Как бы то ни было, а жил-поживал он такой жизнью уж тридцать семь лет и не жаловался. Ведь что жаловаться, если в Москве живёт, работает по сердцу, дом небольшенький имеет. Да и как уж вообще можно на жизнь сокрушаться если друг у него один, но зато какой хороший, решивший праздник с ним разделить! Счастье ведь одно! Да только тут что-то в этом году как-то и выдалось больно нескладно. Потому, как с утреца Тихон, что работал в селе уж с десяток лет врачом, отправился роды принимать у одной из девок, что носила живот уж год и только сейчас вот, в Рождество, решила разродиться. Конечно с утра, когда прочёл короткую записку от друга, Дима запечалился, ибо писал Жизневский, что случай там тяжкий и хорошо бы до утра успеть справиться, но гарантий он совершенно никаких не даёт и оставалось Чеботарёву только и гадать: вернётся друг его в ночь рождественскую али продолжит работу свою исполнять, роженице помогать. Не терял всё же надежды Дмитрий весь день, покуда пытался к празднику готовиться, но вот уж полночь близиться, а друга не видать и за версту к дому. Оттого и печально сидит теперь Дима одиноко в чужой хате и на столе у него окромя картошки ничего и нет. Единственное, что он сейчас мог бы скучного совершить, так это в канун ночи уйти спать, ибо более сделать ничего и нельзя было. Но только он о том подумал, как вдруг в дверь пару раз словно игриво, постучали, как мелодию какую отбивая. Дима прошагал до двери, намереваясь её отворить. Брови его были чуть хмуры, ибо не ведал он о том, кто за дверью: друг али какой незнакомый знакомый, с которым ему, по честному, уж не очень-то хотелось общаться и видеться в принципе. Однако отворив дверь сразу же его практически вихрем снесло от человека, что козлом запрыгнул в хату, за собой хлопнув дверью, принявшись посреди комнаты оттряхиваться вновь по собачьи будто, да страшно пыхтеть. Непонятливо заморгал Дима и отпрянул чуть, отойдя к двери, вглядываясь в без спросу зашедшего в дом. То был явно не Тихон — какой-то весь вытянутый, странно худой и словно верёвка извилистый, вертлявый. Казалось, что двигается он постоянно, без движения и мгновения провести не может, то и дело дёргаясь. Оглядев того вновь с ног до головы заметил он нечто странное, скрытое за одеждой гостя. Глаза его расширились, а сам он голову отвёл в сторону, ибо показалось ему, что под одеждой у того человека — тонкий, длинный хвостик... Потёр он глаза, про себя всё думая: «бр-р-р, не пил же вроде, а чудится уж...» Раскрыв вновь в глаза, да поглядев в ноги не увидел он хвоста и оттого спокойно вздохнул, мол, почудилось. — Ух-ух, ну и холод! — потирая себя по плечам, да стягивая с себя к концам чуть оборванную шубу, залепетал тот. Мóлодец обернулся пару раз вокруг своей оси и наконец обернулся на Дмитрия, давая ему поглядеть на себя. Улыбнулся он широко тому, что мужчина на него глядит, разглядывает, хихикнул и склонив голову вновь начал говорить. — Уж прости, что без стука ворвался, хозяин, да только увидел твою хату в пурге и решил зайти. Морозно там уж больно, вьюга в уши запевает и дует с силой. Уж пощади, добр человек, не выгоняй из дому, не то околею ведь под твоей же дверью! Чеботарёв вгляделся в чужое лицо. В тот же миг парнишка глянул на него в ответ — глаза его ярко-зелёные, как огонь пылали, Дима точно видел! Огнём горели оба его глаза, переливались и блестели, да всё темнели, будто воды глубинные, в себя словно затягивая... Дёрнулся Чеботарёв, головой мотнул. Странный же ж юноша, уж больно много в нём не такое было, словно и не человеческое какое... Уж не ведьма ли он? Али того хуже, иная хтонь, ещё более страшная и противная... Однако лишь кашлянул мужчина, зорко прищурился и шагнул к парнишке, что улыбался широко, лыбу растягивая от уха до уха. — Ты кто ж будешь? — спросил он, недоверчиво снова глянув в так манящие глаза. А юноша же очами своими сверкнул и к нему приблизился, почти что вплотную, нос к носу притираясь. — Серёжей Горошко звать меня, — отвечал тут же, с Димы взгляда своего не сводя, рассматривая с головы до ног. И, казалось даже мужчине, что прямо так, бесстыдно же, заглядывая ещё и в душеньку его худую. — Из соседнего хутора пришёл я, с друзьями повидаться. Да только в такую пургу уж разглядишь кого, ах! Дмитрий выпрямился, почти про себя угукнул, недоверчиво изредка всё ещё посматривая на этого, будто с неба свалившегося, как снег на голову, Серёжу. И вновь и вновь голову его кружило дурными мыслями, что странный этот паренёк, ой странный! Не мог объяснить он сам себе толком: отчего же странный, ведь вроде высокий, грамотно говорящий, приветливый и красивый, чего уж в нём такого странного? Но отличался он от всех людей, что в их селе жили, да и в иных местах. Казалось, словно таких людей, как этот, Дима и никогда не встречал. На его фоне люди были блёклыми, серыми, пока этот горел огнём, пламя и дым поднимая до самого неба. Было в нём нечто потустороннее, иное, так Дмитрию чудилось. — Так позволишь мне остаться, мил человек? — из мыслей путанных вырвал его голос елейный, от Серёжи исходящий. Оглядел он и присвистнул, сразу же, слов диминых не дожидаясь, усаживаясь на лавку. — Смотрю, что Рождество-то тебе не с кем спраздновать, да? Позволь тогда с тобой праздник светлый разделить! — он прищурился хитро. — И, прости уж за дерзость, хозяин, только имени твоего до сих я не ведаю. — Дмитрий. — кивнул мужчина задумчиво, шагая до лавки, на которой Горошко уж почти по хозяйски, вольно, расположился. Дима криво, с усмешкой, фыркнул. — Так уж и быть, Серёжа, оставайся. Не на улицу же в пургу такую гнать... — он поглядел в замёрзшее окно, пока Серёжа, как поддакивая его словам, закивал довольно головой. Дима кашлянул, сохмурившись. — Да только не хозяин я этого дома. Друг мой, Тихон, здесь живёт, а я так... Приехал, чтобы Рождество встретить, но... — Но? — прервал его Серёжа, заинтересовано смотря на него. Только тогда-то Дима и заметил, что парнишка придвинулся к нему, уперевшись руками в лавку, с ногами на неё залезнув, и будто кот головой то в один бок, то в другой, вёл. Дима проморгался снова, чуя на себе как какое чудное наваждение. — Но, увы, не получится уже вместе встретить. Дела срочные, — отрывисто, да резко протянул Дима, а сам-то голову чуть низ опустил, незаметно в сторону отодвигаясь. Да только Серёжа этот, глаз с него не сводя, а всё за ним, прям так, на четвереньках и полз. И улыбка его всё ширилась, уж зубы обнажая. — И что-ж, печалит тебя это? — протянул он, едва ли не мурлыча. «бред какой-то», — всё в голове у Дмитрия кружилось, покуда сердце в пятки уходило от страха и беспокойства. Кожей чуял он, что что-то не то, но!.. Понять-то всё не мог. Только и терялся в догадках, сглатывая нервно. — Печалит. — произнося это Дмитрий, и сам того не понимая, а зачем-то встал, да стал отходить к печи, пятясь к ней спиною. Очей своих синих он не опускал с Серёжи, что уж также за ним с лавки сполз и всё продолжал тяжёлыми шагами к нему подходить, топая громко. — Ах, печалит, — вздохнул он, остановившись, состроив будто печальное лицо. Но видел Дима, что за тем лицом усмешка так и норовила пробиться. При том усмешка та явно не