***
Лето между пятым и шестым курсом ученики Хогвартса проводили по-своему, в основном, отдыхали после сложных экзаменов СОВ. Себастьян Сэллоу за лето стал нелегальным анимагом. Слухи о работе на тёмных магов были правдой: ему нужны были знания и ингредиенты для сложного ритуала. Подготовка началась задолго до месяца икс: обшарить библиотеку, изучить оранжерею, познакомиться с одним нелегальным анимагом, чтобы узнать все-все тонкости, сдать экзамены (так, мимоходом!..), отслеживать прогнозы погоды и провести месяц в молчании, держа во рту лист мандрагоры... чтобы признаться в любви. Приготовиться к тому, чтобы признаться, так точнее. Вообще Себастьян признался в чувствах ещё в середине четвёртого курса. Оминис сказал, что это несмешная шутка и ушел на занятие по зельеварению. Признание ненадолго выбило незрячего из колеи: на уроке он порезался, измельчая листья, но на следующий день был такой же отчужденный, как и всегда, и с зажившими пальцами. Зато Себастьян лез на стену от обуревавших чувств и провожал его диким взглядом. Шутка?! Признаться в любви — это шутка? Анна урезонивала его: от Себастьяна это действительно звучало несерьезно. Он, в отличие от других мальчишек, созрел достаточно рано и на четвертом курсе перецеловался с кучей девчонок и несколькими мальчишками, а Оминис на роль мальчика на один вечер не согласился бы под страхом пытки. Это отрезвило. Репутация невинного серьезного юноши — это вообще не про Себастьяна. Был бы он кем-то абсолютно другим… Абсолютно другим?.. Может, даже не человеком?***
— Тебя стали замечать в окрестностях Хогсмида, — негромко сказала Анна за ужином. — Собаку, или как я превращаюсь? — Тебя-зверя. Себастьян отмахнулся. — Мелочи. Он потянулся к блюду с пирожками, но сестра шлепнула его по руке. — Ходят слухи, что это Гримм. — Быть вестником смерти? Отлично, меня устраивает. — Пока что ты вестник смерти моих нервных клеток. Себастьян пихнул Анну и указал на Оминиса. Тот наощупь складывал конверт из тонкого пищевого пергамента, на котором лежали пирожки. — Я люблю тебя, — Анна вздохнула, — но какой же ты придурочный. — Я знаю, милая.***
— Кто хороший мальчик? Пёс залаял. Оминис улыбнулся и дал ему ещё один пирожок. Что-то с собакой было не так. Он появился в начале сентября, и видели его только по дороге от Хогвартса до Хогсмида. Ни к территории замка, ни в деревню он не заходил. Оминис расспрашивал жителей Хогсмида о собаке, но никто не знал, откуда он появился. Только одна излишне впечатлительная ведьма решила, что это Гримм и начала сеять панику. Отдав все припасенные пирожки, Оминис зашагал к замку. Палочка передавала, что творится вокруг, и так, не поворачивая головы, он узнал, что пёс немного посмотрел ему вслед, развернулся и трусцой побежал в лес. Отличный момент для продуманного плана. Оминис набросил на себя заклинание невидимости, затем — заклинание, заглушающее шаги, и стал красться вслед за псом. Ни к кому другому зверь не проявлял столько внимания, сколько к нему, хотя людей, желающих приласкать пса, было достаточно. Добавим ограниченный ареал обитания — и загадка готова! И Оминис хотел её разгадать. Пёс бежал, утопая в снегу. Дни после Хэллоуина выдались снежные, в ноябре началась настоящая зима, лес замело, и лапы проваливались глубоко. Нос слегка горел и пульсировал, помня прикосновения нежных пальцев. Ах, почувствовать бы их кожей, а не шерстью, прижать ладонь к лицу, почувствовать, как пальцы гуляют по скуле, легкие, холодные, как снежинки… Щёлк! Переднюю лапу пронзила чудовищная боль. Она продралась по костям наверх и захватила грудь. Кто-то оставил под снегом капкан, в который и угодил молодой анимаг. Боль была настолько сильной, что Себастьян потерял контроль над анимагической формой и стал превращаться в человека. Боль усилилась, ведь теперь в капкане была не лапа, а рука… Сквозь слёзы он увидел, как кто-то подходит к нему с палочкой наготове. А где его палочка?.. Стоя на коленях, почти по голову утонувший в снегу, с рукой в капкане Себастьян пытался нашарить