пламя, кровь, молоко

Нет, он был абсолютно уверен, что не доживет до следующего дня. Причины избавиться от него у Эймонда росли в геометрической прогрессии. И он пытался. Не раз. Но почему-то останавливался в последний момент, злобно бросаясь несчетными проклятиями. Люцерис боялся, что ни одна целительница-ведунья не успеет даже прочитать столько молитв и отворотов, это определенно талант. От деда. Эта старая потомственная карга в третьем поколении подозрительно все никак не подыхает. Превращение в свинью у Эймонда было определенно самым любимым. – Ты был бы большим драконом даже в виде свиньи, племянник, но не сейчас. С превеликой радостью попросил бы подать тебя на стол, воткнув тебе в зад.... Впрочем… и так сойдет. Эймонд выхватил тогда меч и бросился на него, намереваясь отрезать лишние конечности. И, судя по его словам, лишними были все. Что ж, муж сказал – муж… сделал вид, что ничего не говорил. Это был не единственный случай. Далеко не единственный. – Если ты посмеешь утащить меня на этот жалкий огрызок от острова, пропитанный вонью рыбы и соленой воды, я утоплю тебя при первой же возможности. И он правда пытался. Из мыслей его вырвал голос матери. – Дорогой, мне передали, ты хочешь меня видеть? – мягко улыбнулась ему Рейнира. В последнее время им нечасто удавалось поговорить. Подготовка к коронации законной наследницы отнимала все время, а потом случилось все, что случилось. – Да, я… прости, мама, но я должен спросить. Это важно! Эймонд, он… Это связано с его здоровьем! – Тише, тише, прекрати тараторить, мой сладкий. Что случилось? – Эймонд не кормит нашего ребенка гру… – конец слова получился максимально невнятный. Волнение коснулось бровей Рейниры. – Дорогой, я не думаю, что заставлять его это делать положительно скажется на ваших отношениях. Но ты мог бы попробовать… – мягко начала она. – Нет, мама! Нет! Это, конечно, меня расстраивает, но я не хочу его заставлять. – Ну, хотя бы в этом вы придерживаетесь с ним одного мнения. Тебе понадобится океан терпения, мне жаль. Но ты уже взрослый мальчик. Мы в ответе за тех, кого… – Да, мама, я знаю. Я больше не убегаю от него, от ответственности. – А мне кажется, ты лукавишь. Буквально на днях я видела, как ты удирал от него, чуть ли не теряя штаны, – хихикнула Рейнира. – В этом вся проблема! – Так ты пришел жаловаться, что он тебе не дает? Ты пытался его изнасиловать? – погрубел ее голос. – НЕТ! Как ты могла подумать, что я… я… – А что? Разве тогда все было не так? – Нет. Я не насиловал его. – Ты знаешь, что я люблю тебя, мой мальчик, люблю всей душой. Ты можешь не врать мне. – Я не лгу. Только не об этом. Это было взаимно. – У него была течка, Люцерис, конечно, в тот момент это было взаимно. – Нет, ты не понимаешь, это.... Ты никогда не понимала. Давай не будем об этом. Я хотел спросить о другом. – Спрашивай все, что угодно. – Эймонд, я вхожу, – не стал дожидаться ответа Люцерис и толкнул дверь в его покои. Он избегал этого момента всеми возможными способами. После самого неловкого разговора в жизни он отправился к Арраксу и летал на нем до заката, надеясь, что их связь придаст ему уверенности и решимости. Потом проведал малышку, шепча ей о том, как сильно ее любит. Даже пустил слезу от осознания, что она никогда этого не вспомнит. Написал прощальное письмо Джейсу. Взял обещание с матери и попросил, чтобы ни случилось, заботиться об Эймонде и их дочери. В конце концов написал письмо Корлису, извиняясь за то, что не оправдал надежд. Рейнира поторопила его тогда, предупреждая, что