В плену порока

      Рисуя метку, я каждый раз проклинала всех: сначала родителей за то, что они были готовы использовать дочерей в качестве разменной монеты, после — сестру, из-за которой той самой оплатой в итоге стала я. Последним в этом списке был Эмилиан: да, он не был моим тюремщиком в стенах замка, но его ограничения были иного смысла.       Куда более изощрённого, чем обычный запрет выходить из своих покоев после полуночи. Знала бы я, что внешне прекрасный незнакомец из лавки окажется таким подлецом внутри — дала бы ему звонкую пощёчину ещё тогда. Увы же, теперь я была не в том положении, чтобы перечить, и уж тем более — давать волю гневу. Эмилиан помнил, кем я была, и за это незначительное знание мне приходилось дорого ему платить. Было бы проще, желай он видеть в своём кармане что-то материальное: я бы украла, выпросила, заработала бы. Но по очередной насмешке судьбы он захотел то, что, пожалуй, ещё раз подтверждало моё нежелание иметь с мужчинами никаких связей…

***

      — Покажи мне её.       Эмилиан никогда не приказывал мне: в том не было надобности. Мой секрет был невидимым кнутом в его руке, и этого хватало, чтобы я подчинялась. Наверное, ему просто нравилось видеть, как из строптивой девчонки я поневоле превращаюсь в покорную куклу. Ломаюсь, раз за разом отрезая от себя по кусочку.       — Краска… ещё не успела высохнуть.       — Тем лучше, — его длинные пальцы по-хозяйски скользнули от шее к груди, едва скрытой тканью. — Мне даже не придётся прикладывать лишних усилий.       — Я могу хотя бы попросить тебя отвернуться?       — Зачем? Я уже видел тебя, Розалия. Знаю, какова ты на вид… Какова на вкус. Стоит ли стесняться?       Слегка прищурившись, он усмехнулся: я же ощутила, как стыд впился в кожу множеством иголок. Ладони вспотели, но я постаралась пересилить себя. Поводов для самодовольства у него и так было с лихвой.       — Если ты хочешь, чтобы я делала вид, что мне это по душе, то прояви хотя бы толику уважения. Для столь воспитанного и благородного аристократа это не должно быть сложнее, чем правильно пользоваться приборами на ужине.       — Мне так нравится, как ты обнажаешь зубки: умилительное зрелище, но так и быть, в этот раз в качестве исключения я исполню твою просьбу.       Не скрывая наслаждения, Эмилиан последний раз пощекотал мой подборок. После — отвернулся, тем самым подталкивая продолжить начатое действие до самого конца. Мне вовсе не хотелось оголяться перед ним. Смотря на его спину, усеянную длинными волосами, мне хотелось только одного: сбежать из его покоев. Сорвать вычурный наряд, смыть фальшь, но я больше других понимала, что это не только бесполезно, но и глупо. Эмилиан обладал отменным слухом, а Алистер — связями. Они бы отыскали меня быстрее, чем я бы успела даже шаг сделать за пределы замка.       Подождав с десяток секунд и убедившись, что Эмилиан и правда не смотрит на меня, я принялась раздеваться. Делать это самостоятельно было непривычно и сложно, но я готова была терпеть неудобства ради мнимой иллюзии согласия. Так было проще: убеждать себя, что раз завязки расшнуровывает моя собственная рука, то всё происходящее не так уж и отвратительно. Может, даже сносно: как никак Эмилиан не был заплывшим жиром стариканом с тремя волосинами и полу гнилыми зубами, а вполне симпатичным молодым мужчиной.       Если бы только эта красота не блекла под его мерзким условием. Если бы только он давал мне выбор, а не принуждал приходить к нему…       Дрожащей ладонью я подцепила платье, сдёрнула его на талию, смазав лебедя. Теперь он стал походить не на величественную птицу, а на рисунок из-под пера неудачливого творца: шея изломалась, крылья же и вовсе загнулись в разные стороны. Выводить их кистью было особенно сложно, и от этого в груди забурлило раздражение:       Просит меня рисовать эту дурацкую метку, хотя мы оба знаем, что будет, как только я приду сюда. Я и так вожусь с ней перед каждой встречей с Алистером.       И если лорд позволял себе лишь убедиться в наличии лебедя, то Эмилиан не ограничивался созерцанием. О, нет, этого человека (и человека ли?) не сдерживали ни принципы, ни мораль, ни даже формальный факт того, что я была невестой его близкого друга, пускай Алистер и не подозревал об обмане. Было ли в этом мире хоть что-то весомое для него? Кто-то или что-то, чем он дорожил?       — Я слышу твоё неровное дыхание, Розалия. Только попроси, и я с удовольствием помогу тебе избавиться от одежды.       Проклятье.       — Не стоит, я уже почти закончила.       — Поторопись: не хотелось бы, чтобы ты столкнулась со своим женихом на выходе из чужих покоев.       Обманчиво ласковый голос. Эмилиан умел менять тембр и орудовать им не менее искусно, чем Милош — луком. Наверняка, именно так он пленял сердца сотен и тысяч девушек в округе: кто бы мог устоять, когда тебе на ухо шепчут столь вкрадчиво? Только вот я знала, что кроется за видимой иллюзией заботы: угроза.       Какая именно из всех сказать было сложно, но проверять границы его снисходительности я не хотела. Стряхнув платье на пол и поёжившись от холода, я приблизилась к Эмилиану почти вплотную. Он всё ещё стоял ко мне спиной, но даже так я физически ощущала его прожигающий взгляд: так смотрели на долгожданный трофей, добычу или, возможно, любимое блюдо среди вереницы яств.       В самую первую ночь такое явное вожделение пугало, сейчас же страха не было: внутри теплилась лишь злость. За что я заслужила такое обращение? Почему была обязана утолять физический голод того, кого суммарно знала не больше нескольких суток?       Впившись ногтями в ладонь, я принудительно подавила порыв: он того не стоил. Надо было лишь пережить этот раз. А потом — ещё один, и ещё один… Возможно, однажды Эмилиану наскучит происходящее и он решит взимать плату как-то иначе: разговорами, а не телом. Хотя, наверное, дворянину фальшивые беседы были не менее омерзительны, чем мне то, что он со мной творил.       — Подойди.       — Я и так рядом, — я протянула руку, положила её на плечо. — Тебе всего лишь надо повернуться… господин.       — Ты знаешь, о чём я. Подойди.       Кожу толкнуло мурашками, и, сглотнув колкость, я обошла Эмилиана по кругу. Остановилась на небольшом расстоянии от его груди, чувствуя, как грубая ткань пиджака царапает запястья. Быть абсолютно голой рядом с ним одетым было частью игры: раздевать себя Эмилиан позволял только за исправное следование инструкциям. За четыре раза из шести мне удалось увидеть только слегка расстёгнутую рубаху и приспущенные брюки.       Однако он разрешал другое: брать на себя инициативу, касаться волос, а при исключительно хорошем настроении — самостоятельно целовать его.       — Восхитительна. Ещё тогда, в лавке, я понял, что ты — лучшая из двух сестёр, сейчас же из раза в раз убеждаюсь в этом лично.       Мужские ладони с упоением легли на бёдра, губы же впились в шею без лишних предупреждений.       — Если бы я мог, то забрал бы тебя навсегда: как жаль, что настоящая Оливия поступила так недальновидно, и лишила меня возможности сделать это напрямую. Но ничего…       Язык уже знакомым зигзагом спустился к метке на груди:       — Ничего… У меня много способов получить своё.       Я прикрыла глаза, постаралась не вздрогнуть от прикосновений: Эмилиан стирал нарисованного лебедя из раза в раз, будто бы говоря мне: «Твоя роль — фальш, как и эта метка. Настоящая ты только в моих руках, на моих устах и в моей постели.»       Стылый воздух смешивался с прохладой кожи: отчаянно хотелось отыскать в его ласках хотя бы толику тепла, но и её там не было. Пальцы Эмилиана словно были сотканы из мрамора, ледяного и безликого, как и он сам. Каждое прикосновение — шипы, оставляющие раны, каждый поцелуй — яд на языке. Любил ли этот мужчина хоть кого-то? Умел ли или был способен только ломать в попытках заглушить скуку?       Я не ведала ответа на вопрос, но в попытках облегчить собственную участь задавалась им из раза в раз. Быть может, если бы я поняла его, нашла причину, то было бы не так больно?       — Ты была в его саду? — рокочущий шёпот вместе с дыханием очертил сосок. —Твоя кожа пахнет розами…       — Всего на четверть часа: Алистер хотел, чтобы у меня в покоях стоял букет…       — Какая забота. Делает всё ради своей прекрасной Оливии.       Имя сестры из уст Эмилиана отдавало издёвкой, беспощадной и жестокой.       — Как думаешь, стал бы он так трепетно налаживать с тобой контакт, если бы знал, как на самом деле обстоят дела? Остался бы снисходительным хозяином для маленькой лгуньи, мечтающей только об одном — поскорее сбежать прочь?       