Забудь о медленных танцах

У Элайджи Майклсона никогда не было провалов в памяти. По крайней мере — до сегодняшнего дня.   Он мог выпить десять бутылок выдержанного коньяка и не лишиться рассудка, в то время как обычные мужчины лицом к лицу беседовали с грязным полом от пары бокалов красного вина.   Красное вино. Одно из его любимых алкогольных напитков. Но во рту ощущался совсем другой привкус.   Шампанское.   У него было прекрасно развитое чувство ориентации в пространстве. Он мог почувствовать мельчайшее колебание в воздухе, мельчайшее изменение, которого не могли ощутить даже представители дикого мира с самым тонким чутьем.   Но прямо сейчас он не чувствовал даже собственного тела.   Он попытался открыть глаза, но ему это далось с огромным трудом. Он увидел белый потолок словно бы через густой серый туман. Затем начал различать смутные очертания стен. Он находился в какой-то комнате.   Что с ним произошло?   Он не знал. Он не знал, где он очнулся, и это было впервые за все эти долгие столетия.   Когда его младший брат вонзил ему в сердце серебряный кинжал, у него не было никакой амнезии. Он знал, что находится в гробу, и даже ментально существовал в своем сне.    Но сейчас он ощущал провал в своем сознании, огромный черный пробел, пустоту.   И это ему совсем не нравилось.   Он постарался вспомнить последние события. Сильнее напряг свое сознание. Но все попытки тщетны. Воспоминания не приходили.   Внезапно, что-то шевелнулось на его теле и он почувствовал тепло. Освещение комнаты сделалось ярче, туман рассеялся. Он увидел, где он находился. Где он лежал.   Обстановка знакомая. Он был здесь раньше — он не сомневался. Эти светлые обои он где-то видел, а такие красные занавески висели в доме…   Нет…   Нет.   Не может быть.   Эти красные занавеские висели в комнате Елены Гилберт. Он это хорошо знал.   Значит, прямо сейчас он находился в ее комнате… лежал на ее кровати…   Непрошенная мысль проникла в его голову, где творился полный беспорядок. Ужасающее и пугающее объяснение тому, как он оказался в ее постели.   Он боялся, как бы все не оказалось так, чего он стыдился признать самому себе.   Он снова почувствовал легкое движение на своей груди и со стыдом и ужасом осознал, что на нем не было никакой одежды, а рядом лежала Елена…   Совсем обнаженная…   Все его чувства, казалось бы, возвращались к нему — не быстро, но и не медленно. Охвативший его паралич исчезал и он мог двигать пальцами рук, которые ранее его вовсе не слушались.   Первым, что он почувствовал, был запах крови. Свежей крови. Неужели он посмел ее укусить? Неужели он вообще ее…   Он решил не заканчивать эту мысль.   Он поднялся, медленно и аккуратно, и смог опереться только на один локоть.   В комнате было не так светло из-за тех самых красных занавесок. Посмотрев на часы на тумбочке, он понял, что только утро.   Его взгляд упал на красное пятно на подушке, а затем на нее.   Она лежала ближе к краю кровати, спиной к нему, а белое одеяло закрывало ее тело выше талии, так что он мог видеть ее обнаженную спину...   Он сглотнул. Вспомнил, как на балу любовался ее неприкрытыми плечами. Вспомнил, что это было только вчера.   Оглядевшись, он увидел, что беспорядок творился не только в его голове, но и в ее спальне. Его черные брюки были небрежно выброшены в сторону, белая помятая рубашка лежала в другом конце комнаты, а пара идеально чистых туфель валялись возле распахнутой настежь двери. Больше всего бросалось в глаза ее вечернее платье, лежащее в самом центре комнаты — с порванной юбкой до самой талии…   — Доброе утро, — услышал он ее тихий голос.   Погруженный мыслями во весь этот бесстыдный беспорядок, порожденный им, он не заметил, как она повернулась к нему лицом. От вечерней ее прически не осталось и следа, кроме запаха лака для волос. Остатки макияжа красовались на ее лице, а на губах (раскрасневшихся и слегка опухших, видимо, от длительных поцелуев…) остались следы алой помады, давно вышедшей за пределы их контура. А глаза ее, полные радости и восторга, светились нежным и ярким блеском. Она выглядела более расслабленной, чем обычно.   — Это я после вчерашней ночи должна потерять голос, а не ты, — сонно произнесла она.   — Доброе утро, — отрешенно ответил он, до сих пор не веря всему, что происходит. Он проницательно вглядывался в ее счастливые глаза, пытаясь прочитать в них хоть что-то, дать объяснение всему случившемуся, найти ответы на мучившие его вопросы.   — Что случилось? — забеспокоилась она, заметив его взгляд.   — Я…   Он всегда с легкостью изъяснялся, как истинно образованный, дипломатичный мужчина. Мысли его всегда находились в ясном непрерывном потоке. Но сейчас у него с этим были серьезные сложности. Может, это побочные эффекты от неизвестного случая вчерашнего вечера, может, это от того, что перед ним лежала девушка — совсем обнаженная — к которой он не посмел бы подойти слишком близко. Он не позволил бы себе такую вольность. И его мучила, знаменитая в кругу семьи Майклсонов, совесть.    — Элайджа, что случилось? — беспокойство в ее голосе усилилось, а сонный вид давно исчез. Она придвинулась к нему ближе. Что-то приятно шевельнулось внутри него от того, как она небрежно и с легкостью произнесла его имя, отбросив все формальности. Произнесла так, словно они пересекли опасно тонкую грань, существовавшую между ними.   — Я не причинил тебе… боли? — нерешительно начал он и испытующе посмотрел ей в глаза, не скрывая своего страха. — Елена, пожалуйста, будь со мной честна, я не сделал тебе больно?   — Ты имеешь в виду укус или…   — Я не знаю, как я здесь оказался, — с тяжелым сердцем признался он. Внезапно осознал, что у него не хватит смелости продолжать смотреть ей в глаза после его признания.   Она долго смотрела на него, не понимая, шутка это или нет. Но, видимо, вспомнила, что он обычно не шутит.   — То есть, ты не помнишь, что вчера… произошло?   — Я не помню, — тихо сказал он, чувствуя растущую вину в груди.   Понимание появилось на ее лице — она обдумывала его слова — а затем последовало возмущение.   — Нет! — резко произнесла Елена и быстро села, не сводя с него своих глаз. Больших темных глаз. Ее рука мягко коснулась его лица. Но он вздрогнул от непривычности этого прикосновения, а тело сразу напряглось. — Элайджа, ты… ты не делал ничего против моей воли. Как ты мог о таком подумать?   Он мог о таком подумать, потому что другая его часть — более сентиментальная (как сказал бы Никлаус, не упустив возможности оскорбить его) — тайно тосковала по ней, жаждала ее…   — Это было с моего согласия, — продолжала она. — Я хотела этого, Элайджа.   Она принимала вербену, и это успокаивало его. Знание того, что он не пал так низко, должно было принести его черной душе чувство облегчения. Но он не мог его получить, пока в сознании присутствовал огромный провал. Он сомневался, что первой начала она.   Скорее наоборот — все начал он.   Елена убрала руку и села прямо (одеяло соскользнуло до ее пупка, но он не опустил благородного взгляда ниже уровня ее лица). Она смотрела на него. Не сводила с него взгляда. Изучала каждую черту его лица, пытаясь найти объяснение его загадочной потере памяти. Он заметил легкую печаль в ее глазах. Чувствовала ли она себя использованной после его признания? Преданной?   — Значит, ты совсем ничего не помнишь?   — Я припоминаю, как мы пили шампанское, — вспомнил он. Но дальше в его голове была пустота.   — После этого ты пригласил меня… на танец.   Легкий румянец проступил на ее лице. Он подумал, что с растрепанными волосами и остатками алой помады вокруг чувственных губ она выглядела по-особенному великолепной…   Что-то внутри него рождалось, и он испугался, в каком направлении уходили его собственные мысли.   Он отвел взгляд. Увидел, как утренние лучи отчаянно пробивались сквозь плотные занавески.   Елена легла на бок, положила голову на испачканную кровью подушку и подтянула одеяло до шеи, прикрывая свои девичьи прелести. Он заметил высохшую дорожку крови на ее шее, когда ее волосы откинулись в сторону. Он увидел следы своих острых клыков — свою печать на ее теле.   Он внезапно почувствовал вкус ее крови на своем языке. Нектар ее жизни. Такой сладкий и пьянящий. Никогда прежде за всю свою печально долгую жизнь ему не доводилось испытать вкус такой изысканной крови.   Ее сладкий запах усилился. Он чувствовал, слышал, как ее сердце качает по всему ее прелестному телу горячую кровь. Видел, как эта горячая кровь приливала к все более краснеющим щекам, когда она о чем-то тихо раздумывала — раздумывала о чем-то неприличном. О нем. Об их совместной ночи.   Он почувствовал растущую тяжесть под животом и с усилием подавил желание укусить ее. Испить ее крови.   — Что произошло после танца?   Это был обычный вопрос, но он почувствовал внутри себя какой-то слепой страх, стоило ему его произнести. Страх от того, что ему предстояло услышать.   Услышать о своем безнравственном поступке.   Как он нагло затащил ее в постель.   Потеря воспоминаний о вчерашнем дне не обещала ничего хорошего. Его холодный, расчетливый разум служил ему верным спутником все эти столетия, блокировал сентиментальности его печального сердца, когда это было необходимо. Самоконтроль являлся его сильной стороной, помогал ему оставаться в трудных ситуациях с ясным умом.    Но его самообладание дало слабину вчера вечером. Он потерял контроль над разумом, над собой и над подавленными чувствами — никогда прежде он не чувствовал себя таким безнадежным, как сейчас.   Он поддался своим природным инстинктам, как мерзавец.   Он боялся, что, возможно, зашел слишком далеко с ней…   — Ты предложил отвезти меня домой, — ответила она.   Он смутно вспомнил, как Елена садилась в его машину. Вспомнил младшего Сальваторе. Вспомнил легкое чувство ревности…   Или чудовищное.   — Элайджа, я думаю, будет лучше, если ты все сам увидишь, — сказала она, слегка смутившись.    И он понял, что она предлагала ему проникнуть в ее голову. В ее мысли.   В воспоминания о вчерашнем вечере.   — Ты должен вспомнить.   — Я должен вспомнить, — согласился он, прежде чем коснуться пальцами ее виска. Она томно прикрыла глаза. Ресницы затрепетали.