а Кассиопею мы сейчас не увидим

К утру конвекторы начинают шуметь, но воздух сухо теплеет. Не настолько, чтобы Никита отказался от свитера, зато Илья всё ещё в футболке и трениках, он ругается на микроволновку и заваривает растворимый кофе в разноцветных чашках с нарисованными кем-то из младших Путинцевых кривыми ёлочками. Никита, нахохлившись на стуле в кухне, сонно наблюдает за другом и прячет пальцы в рукавах. – Сонный паралич, – говорит он в спину Илье, который сутулится у советского холодильника Полюс, – это болезнь или что? – Это состояние. – оборачивается Илья. У него мятая одежда, и он выглядит привычно невыспавшимся, но непривычно задумчивым, как будто телом он на кухне в дачном домике, а мыслями – где-то в Исландии. – Катаплексия пробуждения. Мозг просыпается, а мышцы – нет, вот тело и парализует. Это недолго, всегда пару минут. Я думал, ты знаешь, что это, раз начал меня касаться. – В смысле? – Никита прячет глаза за чёлкой и утыкается в чашку с кофе. – Это помогает телу проснуться. Прикосновения. – пожимает плечом Илья, и сквозь пар над чашкой светятся его осенне-серые волчьи глаза. – Чисто случайно догадался. – всё ещё себе под нос отвечает Лесняк. А Илья не говорит, что помогают, вообще-то, и просто звуки, не только прикосновения. Достаточно громко позвать по имени. Остатки кипятка в чайнике не успевают остыть, а они уже утепляются в пуховики и выходят в колюче-холодное серебристое утро. Лесняк, проваливаясь в сугробы, деловито обходит и проверяет деревья с защищёнными им самим лично от зайцев стволами, а Илья вытаскивает из дома куски пенопласта и ящики с инструментами. Илья без перчаток, он обдирает руки, пока они делают каркас из бруса, и только флегматично лепит на пальцы и ладони пластыри, Никита за это на него ругается и послушно подаёт шуруповёрт. – У вас тут перекись водорода есть? Или, там, зелёнка? – Есть настойка из ивовой коры. – скалится Илья, ловко прокладывая вертикальные рейки теплоизоляцией. – Пиздец. – отвечает Никита. Пока он ужасается отсутствию эстетики в отделке вагонкой, утро перетекает в день, но солнце только неявно просвечивает сквозь белое сплошное облако высокого неба. Они успевают утеплить крышу до начала тускло-розового вечера, который растекается по снегу и жгуче бликует от поликарбоната арочной теплицы, и Никита чувствует, как тянуще ноют мышцы. – И всё-таки я не понимаю, – снимая перчатки и грея дыханием онемевшие руки, говорит Лесняк, – почему нельзя нанять рабочих. – Дорого, Никит. – Илья берёт его руки в свои и дышит на покрасневшие пальцы. Никита замирает, таращится на свои руки в чужих и на полупрозрачный пар, и боится пересечься со взглядом исподлобья, как будто если они сейчас посмотрят друг другу в глаза – то Вселенная аннигилирует. – Это же адский труд. – сбито говорит он. – Вот и не привыкай. Никита хмурится, собираясь переспросить, но Илья уже отпускает его ладони и идёт к дому. – Пойдём, греться надо, а то не хватало ещё нам тут разболеться. В доме обнаруживается квадратный телевизор с цветопередачей на уровне калькулятора, Илья после недолгих уговоров устанавливает рогатую антенну и сидит на корточках, щёлкая кнопками. Телевизор выглядит так, как будто на экране возможны либо монохромные помехи, либо польские декорации "Кабачка "13 стульев", либо интеллектуальная викторина из конца девяностых. Но на пойманном всё-таки канале – сегодняшний прогноз погоды, а дальше – сериал про полицейских, и они забираются с ногами на диван, Никита – в двух пледах, они греют руки о чашки, а потом, когда в рекламную паузу уходят проверять конвектор в кухне, случайно находят бутылку водки с серебряной миниатюрой самолётика внутри. – А чем мы это запивать будем? – с сомнением тянет Никита. – Компотом. – зловеще отвечает