палочку в карманах одежды. Вот она! Он схватил палочку, высоко поднял и… она выскользнула из мокрых замерзших пальцев. Незнакомец подошел почти вплотную. Себастьян с силой мотнул головой, стряхивая горячие слёзы, и увидел высокого укутанного мужчину. Его лицо было скрыто шарфом. В лесах лица обычно скрывают браконьеры… — Экспеллиармус! Магия вырвала палочку из рук браконьера и отбросила в снег. Замешательство длилось несколько секунд, но его хватило, чтобы Себастьян схватил свою палочку и волной Бомбардо отбросил соперника с такой силой, что тот ударился о ствол дерева и потерял сознание. Себастьян оглянулся, чтобы узнать, кто его спас с помощью Экспеллиармуса, и сердце пропустило удар. Оминис, конечно. Оминис «смотрел» вперед, выше головы однокурсника, но по его растерянному и расстроенному выражению лица было ясно, что он всё понял. Себастьян магией сломал капкан и, шатаясь, встал. По руке текла кровь и падала на снег крупными красными каплями. На несколько секунд стало очень тихо, только кроны далеко вверху едва шуршали, движимые слабым ветром. — Я пойду, пожалуй, — тихо сказал Себастьян. Его голос дрожал из-за боли и слез. — Мне надо в больничное крыло. — Я подброшу. — Как? Что-то я не вижу метлы. Оминис подошел вплотную и крепко взял за здоровую руку. — Будет неприятно. Громкий хлопок — и подростки трансгрессировали.***
В Хогвартсе трансгрессия запрещена, поэтому пришлось переместиться на причал. Свидетелем их появления стала одинокая чайка. Оно и к лучшему: с навыком Оминиса были сложности. — Идем, — Оминис потянулся было к Себастьяну, но тот отошел на шаг. — Трансгрессировать можно с семнадцати лет. То есть ты нелегал. — Я не собираюсь выслушивать критику от нелегального анимага. — Это не критика. Просто приятно узнать, что ты… вот такой. — Какой такой? Мерлин, ты мне зубы заговариваешь! Прошу, идем, ты ранен. Рука онемела от боли, голова по ощущениям разрывалась от трансгрессии, и от неё же было трудно дышать: Себастьяна словно сквозь игольное ушко протащили. Боли было так много, что нервы отключились, и Сэллоу витал в эйфории, забыв про спекающуюся кровь на кисти. — Хорошо, — кротко ответил он. — Идем. В больничном крыле не спрашивали о ране. Себастьян, нарушивший не одно школьное правило, был уверен, что Хогвартс держится не столько на магии или управлении директора, сколько незаметном труде и молчании работников, эльфов-домовиков и призраков, и в очередной раз укрепился в этой мысли. В больничном крыле в него влили обезболивающее, наложили плотный слой мази, забинтовали и отпустили с миром, посоветовав спрятать руку в рукаве мантии, чтобы никто не заметил перевязи. Причина благодушного отношения была проста: никто — ни профессора, ни ученики, ни работники — не хотел иметь дела с директором Блэком. Кожа под перевязью горела, зато мазь заживляла раны быстро, и к завтрашнему утру от зубьев капкана останется розоватый след. Выскользнув из больничного покоя, Себастьян побежал в родное подземелье, надеясь, что Оминис там. Слишком много надо было выразить, сказать, признаться… Оминис нашелся в общей гостиной, в дальнем темном углу с книгой на коленях. Себастьян умел различать, когда незрячий «читал», а когда просто делал вид, что учится. Сейчас был второй случай. Он сел рядом и наклонился, чтобы никто не подслушал. — Спасибо за помощь. — Пожалуйста, — сухо отозвался Оминис. — Злишься? На меня? — Нет. Он закрыл книгу и встал, чтобы уйти, но Себастьян взял его за руку. — Уйдешь — я пойду за тобой. Ты не глупый, так почему не поймешь, что я не отстану? Оминис покорно сел рядом. — Что тебе от меня надо? — Ты мне нравишься. И я хочу, чтобы мы были вместе. — Эгоистично, не находишь? — Так я слизеринец или кто? Оминис невольно улыбнулся. — Я постоянно задаю себе этот вопрос. И думаю, что моё место на другом факультете. — Ой, я бы пролез в чужую гостиную, не волнуйся. — В виде собаки? Себастьян положил голову на его плечо и заговорил тихо-тихо. — Я до последнего думал, кем стану, когда превращусь. Хотел в дракона. А стал