добрая, не дружеская даже. Совершенно игривая, хохотливая, будто срамная. — Уж не грусти более, Дмитрий. Составлю я тебе компанию сегодня, — тут он вдруг повёл рукой по своей голове, как бы приглаживая волосы, всё улыбаясь, шепча елейно, ласково, пытаясь явно уж отвлечь... — И о скуке и о тоске, и о грусти уж к утру ты забудешь... Дмитрий уткнулся спиной в печь и не поверил собственным глазам. Ибо на голове этого Серёжи, что казался ему с самого начала каким-то совершенно странным и иным, теперь вдруг появились длинные и тонкие рога... Взор мужчины тогда метнулся ниже и узрел он и хвост, что он уж видел, да считал лишь своею фантазию, и копыта козлиные, заместо человеческих ног. И лишь вдох у него от такой картины, в груди и застыл. — Господи, — просипел он тихонько, руками по печи водя, двигаться не зная как. Тело его всё, словно бы сковало от страха, а взор всё не сходил с теперь уж точно лукавого, что на него то и надвигался. — Свят-свят-свят! — Ну чего ж сразу свят-то, — вздохнул чёрт, разведя руки в стороны, к Диме в один шаг вплотную приблизившись. — Чего же ты, испугался что-ли так? — Сгинь! Сгинь сейчас же! — закричал Чеботарёв, отбежав к иной стороне печи, глазами всё бегая, ища что-то, чем защитить себя можно было. Чёрт же цокнул, ногой вдруг топнул и глаза показательно закатил, словно страх димин совершенно не понимая. И впрямь — чего боятся, покуда чёрт рядом с тобой стоит, беседует, да просит Рождество встретить вместе? — Страшишися уж почём зря, ну честно, Митрий, — нарочито медленно протянул чёрт, едва ли не зевая со скуки. — Ведь что я, ежели даже и чёрт, значит не могу праздник со всеми разделить? Ничего ж плохого в этом нет... Дмитрий слова нечистого не слушал, всё то время ища что-нибудь чем можно было его выгнать из дома. И вдруг взгляд его зацепился за ухват, стоящий скромно за печью... — Ай! — вскрикнул, да зашипел чёрт, когда Дима вдарил его по голове ухватом. — А ну! — рявкнул Чеботарёв и как давай снова и снова хлестать черта утварью, что под руку попадётся, то меж рогов ему заряжая, то по бокам его ударяя так, что он подвизгивать начинал. — А ну, вон отсюда, нечисть! Чёрт снова шипел, пытался руками прикрываться, но от скалки, да ухвата спасения ему не было... И вскоре уж с визгом диким носился Дима за нечистым, что от него убегал, да прыгал на полки и стены, пытаясь до него что-то донести, поговорить по человечески, а не только поросячьим своим визгом, да только вечно получая по голове скалкой. Вскоре, не выдержал чёрт и сам же из хаты будто вылетел в дверь, тут же в сугроб угодив, скрываясь в нём по самые уши, лишь бы Дмитрий его не заметил. А сам-то Дмитрий, тут же дверь захлопнул и по ней же вниз и опустил, вдыхая часто, закрыв глаза, да в голове всё приговаривая: «уж нет... Больше — никому, кроме Тихона, открывать не стану! Не хватало мне иной нечести за которой по хате прыгать с ухватом придётся...»***
— Тьфу! — плюнул горестно Серёжа, покуда сидел под снежным сугробом. Отметины теперь, ярко синие, на всём его чертовом теле поди уж расцвели! И ноют так ужасно, что уж и выть охота! И подумав о том, снова сплюнул он грустно и руки свои скрестил на груди, обиженно губы надув. — Тоже мне... — произнёс и закатил глаза. — Ми-и-ил, до-о-обр человек! Да только скалкой-то огрел как! Ух, уж добрый, да милый... — заблеел он длинно, но тихо, опасаясь того, как бы Чеботарёв его не услышал, да не вышел бы вновь с ухватом в руках. Зашмыгал носом чёрт, поглядывая ввысь, на небо. Мысль у него промелькнула и впрямь плюнуть на всё и уж традиционно стащить с неба месяц, да самому, в одиночку поразвлечься. Что-ж он упёрся-то, ну в самом деле! Сдался ему этот людишка, коли есть ещё целое село таких же? Фырчал он так, фырчал, мыслям своим поддакивая, да только отчего-то внутри у него всё не ладно было, не весело ему становилось и оттого гневался он страшно. Однако ж нет, не то всё! Ведь на то он и чёрт рогатый, чтобы рогами этим упираться и до конца идти. Так что, коли задумал он какую шалость проблемную, сложную, а исполнит её всё равно! — Ну ничего, ничего, — вылазя из сугроба, всё приговаривал Серёжка, уж хохоча, да вновь улыбаясь, щеки свои алые от мороза ладонями потирая. — Пускай огрел, ну уж ладно, любой бы меня огрел. А Рождество я всё равно встречу! И только с Митрием — хочет он того или нет! И опять захохотал чёрт длинно и хитро и под снег нырнул, скрываясь под ним, да под окна дмитриевы уползая. Теперь уж более хитро будет вести себя, более умно, да позаковыристей...***
Долго ждал чёрт под чужими окнами, уж околел весь, едва льдом не покрывшись, зубами постукивая. Холод его шкура переносила сносно, но уж не тогда, когда был он по самые длинные уши в сугробе! И ждал и ждал он, колея с каждой минутой всё больше, наблюдал за тем как Дмитрий шагает всё, как в тумане и дурмане каком, по хате, видно до сих пор не веря в то, что с ним приключилось. Серёжа на всё это глядел и тихо хихикал с того, что смог в чужой головушке такой переполох сотворить. Что-что, а в таких делах, лишь бы попугать, да заставить понервничать, равных черту не было, нет и не будет! Но вот, ждал, ждал и всё ж дождался наконец Серёжка: вышел Дмитрий из дома, да направился в сторону озера. Мол, ночка пусть и странная, а всё ж проходит, да проходит скучно и без дела. И чтоб чего полезного сделать решил он, видать, порыбачить на озерцо ближнее сходить. Заодно и морок, нечистым принесённый, с себя сбить, не то голова его чумная пока до сих пор от произошедшего ой как гудела. Ну Серёжа тут же, как зашагал Дима по снегу, за ним же и пополз, скрываясь снова и снова за заборами, что снегом занесены, всё из-за них выглядывая, да высматривая мужчину, шедшего впереди. Тот на звук оборачивался извечно, почти что шугался и глядел по сторонам, да только никого и не видел. А черт за ним всё шёл и шёл, уши свои вверх поднимая, вслушиваясь в чужой хмельной и радостный хохот, что со всех сторон разносился. Фыркал снова себе под нос, завистью сжираемый. Вот был бы Дмитрий погостеприимнее, да не боялся его так, праздник бы они такой вдвоём закатили, ух! Но ничего, ничего, думалось тогда черту, покуда Дмитрий лунку делал на озере, да располагался там. Вот щас сотворит ещё чего-то этакого, совершит какой поступок интересный и Дмитрию шанса иного не останется, кроме как вместе с ним праздник спраздновать! И с мыслями этими, не колеблясь и секунды, прыгнул чёрт ко льду, да стал его копытами и рогами ковырять и дырявить...***
