Шоу "Импровизация": так все началось

      Шум, гам, топот и просто неисчислимое количество отборнейшего русского мата — все это школьный коридор. Кто дерется, кто залипает в экран телефона, а кто судорожно пытается успеть списать домашнее задание у доброй одноклассницы, пока не прозвенит звонок.       Антон стоит у кабинета английского, плечом подпирая стену, выкрашенную в светло-зеленый цвет. Стоит и считает секунды до назначенного времени, и когда нужная цифра высвечивается на экране его старого самсунга, дверь чуть ли не с ноги открывается, чудом не слетая с петель, а из кабинета вылетает 9 класс. Шумно переговариваясь, и, как долетело до слуха Шастуна, обсуждая внеплановую проверочную работу по английскому, они проходят мимо.       Антон в свою очередь дождавшись, пока шумная свора уйдет дальше по коридору, даже непонятно зачем, оглядывается по сторонам, прежде чем быстренько проскользнуть в кабинет, и тут же запирает дверь. Он еще не повернулся, но уже чувствует взгляд на своей спине, буквально кожей ощущает привычную легкую улыбку. — Арсений Сергеевич, зачем же так с девятым классом? — наконец он встает лицом к учителю. — Внеплановые самостоятельные — ну это просто верх жестокости. Слышали бы Вы, как они возмущались… — демонстративно и слишком уж наигранно вздохнув, он подходит все ближе и ближе к учительскому столу. — И тебе привет, — с той же улыбочкой Попов встает со своего места. — Ну а если серьезно, Арс, то я соскучился вообще-то.       Антон выжидающе смотрит в голубые глаза напротив, пока старший не сокращает оставшееся между ними расстояние. Мгновение, и Шастун ощущает чужие руки на своей талии, а горячее и прерывистое дыхание — на губах. Подается вперед и легко, без нажима касается своими чужих.       Арсений быстро перехватывает инициативу, по-хозяйски проталкивая острый язык в чужие губы, но спустя мгновение быстро отстраняется, и, пока Шастун еще не успевает опомниться, несильно, но ощутимо кусает его за кончик носа, тут же оставляя на этом месте невесомый поцелуй. Шастун грузит, виснет, морщится, смешно сводя глаза к переносице. — Я же когда-нибудь привыкну к твоим неожиданным порывам съесть меня?.. — даже сам Антон не знает, вопрос это или утверждение.       В ответ слышится легкий и тихий смех и вопрос, ответ на который Попов уже знает: — Тебе не нравится? Ты можешь просто сказать, и я перестану так делать, — Антон уверенно мотает головой, вновь заглядывая в глаза напротив — он теряется в них. Видит в этом маленьком голубом мире звезды, нет — вселенные, галактики. И чувствует себя маленькой кометой, что летает в этом огромном мире: меж планет и их спутников, звезд и их систем.       Антон дышит Поповым, как бы банально и слащаво это не звучало. Он нуждается в этих сильных руках, в объятиях которых он готов забыть обо всем; в губах, что так нежно и трепетно чмокают в кончик носа; в словах поддержки, в словах о любви. И Шастун во взаимности своих чувств уверен больше, чем на сотню, он попросту видит, как у старшего горят глаза, на поражение стреляя ледяными осколками, как меняется выражение лица, стоит только ему попасть в поле зрения, и сколько искренности он вкладывает в каждое свое слово, в каждое касание и каждый поцелуй. ***       Морозный январский ветер несет по воздуху крупные хлопья снега, а те на большой скорости врезаются в землю, покрытую еще миллионами и миллиардами таких же; в машины, в людей, что укутались в самый теплый пуховик, который только нашли у себя дома, замотали на шее широкий шарф и попрятали в него носы. Метель.       