бездействие может привести к печальным последствиям. Если бы она только знала, что, вероятнее всего, это был их последний разговор. – Из-за того, что он не кормит ребенка. Понимаешь... его грудь. Она полна молока, – румянец вспыхнул на его лице. – Наш мейстер с этим поможет. Или кормилица. Они всегда мне помогали, когда была необходимость. – Об этом и речи быть не может. В последний раз, когда я позвал мейстера, Эймонд чуть не убил его и отказывается разговаривать со мной по сей день. – Ну, тогда предложи кормилиц, они точно знают, как ему помочь. – Нет, это должен быть я, мама. Я сделаю это сам. Я не успел уточнить у мейстера, что нужно делать, а после того, что с ним сотворил Эймонд, я не решусь мучить его расспросами. Я перед ним так виноват. – Ну, ну. Ты не мог знать, как отреагирует Эймонд. В этом нет твоей вины.. – Я просто трус. Я не должен был перекладывать это ни на кого другого. – Малыш, все никак не могу привыкнуть, как сильно ты вырос. Ладно, слушай внимательно. Люцерис был уничтожен морально и нравственно, и буквально минуты разделяли его от погибели физической. В этом не было никаких сомнений. В этот раз Эймонд его точно убьет. И вот он здесь. Замок уснул. Никто ему не поможет. Они просто не успеют. Так, Люк, давай, соберись, ты мужчина или где! Должен уметь смотреть своим страхам в лицо! Он поднял взгляд. Эймонд настороженно смотрел на него в ответ. А в мыслях было только отчаянное: не лезь, блять, дебил, он тебя сожрет. Смущение накатывает с новой силой, когда в нос ударяет запах его омеги. И густой, тягучий и такой сладкий запах молока. Вспоминая, оброненное как бы невзначай, сцеживание грудного молока ночью – самое эффективное. Ты придурок, Люцерис, ему нужна помощь, а ты... Он слишком громко захлопывает за собой дверь. Надо взять себя в руки, а не чл… Словно побитая собака, Люцерис подошел к кровати и осторожно опустился на край. – Как ты себя чувствуешь? – А тебя это ебать не должно! – огрызается Эймонд. – Все еще злишься, – мягко улыбнулся Люцерис и осторожно накрыл его руку своей. Эймонд отвернулся, но руку не убрал. – Нам нужно поговорить, – снова попытался Люк. – Тебе нужно, – сухо ответил Эймонд. – Я пытаюсь помочь. – А можно как-то отказаться или это в любом случае произойдет? – У нас не осталось выбора… – У меня никогда не было выбора! Спасибо, напомогался. К концу его беременности они нашли пусть и хрупкое, но какое-никакое взаимопонимание. Эймонд не подавал виду, но находил облегчение в его запахе и прикосновениях. Но сейчас, после родов, Люцерис даже не пытался угадать его настроение. Поэтому решил выдать как есть. – Я поговорил с мамой. – Ты что сделал? - гневно вскинулся Эймонд и дернул руку, но Люцерис лишь крепче сжал ее и потянул на себя. Слабость после родов у Эймонда еще не прошла, а сейчас нагрянула с новой силой из-за лихорадки. Прижав его к груди, Люк размашисто лизнул метку и вонзил в нее зубы. Эймонд зарычал и пытался его оттолкнуть, но чем глубже кусал его Люк, тем слабее становились удары. Вина сжимала его сердце, но, как продолжал твердить себе Люк, выбора у них больше не было. Он не собирался причинять Эймонду боль, тем более сейчас, когда ему и так невыносимо плохо. Не хотел принуждать его подчиняться. Но благими намерениями, как говорится, вымощена дорога нахуй. Куда он, собственно, и отправится после… Всего. После того первого раза Люк его больше никогда не кусал. Эймонд ясно дал понять, что сделает с ним в этом случае. Кровь омеги сладко жгла горло, и остановиться