Мне хотелось оправдаться, но подходящих слов не было: Алистера Эмилан знал не первый десяток лет, меня же видел насквозь. Что я вообще могла ему возразить?       — Молчишь, понимаю. Правда бьёт больно, не так ли, милая Розалия?       — Тебе ли говорить мне о боли? Вы забрали у меня всё: он — свободу, ты — тело. Больнее мне сделать сложно, разве что ты решишь отнять у меня ещё и семью, рассказав Алистеру о нарушенной сделке.       Его губы прильнули к груди, вырывая из меня сиплый вздох: они были единственной горячей частью его тела, все ещё скрытого за несколькими слоями ткани. Рефлекторно я прижалась ближе, задрожала: холод покоев был столь силён, что я была готова дать ему больше положенного, чтобы только не закоченеть окончательно.       — Зачем мне это? Я бы не хотел лишать себя твоего общества, да и ещё столь скоро.       — Как будто я тут по своей воле.       — Неужели?       Выпрямившись быстрее, чем то мог бы сделать обычный человек, Эмилиан схватил меня за подбородок и притянул к себе. Его губы накрыли мои: властные, наглые. Голодные. Я успела только замычать, вцепившись пальцами в ворот. Он всегда целовал меня тогда, когда я ждала этого меньше всего. Ни о каком разрешении и речи не было: если Эмилиан желал моих ласк, он просто брал их. Так же, как брал любые товары с прилавков магазинов, не заботясь о их цене.       Наши языки сплелись, накаляя градус. В поцелуе не было нежности, участливости или даже их подобия — только похоть, пятнавшая скулы кроваво-красным. Эмилиан кусал мои губы, раздирая кожу, после — слизывал выступающую кровь, будто находил в ней особое удовольствие. Было ли это странным? Вероятно. Было ли это страннее мужчины в гробу, странных обитателей и шорохов по углам? Едва ли.       Несмотря на грубость, его ласки нельзя было назвать неумелыми. Эмилиан пользовался знанием моих слабостей: вжимал бёдра в свои, переключался на шею, вкрадчиво шепча какие-то слова, что пускали по позвоночнику импульсы. Это была сладость и пытка одновременно. Я понимала, что всё это шоу он затеял исключительно, чтобы потешить собственное самолюбие, но едва ли могла бороться с собственным телом. Оно само льнуло к его груди, так, будто могло найти в его руках обрывки милосердия.       Это было глупо и омерзительно: возможно, я действительно успела сойти с ума.       Когда же на губах не осталось и живого места, Эмилиан отстранился. Вытер рот тыльной стороной ладони, ухмыльнулся, окинув взглядом с ног до головы. Наверное, я вся была в собственной крови: ощущала её на подбородке, ключицах, ещё немного — на языке. Хотелось стереть её прочь, но хватка Эмилиана на моих ягодицах не давала сделать больше одного шага. Ему нравилось видеть следы: представлять, что я принадлежу ему, пусть всего и на час.       Чёртов мерзавец.       — Ты всегда говоришь одно, а твоё тело — совсем иное. Интересно, как долго ты будешь отрицать, что какая-то часть тебя наслаждается тем, что я с тобой делаю.       — Кто в здравом уме будет наслаждаться принуждением?       — Это ты мне скажи, — его пальцы скользнули между ног, размазывая влагу. — Или ты возбудилась совершенно случайно?       Я стиснула челюсть, пытаясь заглушить жжение под кожей, поймала его взгляд: мне не должно было быть приятно от его ласк. Не должно было, но почему-то было.       — Столько ненависти и желания одновременно. Я мог бы любоваться твоими метаниями целую вечность…       — Тебе уже говорили, что ты безумец?       Мой голос был тих и хрипл: почти на грани придыхания.       — За столь долгую жизнь меня называли по-разному, — Эмилиан опустился на колени, сжал меня крепче, не позволяя отодвинуться. — Сердцеедом, убийцей, предателем…       Тёплое дыхание коснулось лобка, сместилось ниже.       — Безумцем — никогда, но я готов им быть, если взамен получу тебя.       — Воистину безумец. Клянусь, однажды, когда моей семье не будет ничего угрожать, я сомкну ладони на твоём горле.       — Буду ждать с нетерпением.       Это было сумасшествием: моей клеткой, свитой из колючего плюща. Возможно, однажды я смогла бы выбраться, а пока…       Пока я проклинала Эмилиана под тихий перезвон колоколов и отчаянно стучащее сердце. Одно на нас двоих.