Дима всё нервно оглядывался. В горле его уж с того самого времени, как выгнал он чёрта ухватом, как ком стоял, да всё вздыхать ему мешал. Не по себе уж было ему, ух и как ему было не по себе! Всё тело то в жар, то в холод от страха бросало. А в голове всё повторялись, что, мол, вновь то привиделось! Ведь как может сам нечистый так просто взять, да заявиться к нему на порог? Так ещё и не просто так, а с предложением — Рождество вместе провести... Голова димина от этого вовсе кипела, ибо ладно уж черт, ладно заявился в хату, чего ему это стоит... Но зачем же ему, что крестов вроде как даже боятся должен, светлый праздник Рождества отмечать? Совершенно престранное явление. И, чтобы о таких странностях уж много не думать, да как-то себя отвлечь и развлечь мало-мало, решил как раз Чеботарёв сходить, да рыбу в удовольствие половить. И польза и хоть как-то ночь свою праздничную от всяких бесов, не то придуманных, не то реальных, спасти он сможет, в морозце скрывшись. А мороз то тут как тут, подрал по щекам его, иголочками острыми по телу прошёлся, вздрагивать то и дело заставляя. Завыла где-то вдали вьюга, опять же с новой силой песню свою напевая. Дима руки потёр между собой, погрел их и дунул, чтоб пальцы не околели. Улыбка несмелая всё же появилась на его лице. Черти, нечисть, а холодом всё вмиг стирается, да смывается, как водой! И хорошо так, как в сказку он попал. Ибо глянет в одну сторону, так там село, да хаты, на верху которых шапки тяжкие, снежные, от лунного света блестящие, переливающиеся как камень драгоценный; посмотрит в иную — а там деревья, все, как хрустальные, окутанные инеем колючим, тонкие-тонкие, изящные уж больно. Ох, а звуки то какие повсюду расходятся — колокольчиков звон, песен и хохота радостного звук повсюду. Никак, стали выходить молодые парубки с девками колядовать. И никаких уж тебе чертей, самое главное! Дима радостно своим же мыслям и закивал, удочку закидывая. Мол и правильно оно, что так! Нечего черту делать на светлом празднике. И что за бред, что сам он желает отпраздновать его? Нет уж, Рождество — праздник чистый, светлый и хтони, да нечисти тут и не место. — Что ж... Такое? — вдруг резко переменился Дмитрий, просипел странно увидев нечто тёмное подо льдом. Во тьме разглядеть уж было трудно, оттого мужчина чуть отодвинулся, вынул удочку поспешно и вновь вгляделся в тёмный, сине-чёрный лёд, стараясь в сие пятне нечто реальное, да правдивое разглядеть. И когда уж разглядел, почувствовал как глаза его вновь круглыми становятся, как два медака. — Не уж-то человек... Пару мгновений Дима пробыл в ужасе, ладонью несмело прикоснувшись к льду. Неужели и впрямь живой человек провалился под лёд, да застыл там... Ибо видел Дима под ним и очертания пальцев, прижатых ко льду, и тело длинное, тёмное, вниз уходящее. Всё, словно и впрямь человек. Только уж нет, не снова! Дмитрий вгляделся пуще прежнего и встряхнул головой, хмуря брови так сильно, что меж ними темно стало. Эка небылица! Да чтобы стужей зимой, под толстой коркой снега и льда (Дима сам едва-едва её разрубил, когда делал лунку) оказался человек? Бредни. То и не человек вовсе, сразу уж ясно! Дмитрий шмыгнул и глянул на лёд, что во время хорошо освещается лунным, тусклым и холодным светом. Из под потресканного чутка льда, трещины у которого от самой лунки и тянутся, горящие два глаза на него глядят. Цвет у тех глаз яркий, светящийся, недобрый и хитрый. Переливаются они зеленью и вместе с тем огнём ярким, будто пламя в печи вдруг стало цвета летней травы. Сочетание странное, почти что страшное. Уж точно чертовское что-то, лукавое... И впрямь видит тогда Дима, как рога — длинные, узкие, утыкаются прямо в лёд, его как бы царапая. По холке у мужчины пробежал холодок, иголочками покалывая пальцы. А чёрт подо льдом булькает, как смеётся. Посмотри, ещё и ржёт над ним! Истинно чёрт бесстыдник. Когтями скребет, ладони прикладывает к холоду, будто желая, чтобы Дима свои руки в ответ прижал. А сам лыбится и улыбка эта его даже так видна и уж не нравится она Дмитрию, ой не нравится! В этот-то момент наконец в головушке его затуманенной разумная мысль появляется и причитая, открещиваясь, мужчина отскакивает от льда и от чёрта под этим льдом. В миг он едва на нём не поскальзывается, но бежит, не желая снова с чёртом встречаться лицом к лицу. Уж прошлого раза хватило, спасибо! Только вот стоило ему только только отбежать от озера, да на бережок взобраться, по пути уронив весь свой худой улов, что в ведре был, как выпрыгнул из подо льда сам черт и захохотал, аж согнувшись напополам. Голос его был низким и вместе с тем таким высоким, да гнусавым, выступал он в общем-то странной смесью, что словно уши димины царапал так, что хотелось их лишь прикрыть. А чёрт тем временем, насмеявшись, отряхнулся от воды, как собака и всё довольно глядел ему, убегающему вслед, прикрикивая громко, едва ли не на всё село: — Эй, Дмитрий! Не передумал ещё? Всё так и не хочешь со мною Рождество встретить, повеселиться вдоволь не желаешь? — Да сгинь уже с глаз моих долой, нечистый! — вскрикивал Дмитрий надрывно, оборачиваясь, покуда ноги его несли обратно, в дом к Тихону. — Господи, спаси! — обращался он, крестясь, отчего чёрт, это видящий, всё больше смеялся, да фырчал довольно. «Что-ж такое происходит-то этой ночью! Вновь Серёжка-чёрт этот бедовый и всё рядом оказывается! Никак пристал, прилип, как банный лист и всё жужжит, да ржёт извечно рядом!», — думалось Чеботарёву, когда в дом он почти что с ходу запрыгивал, через порог по козлиному прыгнув, на ходу шапку уж почти спадающую поправляя. Ночью светлой, праздничной, да рождественской, какая-то чертовщина творилась. И всё то из-за слишком уж весёлого Серёжки, что от Димы отставать ну никак не желал!***
Акт III
Забежал наконец Дима в хату обратно, запер её на несколько замков, чтоб уж наверняка, хоть уже и слабо ему верилось в то, что сможет он от чёрта хоть как-то спастись... А всё же сдаваться Чеботарёв не собирался, это уж ясно было. Пускай перед нечистым даже, а себя всяко отстоять нужно! Заметался он по хате, в поиске молитвенника какого-то или креста — хоть чего-то, что против чёрта бы могло помочь. Да только отчего-то в доме Тихона ничего не оказалось — ни креста лишнего, ни молитвенника, будто пропало всё разом, под землю провалилось. «Тьфу!», — подумал он про себя, с горести скривившись, да опустившись с грохотом на лавку, глаза рукой печально прикрыв. — «Никак опять чертовы проделки, фокусы его, будь они неладны... Ну ничего, ничего, ещё посмотрим кто устоит-то!» И вот только он подуспокоился немного, да выдохнул, после всего увиденного, уж решил, что чёрт решил оставить его душеньку, как раздался грохот страшный и вмиг понял Дмитрий, что чёрт на то и чёрт, что упёртый, как сволочь. В печке зашуршало громко, по длинному дымоходу вниз, как мешок, картошкой наполненной, упал, об стенки бьясь и ойкая от того. «Мешок, конечно», — подумал Чеботарёв, тут же с лавки вскакивая, до печи почти в два шага прыгнув, ухватив стоящую кочергу, всю грязную, но тяжёлую и удобную, нежели ухват. — «Да только у мешка уж явно длинные козлиные уши и рога... И хвост этот поганый, тонкий! Ух, уж и не нравится он мне!» Наконец, мешок упал вниз, да стукнулся и как чихнет, громко и надрывно. Дима от чиха того вздрогнул, испугавшись, но лишь пуще прежнего сжал в руке кочергу и первый потянулся, чтобы раскрыть печь, да поглядеть кого там принесло. Открыл он печь, а там почти клубочком на углях Серёжка чёрт прыгает и шипит. Вмиг он, почуяв то, что Дмитрий печь открыл, выпрыгнул из неё и давай снова чихаться. Был он теперь одет в ту же одёжку, в которой впервые предстал, но весь чумазый-чумазый, весь от сажи чёрный. Копытами он стучал по полу, хвостом по нему водил, а уши держал востро. Вздрагивали они, правда, когда он яростно чихает, руками нос и рот свой скрывая. Дима