было так сложно. – Прости меня, прости, прости! Если бы у нас только был другой выход, я бы никогда… – Не хочу, я не буду… – Эймонд жалобно заскулил. Он мог противиться Люку сколько угодно, но его натура не могла отказать своему альфе. – Ты можешь убить меня, после, все что угодно, дядя. Но сейчас позволь тебе помочь. Я вижу, как ты страдаешь. Пожалуйста. Мне тоже от этого плохо. От невозможности облегчить твою боль. Хотя со стороны не скажешь, но они были связаны. Не только Люк заявил права, но и Эймонд. Иногда Люцерис думал, что он это сделал чисто из ненависти, надеясь, что после сношения из-за этого у Люцериса отпадет член. – Подумай о нашей дочери. – Эймонд лишь скривился в ответ. – Тогда о матери. Точно! Подумай об Алисенте. Она будет безутешна, если ты сляжешь. А твоя сестра. Хелена. Я знаю, как она дорога тебе, и ты для нее значишь не меньше. На полупрозрачной рубашке осели несколько капель крови, капнувших с подбородка. Эймонд долго и упорно игнорировал тончайшие шелковые рубашки, которые Люцерис приносил ему на протяжении многих месяцев, но в последнее время сдался и стал стыдливо надевать их на ночь. Соски натирает, так же стыдливо догадался Люцерис, и хотелось утопиться от своей догадливости. Эймонд шумно дышал, отвернувшись в сторону, избегая взгляда. – Valzȳrys (Муж), māzigon naejot issa (иди ко мне), – он и так был в его объятиях, но Люцерис взывал к его разуму, к его душе, – Ȳdra daor henujagon issa. (Не оставляй меня) Эймонд медленно повернулся к нему и взглянул в глаза. – Kirimvose, kirimvose… (Спасибо, спасибо...) – тихо выдохнул Люк, прислоняясь своим лбом к его. – Давай, пойдем со мной, – протянул руку Люцерис и потянул за собой. – Нам набрали ванну, там… будет проще. Эймонд категорически отказался снимать ночную рубашку, опираясь на предложенную руку, медленно опустился в ванну. Люцерис попросил приготовить не слишком горячую воду. Додумался уточнить у матери напоследок, и она предупредила, что сейчас это может повредить. Эймонд ничего не сказал, хотя каждый слуга знал, что он любит погорячее. Люк никогда в жизни еще так быстро не раздевался. Как можно тише он опустился позади Эймонда и, разбрызгивая воду, неловко похлопал себя по бедру, призывая подвинуться ближе. – Māzigon naejot issa, issa zaldrīzes (Иди ко мне, мой дракон). Эймонд даже не пошевельнулся, будто не слышал. Люцерис хорошо знал это состояние. Он был либо очень зол, либо очень возбужден. Чаще всего и то и другое. Прикасаться к нему сейчас все равно, что идти на самоубийство, но Люцерис давным давно подписал себе смертный приговор. Обхватывая его под грудью и притягивая к себе, Люцерис медленно начал осыпать его спину поцелуями, поднимаясь к шее. Эймонд шумно выдохнул и… расслабился. Болезнь забирала все силы, а утешающий запах альфы последнее желание сопротивляться. – Мама сказала, что сначала нужно помассировать гру… – Может быть, ты уже заткнешься и приступишь к делу, пока я не вырвал твою глотку? – хрипло рявкнул Эймонд. Предложение действительно было заманчивым. Люцерис чувствовал себя девственником, нет, они уже много раз были вместе, и он делал с Эймондом вещи гораздо более откровенные, чем прикосновения, но сейчас все было не так. Обычно это была течка, или гон, или ссора, когда они бились до кровавых соплей, а потом до кровавых слюней трахались. Сейчас же это был акт заботы, да такой смущающий, что Люцерис боялся потерять сознание. – Я буду нежным, – жалобно заскулил ему в шею Люцерис, не разжимая объятий. – Перестань