Антон по сторонам оглядывается, ищет глазами хоть одно лицо, не омраченное хмурой гримасой. Ищет и не находит. Толпа спешит куда-то, каждый думает о своем, о насущном. Ни одной улыбки, ни одного взгляда вверх — на затянутое снежными тучами небо, ни одного языка, высунутого на встречу белым мухам. Шастун искренне не понимает этих людей. Неужели у них так много дел, что если они сейчас остановятся на минуту, засунут телефон поглубже в карман и, искренне восхищаясь красотой падающего снега, оглянутся вокруг, то непременно потеряют миллион или, как минимум, проиграют все свое имущество.       А Антон зиму любит. Его до глубины души трогает эта атмосфера: солнце еще не успело показаться над крышами городских зданий, все в полутьме; белые тротуары желтым светом освещают ровные ряды уличных фонарей, а хлопья снега, будто сияя и переливаясь воздухе, летят в лицо, путаясь в ресницах, золотых кудряшках, и разбиваясь о красные от мороза щеки. — Кхм, земля вызывает Шастуна, прием, — слышится где-то в стороне.       Антон поворачивается на звук, а губы его расползаются в улыбке. — Привет, Дим. Ты чего так трясешься? — недоумение так и читалось на его лице. — Серьезно, блять, почему я так трясусь? — друг смотрит в ответ. — Да так, ерунда, просто на улице минус шестьдесят, а я в осенней курточке. А ты чего довольный такой? — он по привычке выгибает бровь, оглядывая друга с головы до ног. — Просто красиво здесь. Мне нравится, — Антон пожимает плечами, потому что действительно не может дать себе отчета о таком чересчур приподнятом настроении.       Дима лишь кидает на него снисходительный взгляд, а уже секундой позже достает свой телефон, открывая приложение для заказа такси. И вот спустя десять минут, — десять из которых Позов проклинал погоду, плохо работающий интернет, слишком дорогое такси и старые кроссовки, что были насквозь сырыми от снега, — они садятся в теплый салон. ***       Антона и Диму по коридору вперед ведет абсолютно незнакомый им человек, представившийся Станиславом — креативным продюсером нового шоу. Парни послушно идут вперед, слушая все его беседы. — Ваши коллеги уже прибыли, они ждут вас в офисе. Еще двое комиков и ведущий. Парни они хорошие, думаю, вы быстро наладите контакт и найдете общий язык, — коридоры и повороты все никак не заканчивались, хотя казалось, будто идут они уже целую вечность. — В этот день у вас никаких дел не будет, сегодня — знакомство, общение, притирка. Поначалу, конечно, будет непривычно и, возможно, некомфортно, но позже вы сами начнете кайфовать от этого всего, вот увидите. — Говорите так, будто мы две девственницы, а Вы ведете нас в БДСМ-бар, — вдруг выдает Дима, пропуская на губы легкую усмешку.       Шеминов одобрительно кивает и останавливается у одной из миллиона дверей. — Молодец, Позов, садись, пять.       Все трое заходятся в легком смехе, и Станислав, решив не тянуть, нажимает на дверную ручку, первым проходя в светлое помещение. — Друзья, секундочку внимания. Ваши коллеги, прошу любить и жаловать.       Антон стоит за дверью, в коридоре вместе с Димой, и он же первым толкает друга в помещение. — Дмитрий Позов и… — он ждет, пока за первым войдет и Шастун. — Антон Шастун, — с улыбкой на лице произносит Шеминов, и порог комнаты переступает двухметровая шпала, на лицо нацепив уже такую привычную улыбку-светильник, как однажды ее назвал Позов. — Всем при… — начинает Антон, но его прерывает резкий звук разбитого стекла, и он тут же поворачивает голову в сторону шума.       И лишь секунда уходит на то, чтобы осознать, кто стоит перед ним в другом конце комнаты. Вторая, чтобы перебороть в себе желание развернуться и выбежать из помещения, расторгнуть все контракты, переехать в другую страну и сменить имя, внешность, номер телефона.       