кочергу сжал снова и шагнул навстречу к чёрту, намереваясь и теперь меж рогов ему зарядить, чтобы неповадно уж было ему более лезть к нему, да только чёрт именно в этот момент обернулся него, поглядел испуганным взглядом и вскрикнул, запищал почти по поросячьи. — Постой, стой, Дмитрий! — закричал он, поскуливая, рогатую головушку свою руками прикрывая, да уши длинные прижав совсем. Весь он зажмурился и как бы даже сжался, меньше став. — Пощади, молю! Не бей! — Какая ж тебе пощада!? — громко ответил Чеботарёв и махнул кочергой один раз, однако чёрт вовремя отмахнулся, весь перевернулся и отпрыгнул. — А ну! — Да послушай ты меня наконец! — всё не унимался чёрт, от Димы правда всё дальше отходя, со страхом на его кочергу поглядывая. Сам же мужчина от гнева, что со страхом перед нечистью внутри него смешался, пыхтел и тяжко дышал. Утёр он ладонью нос, шмыгнул, но замер. — Ага, конечно, сейчас! — кривоватая улыбка появилась на его губах. — Буду я чёрта слушать! Пошёл вон, сгинь, нечистая сила! — он яростно фыркнул, выпрямился, стряхивая взмокшие волосы, что липли на его лоб. — Креста на тебя не хватает! И вновь замахнулся он, да только чёрт отпрыгнул и аккурат за его плечом встал. — Погоди ты, Митрий, уж успокойся! — стал он нашёптовыть спешно мужчине на ухо своим голосом, что стал заметно тише и будто даже более ласково. Шмыгнул он и улыбнулся едва-едва заметно и словно бы неловко. — Ну чёрт, ну и ладно, ну и что-ж такого-то? Ты вот человек, а я всего лишь чёрт... — Адское отродье! — не унимался Дмитрий и чуть плечом чёрта не вдарил, благо тот опять отпрянул и постукивая по полу своими копытцами отскочил, да вновь пред ним предстал. — ...я ведь даже специально как вы выглядеть стал, — печально начал он, состроив глаза щенячьи, грустные и невинные. Стал он гладить себя по головушке, уши длинные приглаживать, да всё приговаривать. — Вон и уши свои замечательные прижал и рога скрыл. И хвост мой чудесный, а тоже ведь убрал, лишь бы за своего приняли, да позволили подле себя праздник встретить! Дмитрий со смеху прыснул и опустил вниз кочергу, вглядываясь в черта перед собой. Видно, отступать тот всё также не желал, ежели даже когда снова настигает его кочерга, так он же ж и не покидает его всё. Пищит, визжит, да умоляет, но не уходит, собака такая. — Ты мне зубы-то не заговаривай давай, — твёрдо произнёс мужчина, шагнув к чёрту. Серёжка на это немного в сторону шатнулся. Дима прям в его глаза, ярко-зелёные, тёмные и вместе с тем горящие, заглянул опасливо и сильнее нахмурился. — Душа-то твоя всё равно чёрная, нечистая и злая. Какой же тебе праздник Рождества, чёрт, ежели праздник этот по рождению Христову назначен? А ты, как чёрт, от крестов, да Бога всего вроде как гореть должен и ненавидеть. А ты меня достаёшь, да всё праздновать хочешь! — всплеснул он руками в завершении. Чёрт постучал копытами по полу вновь, вытянул ладони перед собой и закивал спокойно головой, пытаясь Чеботарёва, что темнее тучи становился всё больше и больше, успокоить. — Тише, тише-е, Дмитрий, — ласково, да льстиво протянул он. — Праздник Христов, ведаю. Но праздник ведь это всё равно, даже если и нечистая сила я. И в праздниках-то я знаешь какой мастер? Дима криво усмехнулся и фыркнул. — Ох-хо, уж ведаю! Тихон рассказывал, как аж с пару лет подряд в ночь перед рождеством похищал кто-то месяц с неба, весь хутор в такую тьму погружая, что хоть глаз коли... — он выдержал паузу и указал на Серёжу кончиком кочерги, едва-едва его шеи не касаясь. — А вот ведаешь ли ты сколько из-за этого людей в те ночи погибало, ибо без месяца мало того, что не видно ничего, так ещё и холодно! — Ну... — явно замялся тут чёрт, пальцем осторожно кочергу от своей шеи в сторону скашивая. Глаза в сторону отвёл, губки почти бантиком состроил как бы невинно, да вперёд назад закачался, словно дитё малое. Дима, это увидев, аж гнусно усмехнулся. — Не моя уж вина в том, что смерть их в ту ночь настигла. Моё дело малое — месяц стащить, а дальше там уж... — А потом и наблюдать, да ржать, как конь на всё село! Чёрт помолчал. Уши его задёргались и к концам едва заметно покраснели. Дима сначала подумал, что то ему показалось, однако нет — к концам и впрямь красные стали, да подрагивали прилично. — Но ведь весело. — Также весело, как человек под льдом, что так смеётся, что аж булькает. — вновь обратив на Серёжу внимание, зло плюнул Чеботарёв. Серёжа снова промолчал и повернул свою рогатую голову в сторону. И на лице его выражение такое сталось, будто обиженное и уязвлённое. Но при том выражение сие настолько было нелепым и детским, что Дмитрий поражался — вроде чёрт, а ведёт-то себя... Ещё и на слова димины вон как обижается! Губы надул, весь посинел, да покраснел непонятно отчего и лицо состроил словно Дима что плохого про него сказал... Нет, он сказал, да только как тут не сказать, ежели перед тобой сам чёрт с копытами и рогами стоит!? Серёжа тяжело и трагично вздохнул и отчего-то у Димы в голове промелькнуло, что будь он человеком — прямая ему дорога в актёры. — ...ну да, не подарок уж я, но на то и нечистый. — шмыгнул он своим всё ещё перепачканном в саже носом. Обернулся на Чеботарёва, сложил руки на груди и вновь запел ласково, добро и нежно, готовый словно щас же под ноги упасть, да как кошка, мурча и мяукая, об ноги тереться. — Дмитрий, миленький, добрый человек, ну дай уж объясниться. Не бей почём зря за слова лишние, дай душу тебе раскрыть. — Да как будто у тебя, адского дитя, она есть? — хмыкнул Чеботарёв. Чёрт вдруг задето фыркнул и для пущей драматичности даже топнул копытом. — А вот есть! И впрямь хочу я праздник встретить, но истинно мне не с кем его встретить... — он весь вновь сжался, став на порядок тише и печальнее, почти тоскливее. — Серёжа, мой знакомый ведьма, с своим волколаком улетел куда-то в Петербург, меня в такую ночь так просто предал! Есть у меня ещё один товарищ добрый — Роман, оборотень, да только и он гостей принимает — не до меня ему, а в остальные хаты меня не пускают. — он помолчал немного, поглядел в стороны, а потом захихикал и на Диму глянул, прищурившись, да всё улыбаясь не переставая. — А ты, Дмитрий, как я совершенно! Тоже в эту ночь одинокий. Так почему бы нам вместе не... — он снова шагнул вперёд, разведя руки в стороны, как бы к себе подзывая. — Да с тобой душу потерять можно, чёрт! — вскрикнул Чеботарёв, правда никак не двинувшись и даже кочергу посильнее не перехватив, лишь глядя перед собой всё также хмуро и недоверчиво. — Какой уж праздновать. — Честно, никаких сделок тебе предлагать не стану, душу из тела не вытяну... — заклялся тогда Серёжа, голову низ покорно опуская. — Всё что пожелаешь я тебе за просто так дать могу, только попроси... Дмитрий тут же фыркнул и свёл руки на груди, отведя голову в сторону. Ну-ну, честен он, конечно... Ищи дурака, что таким словам поверит слепо! — Так я прямо и поверил чёртовым словам. Серёжа вдруг как-то по особому склонил голову в бок и странно, длинно и томно, выдохнул, глазами опять невинно хлопая, будто за ангела сойти пытаясь. Дима прыснул со смеху. — Честен я с тобой, Дмитрий, правда, честен как ни с кем не бывал, — говорил, часто головой