ныть, это жалко, – дернул головой Эймонд. – Любовь не может быть жалкой, – Люк потянул его на себя, облокачиваясь спиной о бортик ванны. – Что ты знаешь о любви, грязный бастард, – тихо пробурчал Эймонд, устраиваясь в объятиях Люцериса. – Все, что мне важно было знать. Я зачат по любви. И наше дитя тоже, – улыбаясь, добавил Люк. – Я тебя не люблю, – обыденно произнес Эймонд. Он говорил это уже много раз. – Я покажу тебе как, если ты позволишь, – взволнованно прошептал ему на ухо Люцерис, нежно оглаживая живот, перебирая ребра, и медленно поднял руки выше. Он никогда не прикасался к его груди вот так. Да, бывали моменты во время спаривания, когда он начинал… Сейчас не время об этом думать, вообще не время. Грудь у Эймонда маленькая, безволосая, почти не выделяющаяся на рельефе торса, с аккуратными незаметными сосками. Люцерис помнит вкус его белоснежной кожи. Его тело доводило Люцериса каждый раз до бессвязного скуления. Да, он был абсолютно влюблен в эту маленькую мужскую грудь, но сейчас его альфа нутро сходило с ума от собственничества. Это его омега. Повязанный омега, выносивший его ребенка и подаривший такую прекрасную девочку. Страдал из-за грудей, болезненно разбухших от молока, потому что отказывался кормить малышку. Застой молока не сулил ничего хорошего. У него уже поднялась температура, а грудь была упругой и довольно твердой под прикосновениями из-за отечности. – Я понимаю, что это сложно, но, пожалуйста, постарайся расслабиться, – хрипло прошептал Люцерис и поцеловал в щеку. Эймонд прикрыл глаз. Его ресницы дрожали. Сквозь шелковую ткань прикосновения Люцериса были почти невесомые. Большими пальцами он проходился легкими поглаживающими движениями вокруг торчащих набухших сосков. Он не хотел давить на Эймонда и не хотел утруждать его всем своим скопившимся возбуждением. Аккуратно оглаживая груди, он старался примериться и устроиться поудобнее. После неловких ерзаний развел ноги и согнул в коленях, сжимая бедра Эймонда. Тот лишь тихо выдохнул, но глаз не открыл. Люцерис пытался дословно вспомнить, что говорила ему мать, надеясь, что это удержит его разум. Сначала нужно стимулировать отток молока. – Paghagon, paghagon (Дыши, дыши), – сказал Люцерис, не зная, говорит он это Эймонду или больше себе. Легкими круговыми движениями ладони поверх каждой груди Люцерис начал массаж. Жар Эймонда, казалось, передавался Люцерису. И даже вдыхаемый воздух обжигал. Пять минут. Ему нужно продержаться пять минут. От ключицы в сторону соска по спирали, от подмышки в сторону соска по спирали… В воздухе появился тончайший запах молока. Люцерис еле сдержал рычание, глотая слюну. Под пальцами он ощутил мокрую рубашку. Уши Эймонда были краснее, чем самый яркий закат, который он видел. – Дядя, если хочешь, дальше ты можешь сам, я объясню… – Нет, не заставляй меня… – еле слышно прошептал Эймонд, отворачиваясь как можно дальше. Люцерис обреченно вздохнул. Оперев основание кисти на грудную клетку, он сдавливает подушечками пальцев сверху и снизу от ареолы и ритмично тянет вперед, имитируя кормление ребенка. Эймонд болезненно всхлипнул. Через пару секунд ночная рубашка промокла от льющегося молока. Капли стекали по телу и растекались по воде белесыми пятнами. – Боже, Эймонд, боже… – стонет Люцерис, осыпая поцелуями влажную шею, – прости меня. Запах молока вырвал из его груди утробный рык, он собственными руками обкрадывал их малышку и все это пропадет почем зря. Грудная клетка Эймонда судорожно вздымалась. Предательская мысль вспыхнула в голове