Улыбка медленно сползает с лица, а глаза неотрывно смотрят в голубые напротив — но Антон заставляет себя отвести взгляд. Он сглатывает тугой ком, что сбился в горле и мешал спокойно даже дышать. — Всем привет. — Привет! — слышится с другой стороны комнаты, и Антон, с радостью найдя способ отвернуться от него, смотрит на низкого брюнета со слишком уж смешным хвостиком на макушке. — Сергей Матвиенко, Серега, Серый, Серж, Матвиеныч, да хоть горшком обзовите, мне ровно, — Сережа подходит к новоприбывшим и с улыбкой на лице протягивает каждому по очереди руку. — Арс, ну стаканы в этом офисе не бесконечные, — Антон вновь оборачивается на звук незнакомого голоса ко входу, а там стоит худощавый мужчина, по виду явно превосходящий его самого в возрасте. — Это уже второй за сегодня, может, ты решил, что надо раскрушить весь офис? Я только за кофе выходил, пришел, а ты уже тут стеклопереработку решил основать, — незнакомец выгибает бровь, однако, не смотря на слова, в его голосе нет ни капли злости или агрессии. И наконец он поворачивается к новоприбывшим. — Паша Воля, ведущий, — он улыбается, чем вызывает две ответные улыбки, и протягивает ладонь для рукопожатия.       Антон пожимает ее, а в голове так много мыслей, что кажется, его мозг расплавится прямо сейчас. Нет, Антону определенно не нужно и минуты для того, чтобы прийти к выводу — прошлое в прошлом. Сейчас нужно ярко улыбаться, смешно шутить и, если придется, — а Антон в этом уверен, — общаться с Арсением так, будто они познакомились только сегодня. Будто не было тех совместных ночей дома у старшего, не было тех теплых слов о том, как дорог ему Шастун. Не было горячих прикосновений, прерывистого дыхания, его губ на губах ученика…       Антон мысленно дает себе звонкую пощечину, а в реальности лишь до боли закусывает нижнюю губу. Опять расклеился. Сука.       Да, вариант сделать вид, что ничего не было — самый лучший, но такой болезненный… Антон точно знает, что времени для того, чтобы научиться спокойно смотреть в эти чертовы голубые глаза, а внутри в этот момент ничего не переворачивалось вверх дном, уйдет много. Но, несмотря на всю боль, что приносит хоть мимолетный и односекундный зрительный контакт, рано или поздно Антон научится держать спину и улыбку на лице. — Ну что, все в сборе уже? Отлично, тогда давайте приступать к знакомству, — Стас оглядывает помещение. — Арсений, там сильно плачевно все? — Да не особо, я все уже собрал почти, — слышится с его стороны.       Шеминов пожимает плечами, проходит вглубь просторной офисной комнаты и садится на угловой диван рядом с Матвиенко, перед которым стоит маленький столик. Позов отмирает первым, положив руку на плечо Шастуна. — Шаст, все в порядке? — шепчет на ухо, так, чтобы не услышал никто кроме Антона.       Он неуверенно кивает и под пристальным взглядом двух голубых, чей обладатель уже сидел, направляется к дивану. Садится с противоположного края от него и направляет глаза и внимание на продюсера, строго-настрого запретив себе смотреть в сторону Попова. — Ну что ж, знакомиться будем таким образом: каждый по очереди расскажет сначала общую информацию, а после два интересных факта о себе, — все кивают, соглашаясь на это недо-знакомство, пере-игру. — Отлично, тогда я начну. Зовут меня Станислав Шеминов, но это вы и так все знаете, мне двадцать пять лет…       Где-то на этом моменте Антон мысленно отключается от беседы, полностью теряя ее смысл. Он честно не хочет уходить в свои мысли, вновь теряться в них, как в бесконечном лабиринте, но его, будто собаку на любимое лакомство, ведет вперед его сознание. Но вот из, казалось бы, неизбежного самокопания его вытягивает неожиданное, но такое спасительное обращение Стаса: — Антон, теперь давай ты, — он выжидающе смотрит на Шастуна.       