собакой. — Собаки умные и преданные. Прекрасные животные. — Значит, я прекрасен для тебя? — Ты опять об этом? — Я всегда об этом. Знаю, есть люди лучше меня, но… но никто так не изворачивался, чтобы поесть из твоих рук. Себастьян кожей почувствовал, как вспыхнул Оминис. — Мне нужно побыть одному. Пожалуйста. В вежливой просьбе силы было больше, чем в приказе, и Себастьян послушно позволил Оминису уйти, как бы внутри всё не возмущалось и протестовало. Собаки должны подчиняться. Когда Оминис ушел, Себастьян переключил внимание на высокое окно с видом на дно озера. Ни рыб, ни русалок по ту сторону не было, лишь холодная безжизненная голубоватая белизна, чей вид вгонял в тоску. А потом спрашивают, почему ученики Слизерина такие мрачные. Ха! Попробуйте пожить в подвале с видом на мертвое озеро и сами не заметите, как безумие медленно овладеет вами, как навязчивые мысли будут толкать на ужасные и великие поступки, как действия преобразят лица, жесты, взгляды… От сладостного самоуничтожения его отвлекла сестра, загородив собой вид на окно, и её лицо не выражало добрых намерений. — Ты что натворил? На Оминиса больно смотреть! Себастьян вспыхнул и отвел взгляд в пол. Анна относилась к Оминису с симпатией, но, зная, что Мракс их избегает, поддерживала нейтрально-вежливые отношения и злилась, когда Себастьян донимал Оминиса. Близнецы могли довести врагов если не до больницы святого Мунго, то до больничной постели точно (и именно поэтому их избегал Оминис), и прессовать незрячего одиночку своим вниманием с такой репутацией было слишком. — Даже не вздумай делать этот свой дурацкий взгляд как у коровы, — бушевала девушка, — я не твоя фанатка, чтобы таять. И я жду ответа. — Я облажался, — Себастьян показал забинтованную руку. — Ох, Мерлин… Что случилось? Он вкратце пересказал события дня. Анна молча слушала, поджав губы. На брата она все ещё злилась, но уже меньше. — Какой же ты придурочный. — Я знаю, милая. — Что будешь делать дальше? — Не знаю. Не знаю, что придумать круче, чем… — он показал руками собачьи ушки на макушке. — Я знаю. Оставить Оминиса в покое. — Не могу. Правда. Это так подло, что есть любовное зелье, но нет зелья, отбивающего чувства. Анна ласково потрепала его по волосам, и брат прижался к ней, как верный пёс.***
Оминис с первого курса одергивал балдахин, скрывая кровать от любопытных соседей. В этот вечер ничего не изменилось, и у Себастьяна появилось жгучее желание одернуть ткань и залезть в чужую постель. Или влезть туда собакой, большой и теплой… За шесть лет соседи выучили привычки друг друга. Оминис по утрам мёрз и первым делом тянулся за теплом пледом. Кто-то теплый рядом был бы кстати. Задернутый балдахин шевелился, выдавая спрятанного за ним человека. Себастьян с силой, до боли, сжал кулаки и прошел мимо. Следующее утро прошло как обычно. От укуса капкана остались розоватые полоски, совсем не болезненные, и Себастьян с наслаждением избавился от бинтов. Оминис выглядел уставшим, как будто не спал ночью, и двигался заторможенно. Себастьян выглядел так же плохо: бесконечные мысли не давали уснуть, и полночи он провёл, разглядывая тени. — Себастьян? Оминис произнес это так тихо, что Себастьян поначалу решил, что ему это послышалось. — Да?.. — отозвался он запоздало. — Подойди, пожалуйста. Сердце учащенно забилось. Он подошел ближе и встал истуканом у постели. Оминис держал руку прижатой к груди, пряча что-то. Он открыл ладонь, и Себастьян увидел небольшой мячик, сшитый из кожи. — Я хотел поиграть с тем псом, который гуляет по дороге в Хогсмид. Как думаешь, ему понравится? — Я… эм… я… я думаю, что да. Очень понравится, — севшим голосом ответил Себастьян. Оминис спрятал мячик в карман. — Тогда, может, я смогу встретить его сегодня вечером? Себастьян вдруг улыбнулся. — Может и встретишь. Но чтобы поиграть с хорошим мальчиком, самому надо быть таким. Оминис повернул к нему бесстрастное лицо. — Это очень грубо, но я вынужден это сказать. Какой же ты придурочный. — Я знаю, милый, — отозвался Себастьян. — Я знаю.