кивая. Глянул тогда Чеботарёв на Серёжу, что на него в ответ глядел уже почти что преданно, прищурился подозрительно. Стало интересно мужчине: от чего же из всего хутора именно он-то его заинтересовал настолько, что стал он с ним «честен»? Ведь он на то и нечисть, что обманом живёт, но с ним почему-то вдруг оказывается честным, да почти что преданным. — Отчего же именно со мной? — спросил уже более спокойно, всё глаз с Серёжи не сводя. Хвост чёртов вдруг странно завозился по полу, копытами он то и дело как бы мялся на месте. И уши его козлиные вновь странно горели. Дима начинал подозревать что-то, но думая об этом в голове у него вовсе ничего не складывалось настолько, что казалось будто сам он впал в горячку. — И сам я не знаю. Пришёлся ты мне уж больно по нраву... — тут чёрт опустил свою голову и поджал губы. — Думал, что Серёжа ведьма меня к тебе приворожил, но не ощущаю я его магии на себе, стало быть сам так захотел. Дима выронил из рук кочергу. Упала она на пол с грохотом. Чёрт, которому такой-то звук здорово вдарил по ушам, пискнул и фыркнул боязливо, дёрнувшись. Дмитрий отошёл назад и опал на лавку. Руками он скрыл своё лицо, покуда в голове его точно несколько чертят, таких же, как и Серёжка перед ним, плясать принялись. Ведьма наворожил, магия, чёрт, Рождество... И вот так уж всё на нём сошлось. Жил же жизнью простой, да скучной, в Москве потихоньку обживался, хотел отдохнуть малясь и с другом спраздновать светлый праздник, а напоролся на острые чёртовы рога, к тому же ещё не просто так, ведь обладатель этих рогов к нему уж больно сильно привязался, да и сам при этом не понимает отчего. Вот просто взял и захотел сам адский чёрт с обычным человеком рождественскую ночь провести. И вот именно с ним! — Бред, — протяжно застонал Дмитрий, не поднимая головы от своих сложенных рук. — Ну каков же бред, господи... А Серёжа в этот момент всё же прильнул к нему, как кот, встал на колени и подполз немного, для удобства быстро скрыв свои копыта, став вновь больше на человека походить. — Да не бред это, Дмитрий! — негромко, однако уверенно, протянул Серёжка. — Ну согласись, уж на колени опустился лишь бы ты согласился! — канючил он страшно, словно и впрямь малое дитё, так ещё и самого Чеботарёва всё за руки хватал и потряхивал. — Давай вместе встретим Рождество? Одну ночь вместе проведём, а более и не нужно! На этот раз Чеботарёв долго молчал. И впрямь задумался он наконец над словами чёрта, над тем, чтобы может быть хотя бы попробовать встретить Рождество с таким вот... Чу́дным созданием. В его светлой головушке всё ещё как колоколом звенело слова про то, что всё это бред и видно он уж от жизни своей скучной и тоскливой стал сходить с ума. Однако же уже спустя пару минут Дмитрий всё же сдался, смирился абы как и тяжело вздохнул. — Ты не утянешь мою душу. — объявил он твёрдо, точно заглядывая в серёжины глаза, будто там пытаясь разглядеть мнимую честность. Да только глаза-то его в этот момент, как огнём зажгло. Да и весь он тут же радостно заулыбался, захихикал довольно, завозился у Димы в ногах и стал бить хвостом по полу, как бьют довольно кошки, ежели их вовремя покормить. — Да-да, конечно! Душенька твоя на месте будет, Дмитрий, — радостно залепетал он. Чеботарёв пару раз кивнул и отвёл голову в сторону. Лицо его стало несколько грустным и тоскливым, но уже полностью смиренным. Смирился он с тем, что с чёртом будет такой праздник встречать и не ясно, что с ним после такого будет. Оттого и поглядывал по сторонам хаты, не чувствуя совершенно никакого радостного настроения. Только чертёнок это всё видел и продолжая сидеть перед ним на коленях всё глядел снизу вверх на него, наблюдал за тем, как Дима вздыхает и водит головой чуть в стороны. Разглядывал он его пристально и взглядом своим адским порядком прожигал так, что становилось Чеботарёву душновато. — Ох, Дмитрий, что-ж ты так погрустнел-то, запечалился? — спросил он беспокойно, словно и впрямь так уж сильно его заботило димино расстройство и грусть. — Полно печалиться, правда! Со мной веселье до утра стоять будет. Мы знатно с тобою развлечёмся, друг мой! А ну-ка, вставай с лавки, хватит сидеть без дела! И тут же вскочил Серёжа и потянул его за руки к себе ближе, улыбаясь широко и явно как-то магически. Улыбка его, словно звезды на небе, вся сияла и сверкала. Лукавый потянул его на себя и вытянул почти на середину хаты, покуда Дима не моргая разглядывал его такого вблизи. Смотрел он на длинные и тонкие рога, к концам видно очень острые, разглядывал подёргивающиеся уши, на которых пятнышки были тёмные, необычные, как и весь он. А ещё смотрел то и дело в его лицо — совершенно человеческое. Такие лица Дмитрий будто бы видел у многих юношей лет эдак двадцати пяти, только вот в лице чёрта было что-то совершенно иное. Как бы и обыкновенное, привычное и банальное, а как бы и совершенно иное, новое, интересное. Будто тенью он являлся — очертанием похожей, а вот самим видом отличимая радикально. Чёрт, всё рук с его ладоней не отпуская, огляделся по сторонам, глянул на всё ещё пустой стол позади их и принялся цокать. — Тю-ю-ю, праздник такой, а у нас, что-же, на столе и ничего и нет, получается? — он посмотрел на Диму, что молча продолжал наблюдать, и сощурился хитро. — Ну ничего, ничего, это мы мигом, Дмитрий, это дело лёгкое... Чутка отпрянул он, руку одну с его ладони спустил и ногу в сторону отвёл, топнув, как бы красуясь перед Чеботарёвым, своим видом гордясь. Словно девка он улыбался, да себя показывал, мол, «погляди же, Дмитрий, на меня, какой я пригожий, красивый, да румяный и уж как хорош мой хвост, да рожки аккуратные... Да и в общем же ж, как я хорош, ведь не нарадуешься и не насмотришься на моё чудно тело!» Щёлкнул Серёжка двумя пальцами и радостно заулыбался, глядя на то, как глаза у Чеботарёва округляются. Ибо в тот же миг на столе, как скатерть самобранка расстелилась и вот уже на до того пустом столе, где одна картошка то и стояла, уже располагаются разные яства. Некоторые Диме знакомые по виду и запаху, а иные совершенно не знакомые, да к тому ж ещё столь богатые, что кажется мужчине что такое только у самого императора на столе в Рождество быть может, но никак не у него. А лукавый на него поглядывает, чуть не в рот раскрытый глядя и елейно смеётся, хихикает и всё плечом в сторону играючи ведёт. — Что-ж, а теперь другое дело, — произносит он гордо, рукой обозначив их богатый теперь стол. — Кушать подано. Не желаешь ли отведать чего, Дмитрий? Буханцы пшеничные вон какие румяные, ой-й! Маковники в меду сладкие-сладкие, так мягкие ещё. — он вдруг потянул его за руку к столу и поднял одних из кувшинов, крутя им перед Чеботарёвым. — Или может хочешь выпить? Грушевый квас с терновыми ягодами тогда уж отведай, или варенуху с изюмом и сливами. Дмитрий сглотнул слюну, что при виде еды такой появилась. Да, стол богат, яства на нём такие, что Диме и не снилось и конечно желал бы он сейчас это съесть, однако такая довольная мордашка чёртика всё ещё доверия внушала мало. — Никак уже соблазняешь меня всякими лакомствами? — обратился Чеботарёв, слегка кривовато улыбаясь. Чёрт прищурился довольно, отвёл глаза и похихикал