и отказалась покидать разум. – Я не могу, не могу больше, не могу… – завыл Люцерис и выскользнул из под Эймонда, придерживая под спину, помог облокотиться на бортик. Широко мазнув языком по мокрому пятну, Люцерис припал к груди. Сладость теплого молока обожгла горло, но ткань мешалась. Люцерис зарычал и разорвал рубашку, спуская ее на худые дрожащие бедра, которыми Эймонд для него родил… Подняв взгляд выше, Люцерис понял что это он. Его конец. Бежать было некуда. Он решил действовать на опережение. Опустив голову под воду, лизнул языком на пробу и взял глубоко в рот. Эймонд вцепился руками в его волосы и не отпускал. В одну секунду тянул на себя, а потом с новой силой толкал его под воду. Сложно было понять, хочет он его трахнуть или утопить. Кровь стучала в висках и отсчитывала секунды. Судорожно хватая ртом воздух, он вырвался из воды. Эймонд прожигал его ненавидящим взглядом и, о боги, если бы только он знал, как сильно закипала от этого кровь. Люцерис обнял его за шею и прильнул губами к его, пытаясь отдышаться. Эймодн ответил. Мягко обхватил его губы своими… и укусил до крови. Утробное рычание зародилось глубоко внутри и мягко погасло. Сладкое осознание осело в паху, Эймонд опять соединил их кровь. Люцерис чувствовал ее привкус с того самого момента, как вонзил клыки в его метку, и сейчас она смешивалась с его кровью. Потянувшись за маслом, которым должен был намазать грудь перед массажем, что он так и не сделал, потому что Эймонд отказался снимать рубашку, щедро зачерпнул пальцами и отвел руку назад. – Ты даже не представляешь, как сильно я хочу тебя сейчас, – прошептал ему в губы Люцерис и прильнул снова. Спешно подготавливая себя одной рукой, второй Люцерис уперся в бортик ванной, нависая над Эймондом. Взгляд упал на покрасневшую кожу, стыдливо блестевшей от молока. Мягкими поцелуями он опустился с шеи до его сосков и лизнул на пробу один. С протяжным стоном Эймонд запрокинул голову на бортик. Тихо улыбаясь себе под нос, Люцерис лизнул другой и припал к нему губами. Карамельный запах молока и разгоряченной кожи делал с ним невообразимые вещи. От запахов хотелось выть. Он сомкнул губы и лакал из его груди, как будто жажда мучила его на протяжении многих дней. Сладость теплого молока раскаленным металлом вливалась в его горло. Опустив руку, которой себя подготавливал, он нащупал дядин член в мутной воде и принялся ему дрочить. – Трахнешь меня, дядя, – это был не вопрос. В глазах напротив горел огонь. Приподняв бедра, он приставил кончик и сел до упора. Много времени им не понадобится. – Если бы я мог, если бы я только мог, дядя, я был бы твоей омегой, – судорожно шептал ему в губы Люцерис, – И ты мог бы разводить меня столько, сколько захочешь. Но судьба – злобная сука – распорядилась иначе. И мне на нее плевать, я никогда, слышишь, никогда не отпущу тебя, issa jorrāelagon (моя любовь). Но Люцерис не рассчитал, что звери, загнанные в угол, нападают. Эймонд вонзает зубы в его отметку, повторно клеймя своим знаком, и Люцерис вскрикивает, кончая. Возможно, с самого начала у него была какая-то тактика, и он ее придерживался. Что бы Эймонд ни говорил, Люцерис знал, как сильно тот его жаждал. Пламя и кровь. Они созданы друг для друга. Пламя, кровь, молоко и… о четвертом ингредиенте история таинственно умалчивает. Чутье его никогда еще не подводило, он и вправду отправился нахуй. Возможно, стоило задуматься, может, в его роду тоже была ведьма. Ах да. В отличие от той злобной старой зеленой суки, в нем текла кровь дракона.