Он же прокашливается несколько раз, собирая расползшиеся мысли в один большой ком. — Ну, я Антон Шастун, мне двадцать два года, — он натягивает на лицо привычный «светильник». — Родился и вырос в городе Воронеж, сюда приехал в университет поступать. Кстати, три года отучился на юриста, а сейчас вот бросил. Не мое это, жаль, поздно понял. Единственное, что запомнилось из студенческой жизни — это наша университетская сборная КВН. Там-то я и понял, что хочу оставшуюся жизнь связать с юмором, — он кидает взгляд на Диму и улыбается еще шире. — И там же встретил Поза.       Все пятеро вроде бы и внимательно слушают его, вот только один из них, уперев взгляд двух голубых в пол, о чем-то крепко задумался. Нет, Антон отнюдь не лучший эмпат на планете, но не ощутить напряжение, исходящее от Попова, просто не мог. — А, точно, два факта, — Антон на мгновение задумался. — Первый: у меня просто жуткая аллергия на рис и всякие там крупы, пятнами покрываюсь почти мгновенно. Второй… — Шастун осекся, в сотый раз спрашивая у самого себя: а стоит ли озвучивать то, что крутится в голове уже последние полчаса, если не четыре года? — Я просто ненавижу голубой цвет, — на выдохе все-таки произносит он. Почему колебался? Да потому что уверен, что по настоящему правильно поймет его лишь один человек. Остальные задумаются, некоторые посчитают его лютым гомофобом, а некоторые не найдут в этом никакого тайного смысла. Ну, просто не нравится человеку цвет — что может быть странного?       Ненавижу… Очень подходящее слово, вот правда.       Антон ненавидит Арсения и его глаза. Ненавидит за количество бессонных ночей, проведенных лицом на мокрой от слез подушке. Ненавидит за сорваный от звериного крика боли в ночной тиши голос, за то время, за тот момент, когда Арсений так уверенно сказал «Да» и оборвал все связи между ними.       Шастун вновь отключается от беседы, уплывая по реке тяжелых мыслей. И одна почему-то кажется самой абсурдной из всех, но оттого и самой интересной.       Есть ли кто-нибудь у Арсения? Нет, не подумайте, Шастуну абсолютно похуй на это, да и знать не особо хочется, и вообще пошел в жопу, Попов. Приходит ли он в пустую и мрачную квартиру каждый вечер, или его встречает легким поцелуем в губы девушка, парень, а может и жена?.. Да, скорее всего, так и есть. Арсений живет со своей второй половинкой, по субботам они вместе готовят вкусную творожную запеканку, и Попов каждый раз то масло прольет, то муку рассыпет, то духовку забудет включить.       И нет, Антон не накручивает себя. И вообще никогда в жизни не накручивал. Просто почему-то уверен: Арсению есть кого любить, есть кого нежно обнимать по ночам со спины, трепетно целовать после трудного рабочего дня… ***       Арсений на ватных ногах вваливается в свою квартиру. Тишина, темнота, пустота. «Дом» встречает его холодом, и Попову даже начинает казаться, что он перед уходом забыл закрыть окно. В голове слишком много мыслей, переживаний, и хочется сейчас лишь одного: напиться до беспамятства, заглушить саднящее чувство внутри, что засело слишком глубоко — где-то под ребрами, сжало легкие, не давая спокойно дышать.       Попов спешно скидывает утепленные зимние кроссовки, они падают на пол, пачкая его. В том же неизвестном направлении летит и куртка, почти беззвучно приземляясь на ламинат.       Все на что хватает сил и желания — это наскоро помыть руки в раковине на кухне. Арсений даже не вытирает их, не стряхивает капельки воды с пальцев — ну как-то вообще не до этого. В два шага он преодолевает расстояние до его домашего мини-бара, если, конечно, две бутылки коньяка и одну — водки, можно назвать мини-баром.       