вновь хитро, водя пальцем по горлышку кувшина. — Э-э нет, Дмитрий, это я ещё не соблазнял, — протянул он хитро, ставя кувшинчик обратно на богатый стол. — Так, лишь от чистого сердца тебе лучшей еды принёс. А ты что-то нос воротишь, уж не красиво то, — он потянулся и пальцами схватил небольшой мучной кружок, покрутил его в руке и поднёс к лицу Димы. — А ну-ка, отведай хоть бублик... Дима неохотно взял бублик из чужих рук. Глядел он на него недоверчиво и опасливо, словно этот бублик ядовитый. Но, поглядев на него, он взглянул на Серёжу, что мотал хвостом из стороны в сторону и всё наблюдал за Димой. — Зачем ты на меня так смотришь? — спросил мужчина, задумчиво оглядывая чёрта с ног до рогов. — Хочу знать, что тебе понравилось то, что я сотворил, Митрий, — радостно ответил Серёжа и хихикнул как-то по-особому, словно гаркнув. Но отчего-то после этого смешка Диме тоже захотелось посмеяться, оттого он также, пытаясь сдержаться, захихикал в ответ и всё же откусил бублик. И впрямь оказался он неплохим и даже очень вкусным, да и ничуть не отравленным, к тому же. — Ну как? — тут же вопросительно проговорил Серёжа. Дима повёл головой в сторону. — Вкусно. Спасибо... — Дима помялся и кашлянул, слова свои осознав. — Вот уж не думал, что скажу это чёрту. Серёжа вначале прыснул от смеха, почти подавившись собственным вздохом. А уже после этого заполошно и открыто рассмеялся, чуть ли не похрюкивая, и Дима вдруг сам не заметил, как смех чёртов стал для него заразительным настолько, что уже мгновения спустя оба они громко и абсолютно счастливо смеялись. — Ну вот, — хмыкнул со смеху чёрт, утирая слезинки из глаз. — А ты всё печалился, да печалился. Со мной скучно не бывает! — заявил он гордо. — Пф, уж как в таком засомневаться можно, — смешливо фыркнул Дима в ответ и уже почти что дружелюбно улыбнулся, хоть и неловкость некая, да и страх, всё не покидали его головы. Тут Серёжа притих, на месте расхаживая, покуда Дима поглядывал на стол и брал что-то с него, разглядывая, а потом ставя обратно на место. Всё же красоту такую съесть хоть и хотелось, однако Чеботарёв предпочитал пока насладиться ею глазами. Чёрт же повёл головой своей рогатой и почти вплотную к Дмитрию приблизился так, что когда тот обернулся увидел он лицо чёртёнка, что на него всё также заинтересовано поглядывал, почти вплотную к себе. Сконфуженный таким положением, Дмитрий кашлянул и отошёл ненамного назад, из-за чего Серёжа прикусил себе язык длинный и розовый, посмеиваясь. — Знаешь, Дмитрий, ведь я не только еду могу преподнести. — начал он словно бы заговорщицки. — Ежели желаешь, могу для тебя украшений наколдовать, драгоценностей любых. Что вот по душе твоей больше: золото иль серебро? — Теперь-то ты точно меня соблазнять принялся, — отмахнулся Дмитрий, глядя на довольного чёртика. Мужчина немного сохмурился и уперевшись руками в стол перед собой прикрыл глаза. — Не нужно мне ни золота, ни серебра, ни иных драгоценностей. — он вдруг чуть более весело хмыкнул. — После такого мне уж как-то страшно узнать, что же ты предложишь дальше Серёжа поднёс ладони к лицу и миловидно ухмыльнулся. Да только видел Дмитрий, как в его очах в этот момент мелькнул огонёк яркий, что искрами заискрился в его глазах. — Я могу предложить что угодно, лишь бы тебе то пришлось по душе, — хихикнул он. Дима выдохнул и склонил голову вниз. Щеки по странному обожгло, да и в теле жар запылал странным, будто и впрямь магическое наваждение на него сошло. Глядел он снова искоса на Серёжку, что вертел хвостом, дёргал и обвивал им свои ноги. — Ладно уж, полно паясничать, — проговорил Чеботарёв, поглядывая в оконце. На улице уж засвистели, заскрипели, закричали и захохотали люди — явно колядовать отправились. — Если ж решил ты Рождество отметить, то не время ли к празднествам приступить? Или так и будем животы набивать до самого утра и иными твоими умениями соблазняться? Тут-то чертёнок радостно захлопал в ладоши и запрыгал на месте радостно, не то копытами, не то ногами звонко по полу стуча. Дмитрий в тот момент, усмехнувшись, опустил взгляд под его ноги и тут же вопросительно сохмурился, увидев как из под чёртовых ног искры словно серебряные исходят. Яркие, как огоньки, да словно как от пламя летящие, небольшие капли, что блестели серебром и были острыми, узорчатыми, как будто снежинки. Хмыкнул он с такой странности очередной, однако ж говорить ничего не стал. Что уж спрашивать о странностях ежели перед тобой чёрт? Он сам одна большая, чумазая и громкая странность. И, кажется, Дима стал уж к этой странности потихоньку помаленьку привыкать... — Конечно-конечно, Митрий! — вскрикнул он, ухватив его за руку, да потащив на выход из хаты. — Хватит нам в самом деле в хате у печи сидеть, да киснуть, строя грустные морды, время развлечений! — Только, — уперевшись ногами в пол и остановившись почти на выходе, произнёс Дмитрий, точно глядя в глаза чёрта, что не переставая пылал в ожидании развлечений и веселья на улице. — Только людей других чур не трогать, хорошо? — Да конечно, Митрий! — активно закивал чёрт, соглашаясь и уж отворяя дверь. — Никого обещаю не веселить окромя тебя! Дмитрий почему-то снова на эти чёртовы слова радостно заулыбался, прищурил глаза довольно и выдохнул, выходя за руку с Серёжкой из хаты, вдыхая колючий, морозный запахи рождественский ночи. Вмиг его уши заполнились звуками хорошими, весёлыми и приятными: хохотом, смехом, говором разным, да позвякиванием колокольчиков. И на душе как-то и сразу хорошо стало, что аж затрепетало как в детстве. Даже страх близости нечисти вдруг уходил из его тела и совершенно приятно даже становилось оттого, что этой ночью он всё же не один.***
— Коляда, коляда, открывайте ворота, открывайте сундучки, подавайте пирожки! Кто не даст пирожков, подавайте пятачков! — прокричали пробегающие мимо них дети, что звенели в свои колокольчики и несли в руках мешки, бегая от одной хаты до другой, всё прося подарков. Дима оглянулся вокруг и вновь вдохнул морозного воздуха, что тут же иголочками словно защекотал лёгкие. Тут же по ветру пошёл не только запах мороза и холода, но и иной — тонкий и сладкий запах выпечки сладкой. — Всё село гуляет... — протянул задумчиво чёрт, свои уши вновь пряча, да почёсывая затылок. — Отмечают знатно. Ты гляди, вон уж в сугробах валяются! Дмитрий поглядел туда, куда указал Серёжка и впрямь увидел детей, что в сугробах валялись, снежных ангелов на белом пуху оставляя. На губах его появилась улыбка радостная, красноватый от холода нос и щёки его чуть сморщились от счастливого выражения. Тут Серёжа опять сжал его ладонь и с силой потянул на себя. — Пойдём-пойдём, Дмитрий, нас с тобой уж свои забавы ждут! — воскликнул он, утирая красный нос ладонью, шмыгая немного. Лицо его радостным было, счастливым. Видать, всё терпеть он не мог, желая поскорее позабавиться. — Что-ж ты опять подготовил-то такого?! — захохотал мужчина в ответ, придерживая рукой шапку, покуда стал за резвым чёртом по сугробам бежать, почти козой скача. — На месте узнаешь! — хихикнул лукавый и прибавил шагу, Диму за собой уже чуть ли не волоча. Чеботарёв же ахнул. Ну сколько ж силы и резвости в черте, хоть и может он принять абсолютно любой облик, став или меньшим или бóльшим, да только сила, что так, что так у него будет велика. ...