Он не готовит закусь, не достает рюмки с верхней полки с посудой, а просто первую бутылку алкоголя открывает и жадно прислоняется к ней, делая первый и самый большой глоток. Горло обжигает спирт, и Попов закашливается, щурясь от неприятных ощущений.       Второй, третий глоток, и вот — больше половины бутылки уже выпито. Пустой желудок лишь усугубляет дело, голова тяжелеет, слегка ведет в сторону, но Арс и не собирается противостоять действию алкогольного градуса — лишь медленно оседает на пол, спиной опираясь об один из кухонных ящиков. На жестком сидеть некомфортно, но еще более некомфортной кажется чистая и светлая голова, при таких-то обстоятельствах.       Арсений затуманенным разумом вспоминает чувства, отразившиеся сегодня в тех некогда родных зеленых — растерянность, грусть, ярость, непонимание и ненависть. «Весь спектр чувств» — сказал бы он, если бы из всех эмоций существовали только отрицательные.       Попов помнит свою первую реакцию — страх. Звериный ужас пробрался под кожу, горьким осадком, как от сигаретного дыма, оседая на языке. Да, Арсений испугался. Не Антона, нет, и даже не возможности того, что его новые коллеги узнают об их общем прошлом с Шастуном.       Попов испугался того и только того, что не знает, что делать дальше. Как вести себя, спокойно говорить, смотреть, взаимодействовать на сцене, когда подсознание то и дело рисует яркие и красочные картины из прошлого?..       Арсений понимает, что еще не достаточно пьян, чтобы перестать думать. Арсений точно знает, что нажрется сегодня в нули. ***       Паша стоит у дома друга, гадая, а дома ли тот вообще. Попов не отвечает ни на звонки, ни на смс, игнорирует намеренно или не желая того — не понятно, однако от этого неведения становится только хуже. Воля действительно переживает за друга. Он видел, в каком состоянии Арс сегодня уезжал из офиса, не бросив ему ни слова, ни взгляда. Паша честно пытался не накручивать себя, но когда время перевалило за десять вечера, а Попов так и не вышел на связь, он подорвался к другу.       Слишком нехорошее предчувствие разрасталось в нем, когда он заходил в подъезд за какой-то бабушкой, поднимался в лифте на восьмой этаж, и вот сейчас, когда Воля стоит перед знакомой дверью в тридцать четвертую квартиру, оно достигает пика. Он в дверь стучит сначала легонько, потом сильнее. Проходит минута, две, а за ней в квартире ни шороха. Паша умоляет себя не впасть в дикую панику и почти уверенно дергает за ручку двери, и та, к его удивлению, поддается слишком легко.       Руки потряхивает в легком треморе, но облегченный выдох вырывается из легких, когда Паша видит в коридоре кроссовки и пуховик друга. — Арс, — тихо и неуверенно зовет Воля. — Арсений, — уже громче.       Решив больше не медлить, Паша быстро снимает обувь и проходит вглубь квартиры. Он морщится: в нос ударяет до тошноты противный запах алкоголя, и пазл в голове, — до того момента беспорядочной кучей цветных линий лежал разбросанный на столе, — потихоньку начал складываться воедино.       Паша вздыхает больше облегченно, чем как-либо еще, когда проходит на кухню и видит друга, наполовину лежащего на полу с почти полной бутылкой алкоголя в руке и двумя уже пустыми под боком. Про себя прикидывая дальнейший план действий, Воля понимает, что ехать домой сейчас не стоит. Надо же будет утром Арсению аспиринчик с водой в постель принести, да по плечу похлопать, когда Попов согнется в три погибели над белым другом.       «Это надо же было водку с коньяком смешивать! Тебя кто пить учил, горе ты мое?» — думает он, но в слух не произносит ни слова.