так и тянул резвый и быстрый чёрт Диму за руку, пока бежали они по всему почти селу, мимо людей ряженых, да весёлых пробегая, всё стремясь куда-то дальше. Вот бегут они, бегут и тут видит Дима знакомый бугор, а чёрт-то всё не останавливается, да за собой его тащит, хоть знает мужчина, что за этим бугром обрыв, пускай и не большой и высокий, но обрыв. — Стой, дурной, стой! — вскричал Дмитрий, пытаясь ногами в снег упереться, да хоть как-то дурного козла остановить. Только вот на снегу-то остановишься: ноги его скользят и несут его будто ещё сильнее дальше. Да и Серёжка уж сильнее него всё же, силой он тащит его упирающегося за собой и глазами своими сверкая как яркие звезды на небе, словно бы обрыва не замечая или не желая его замечать. — Чего ж творишь, разобьёмся же! — А ты доверься мне, Митенька! — хохотиливо улыбаясь, почти нараспев захохотал Серёжа и продолжил его за руку тянут. И вот, добежал он наконец до обрыва и как прыгнет, по земле резкой и обрывистой вниз бесстрашно и диминой руки всё не отпускает, за собой тянет, заставляя вместе свалиться по обрыву почти кубарем. Дмитрий, как мог, упирался, но тут уж выстоять не смог и вскрикнув, свалился следом... Летели они недолго, однако за это время Дима почувствовал, как на теле его словно всё больше и больше синяков появляется. Наконец, приземлившись в очередной сугроб, всё закончилось и Серёжка, выплюнув изо рта снег и по собачьи отряхнувшись, громко и надрывно захохотал, в сугроб скашиваясь, да почти падая в него, на Диму пальцем указывая и всё больше в смехе заходясь. А сам же Дмитрий сидел, широко раскрыв глаза, почти не моргая, чувствую как под одеждой у него набилось снега. А на шапке так и вовсе словно вторая «шапка» появилась, только вся ледяная, холодная, из снега сделанная. — Чего ж глаза ты так выпучил, Митенька? — ласково, но всё ещё не прекращая хохотать, ехидно спросил Серёжа, от Димы глаз не отрывая. — Иль не веришь, что не разбились что-ли? И продолжил он смеяться, почти что ржать, всё похрюкивая от собственного смеха, на Диму и его испуганно-удивлённое лицо поглядывая. Смех в нём вызывал такой вот вид Чеботарёва, что глазами хлопал и сглатывал холодный снег, что был на его губах и быстро таял от теплоты. Обернулся всё же Дмитрий спустя пару минут, как отмер и взглянул на неугомонного Серёжу, что задыхаться уж начинал со смеху. Нахмурился тогда мужчина недовольно, фыркнул и хватанул снега, да будто водой хлестнул им в чёртово лицо, немного над ним нависая, да на снег роняя. — Ах, ты! — закричал он снова чёрту в лицо снегом кинув. — Совсем дурачьё, чтоб такое делать?! Дима пыхтел, Серёжу почти под снегом закапывая, да только тот от этого ещё больше смеялся и вдруг перетянул самого мужчину за плечи и опрокинул подле себя на снег. Чеботарёв повернул было голову, всё ещё часто и шумно вздыхая и выдыхая пар, поглядел на Серёжку, что вольно разлёгся на снегу совсем рядом и принялся вновь хохотать, растирая по алым щекам снег, что Дима на него накидал. И счастливо смеясь, чёрт всё приговаривал: — Ну ведь весело со мной, весело-о-о!!! — протяжно закричал он. Привстал резво, почти вскочив, на локти, да пальцем указал на Чеботарёва. — Посмотри на себя: ты теперь не серый, не тусклый, а вон какой, весь расписной, как самовар, ха-ха! А всё я, всё я! Из-за меня ты такой! И тряс он его за плечи, вместе с тем сидя почти что на его теле, лежащего так просто в снегу, и смотрел Дима в эти чёртовы горящие и блестящие глаза, что были над ним и что так и манили к себе своей яркостью, необычностью. Хотелось мужчине так и глядеть в них без конца, разглядывать этот яркий, плывущий, будто нанесённый масляный мазок на холсте художника, зелёный цвет, что то светлел и напоминал цвет еловой ветви, то темнел и становился чарующим, словно вода под льдом, что тоже также всё и манила, манила к себе... Загадочность, необычность и это особенное чувство существа иного, отличного от любых других людей, да и существ в принципе, тянула к себе, манила, вертясь буквально перед носом... И Дима поддался ей, притянулся, ибо привстал и схватил чёрта за щеки, приближая того к себе, прямо в губы целуя. Тот же с секунду поглядел на него, широко раскрыв глаза, но после прикрыл их и в поцелуй улыбнувшись ответно стал целовать, да гладить Диму, всё больше по нему словно масло растекаясь. Гладил он того и по плечам и по щекам и всё к себе тянул, чтобы и Дима будто стал его гладить... Дима же и тут поддался, ибо руки его тоже к чёртовому телу притянулись и где только не касались! Отпрянул только Дмитрий также быстро, как и приблизился. Серёжа на это даже обиженно выдохнул и нахмурился недовольно, облизывая печально губы, словно кот, у которого из лап в последний момент вырвали миску с молоком. Печальный он стал, словно даже обманутый и до ужаса грустный, настолько что даже будто весь вспушился и нахохлился недовольно. А Дмитрий же отпрянул, взглянул на поджавшего губы Серёжи и рвано вздохнул, часто сглатывая, ощущая будто горит он уже в аду и черти его в котле варят. — Я... Я сошёл с ума. — тихо проговорил Чеботарёв, вновь широко раскрыв глаза и неверяще всё моргая. — С чёртом целоваться. Боже, боже, господи... Тут же чёрт сполз с него, однако ж не отпрянул, продолжал сидеть совсем-совсем близко к нему, весь злобно и обиженно надутый, разочарованный. Взгляд его стал молниями метаться, всё метал и метал он ими по сторонам, да и в Диму самого пару раз стрелял да так ловко и точно глаза в глаза. — Но ведь это по нраву тебе пришлось? — спросил он с полуфырканьем, всё ещё дуясь по детски, даже руки на груди драматично сведя. Дима потупил взгляд вниз и почесал затылок, уже мокрый из-за налипшего снега. — ...по нраву. — И хочется ещё? Дима недолго помолчал, глядя по сторонам, вглядываясь в тёмный лёд ближнего озера, что было как раз за тем обрывом по которому они упали, всё перебирая нервно свои пальцы. — Да. — всё же честно выдохнул он, решив не таить, да не юлить. Серёжа тоже отвёл свою голову в сторону и задумчиво свёл брови, молча поглядывая, да оглядываясь, всё что-то под нос бурча. Вдруг, встал он, шагнул вправо и протянул Диме руку. — Идём, — произнёс как-то по особому тихо, без обыкновенной для него громкости, без хохота и ехидности хитрой. Лишь тихий, ровный и спокойный голос на который Чеботарёв повёлся и встал следом за ним. Серёжа сделал пару шагов и вышел на лёд, идя спиной, лицом глядя на Диму, да не отпуская его ладоней из своих. Дима же шёл, или скорее больше скользил, за ним, как привязанный, взгляда от его глаз немного грустного не отрывая. Наконец, вышли они почти на середину одинокого и пустого озерца. Чёрт повёл головой в сторону и оглядел всего Диму с головы до ног. — Умеешь ли ты, Митенька, на коньках кататься? — спросил он всё также тихо. Чеботарёв похлопал глазами, глядя перед собой будто и не веря. Уж что-что, но не такого вопроса он сейчас ожидал. — Умею. — А я — нет, — тут же произнёс чёрт и немного косо улыбнулся, вдруг щёлкнув пальцами. — Научишь меня? Дима опустил голову вниз и увидел, как на ногах их появились новенькие, блестящие, да переливающиеся в лунном тусклом свете, серебряные коньки. И тут уж сам Чеботарёв, не долго думая, а больше словно по сердцу поступая, всё же повёл рукой по ладоням Серёжи и потянул его за собой, улыбаясь пока что ещё немного скромно и неловко, не до конца словно бы от произошедшего отойдя, но всё же наконец добро и тепло. Серёжа, что на него глядел, теперь уж и сам не мог ответной улыбки сдержать, видя теплоту, что буквально от мужчины исходит. — Научу, конечно, — проговорил Дмитрий, утягивая Серёжу, что и впрямь по льду катился как-то совершенно неправильно, будто вовсе пытаясь косолапить, лишь бы не упасть. И это неумелость казалось бы всё умеющего чёрта знатно позабавила Диму, что такой вид Серёжи на коньках у которого ноги в разные стороны то и дело разъезжаются, посчитал чем-то славным и премилым. И заулыбался тогда он всё более и более открыто, да радостно, покуда вовсе не стал уж жмурится от улыбки своей, глядя на чертёнка, что искренне пытался не упасть и скользить за мужчиной и от усердия прикусывал язык, чуть показывая его розоватый кончик. — Сложно... — протянул Серёжа почти страдальчески, голову назад запрокидывая. — Ну получается же у тебя, — попытался подбодрить его Дима, да только именно в этот момент, как на зло, чёрт, желая что-то ему ответить, совершенно попутался в ногах и налетел на Чеботарёв, едва-едва его с ног не сбив. — Ой! — прикрикнул он, оказавшись висящим в руках мужчины, боясь двинуться и вперёд и назад, чтобы случайно не упасть носом прямо в холодный и твёрдый лёд. — Ми-и-тя! — Да не истери, — хихикнул Чеботарёв, чуть поправив лукавого в своих руках, абы как попытавшись поставить его на то и дело разъезжающиеся ноги. Рук при том от чужих острых локтей он всё не опускал, стараясь поддерживать неумелого. — Ну вот же, а ты боялся. Чёртик всё также крепко держался за димины руки, ни на секунду хватки своей мёртвой не разжимая и всё глядя вниз, на свои ноги, что уж подрагивали от напряжения. Он поглядел с опаской вниз и медленно поднял взгляд на Диму, что ему добро улыбался и вдруг вновь переменился в лице, поджал уши, что вновь проявились на его головушке, облизнул быстро обветренные губы и вздохнул как-то по особому тяжко, словно вмиг ему опять сгрустнулось. — Эй, чего ты? — позвал Дмитрий, приподняв его голову осторожно кончиками пальцев за подбородок, глянув в излишне задумчивое лицо. — Задумчивый весь, хмурый... Сам же ж говорил, что самый весёлый ты на свете, а теперь же грустишь? Али так расстроился тому, что кататься не выходит? Ну не грусти же попусту, ещё научишься! — помолчал он немного задумчиво, а потом выдохнул добродушно. — Я тебя научу, потом вместе кататься будем. Чёрт молчал и лишь глазами по сторонам метался, то и дело всё думая и думая о чём-то своём. Но наконец сжал он руки Чеботарёва, кажется, ещё сильнее и приблизился к нему поближе, вновь почти губами губ касаясь, выдыхая пар и глядя точно в лицо. Подождав с мгновение, он всё же начал тихонько: — Митя, а... Можно я одно своё обещание тебе всё же нарушу? Мужчина похлопал глазами. — Какое? — вдруг непонятливо нахмурился Дмитрий. — Что лишь ночь я подле тебя буду, а после исчезну, — тут же, как на духу, выдохнул Серёжа и то и дело стал отводить взгляд, продолжая говорить. — Не хочется мне исчезать. Хочется с тобою и дальше... — он замялся и точно весь покраснел; пятнами его кожа зашлась яркими, красными и алыми. — Веселиться. — О. — выдохнул оспише Чеботарёв. Мужчина сглотнул, поморгал пару раз, точно в голове Серёжины слова снова и снова как эхом слыша. Он с прищуром посмотрел в лицо Серёжи, освещаемое лунным светом, и увидел явный румянец, какой бывает у девушек, да парней, что в любви трепетно признаются. Уголки губ его тут же весело потянулись ввысь. — Ты что же, покраснел? Ха-ха, не уж-то из-за меня сам чёрт смутился?! — захохотал почти уж гордо Чеботарёв. Только хохот его был явно беззлобно наигран, чтобы над Серёжей краснеющим подшутить немного, чтоб гордость его задеть своей яркой, но мнимой гордостью. — Да ну тебя, Митрий! — прикрикнул сконфуженно Серёжа, больше на Диму забираясь, пыхтя от смущения. Он было желал ещё что-то предъявить недовольно, да только задумался опять и стал как бы остывать. И вот уж пару мгновений поглядев в довольное лицо Дмитрий, он вдруг и сам понемногу начал улыбаться хитро, ехидненько, губы поджимая довольно. — И вообще, я тебя первым смутил и соблазнил, так что... — Да что ты говоришь! — уж хохоча, да Серёжу к себе притягивая, всё кружась с ним, словно в танце, скользя медленно по льду, радостно растянул Дима, всё ещё говоря голосом игривым. — Соблазнил он! Бубликом ты меня соблазнил, Серёжка! — А всё же соблазнил, значит и правду говорю! — отвечал тогда Серёжка, всё улыбаясь, покуда Чеботарёв прыснул со смеху и притягивался к Серёже ближе, начиная почти на ухо шептать ему что-то, объясняя, дыханием своим порядком щекоча, заставляя громко смеяться чёрта. — Ладно-ладно, здесь твоя взяла, — хохотливо отвечал Чеботарёв. — Да только всё равно сейчас я тебя смутил, Серёжа! Чёрта на это опять надулся и давай пыхтеть, Диме смеющемуся пытаясь что-то объяснить, да только мужчина его ловко под грудь ухватил, вперёд себя поставил и держа за руки стал вместе с ним кататься по озеру так, что оставалось из-за этого Серёженьке только лишь ахать, охать, боясь носом в лёд свалиться, покуда Дима на ухо принимался вновь ему что-то шептать... ...и после этого они, всё также извечно хохоча, улыбаясь, да шепча друг другу на ухо, смущаясь от близости, стали опять всё спорить о том, кто ж кого первым смутил, кто кого соблазнил, да кто первый чувствами воспылал. И так долго спорили они, что уж успели и на коньках покататься, по хутору пройтись немного, да всё разговаривать и решать кто ж в кого первым влюбился. Лишь под утро в то Рождество они худо-бедно сошлись уж в чём-то и радостные тому пошли обратно в хату к Тихону, что к тому моменту уже вернулся и двум гостям пускай и был рад, однако смотрел на них с большим удивлением. С таким же удивлением уж пару деньков спустя на них смотрел и Серёжа-ведьма со своим волколаком, что, услышав про то, что ночью произошло между ними, долго, почти что истерично хохотал, всё приговаривая о том, что оба они знатно веселью предались. Так в тот раз в селе прошло Рождество, когда чёрт оставил на месте месяц, зато среди людей нашёл себе верного друга и родного для своей тёмной поистине душеньки человека. А вот уже в иной год в селе Рождество тоже тихое было, лишь ведьмиными небольшими выходками развлекаемое, а вот что происходило тогда в Москве помнят многие, но до сих пор как объяснить то никто не может, да и не знает как. Лишь Серёжа с Димой то Рождество помнят и знают почти наизусть, однако говорить о том не хотят, а мы спрашивать у них уж из вежливости не станем, ибо рассказ тот не для наших, увы, ушей. Только точно ясно, что в тот год месяц в Москве с неба всё ж пропал, потому как чёрт по своей природе уж очень любит привычки свои. А ещё очень уж любит преподносить любимому своему подарки, пускай и знает что после них по головушке его рогатой часто может чем-нибудь прилететь...