Илья. Компот оказывается не шуткой, а ещё – совсем не таким уж и плохим, и водка греет изнутри и слегка тасует мысли. За евроокнами растекается ночь, холодная и контрастная к тёплому свету кухни. Никите кажется, что он выпил больше, чем на самом деле, мир тонет в гудении конвекторов и холодильника, а Илья сидит на кухонном столе, ссутулившись, и настраивает гитару. Никита влезает на подоконник, прислоняется спиной к стеклопакету и беззастенчиво смотрит, как тонкие длинные пальцы в свежих царапинах перебирают металлические струны. – Сыграешь? – просит Никита. – Только что-нибудь не про зимний терем или боярынь. Илья играет "Демоны", и голос у него слегка хрипло царапается, а Никита смотрит, бесконечно долго смотрит, как Путинцев перебирает аккорды. Янтарный огонёк лампы и синий свет за окном ломает кухню на витражные тени, и замыкает Вселенную в сельском доме, как будто реальности снаружи нет или она сейчас не имеет смысла. Они пьют за любовь и за Сибирь, за когнитивистов и за российский театр, а потом Илья пьяный и подходит к окну, стоит вплотную к подоконнику и, придерживая рукой занавески, рассказывает о северных созвездиях, пытаясь их разглядеть, а Никита сидит прямо перед ним, спиной к стеклу и не смотрит на небо, смотрит только на Илью, он интереснее звёзд и он смеётся, показывая клыки, у него дёргается острый кадык и блестят от водки глаза. У Никиты сердце ощутимо стучит в горле, учащённо и тяжело, и ему достаточно только немного податься вперёд, чтобы поцеловать чужую шею. – А Кассиопею мы сейчас не увидим. – Илья рассеянно наклоняет голову. – Её в августе будет видно. – Хорошо. Тогда покажешь мне её в августе. – шёпотом говорит Никита, а Илья опускает на него взгляд и не успевает улыбнуться. Никите мешают рукава свитера, он хотел бы коснуться чужой шеи пальцами, но получается только сквозь рукава, он быстро спрыгивает с подоконника, упирается в него спиной и смотрит в упор. У Ильи в глазах волны гасят ветер, там серое скалистое море, он поднимает руку и задумчиво касается пальцами чужих губ. Никита вздрагивает и хочет зажмуриться, потому что физически чувствует, что у него взгляд становится умоляющим. – Ты что делаешь? – совсем хрипло спрашивает Илья, быстро убирая руку, но не отходит и смотрит в глаза. – То, что хочу. "И то, чего хочешь ты, не ври, прекрати врать, тебя же выдают глаза" – Никит, – Илья судорожно вздыхает, – может быть, там, у тебя, это нормально, но... – Там, у меня, это тоже ненормально! – перебивает Никита. – Может быть, немножко менее ненормально, чем в Новосибирске, но всё равно не нормально, у нас за такое тоже пиздят. – А ты не боишься, что я?.. – Нет. – Никита даже нервно смеётся и видит, что Илья тоже ни секунды не верит в то, что может его отпиздить. И Никита выдаёт на одном дыхании, глядя в сторону и сминая пальцами чужую хлопковую футболку: – Я боюсь, что ты пошлёшь меня нахуй. Что перестанешь приглашать на ваши древнерусские концерты, встречать в аэропорту, учить готовить, учить утеплять сарай пенопластом, скидывать свои странные приколы с мемными жабами... Он давится словами и падает лбом на грудь Ильи, и ждёт, теперь уже неумолимо ждёт, куда и как быстро его пошлют, и не дай бог Илья жалостливо промолчит. Но не может же промолчать человек, у которого так бешено стучит о грудную клетку изнутри сердце. Никита чувствует длинные пальцы на шее сзади, Илья касается мягко и как будто снова перебирает струны, и Никиту по всему позвоночнику прошибает. – А я думал, ты всё шутишь. – тянет Илья, крепко перехватывает за талию, сажает обратно на подоконник, запускает пальцы в волосы на затылке, наклоняется к губам и целует. Наконец-то, целует сам, без игр и приколов, шумно дышит и убирает чужую чёлку за ухо. Прижимает к окну, от которого – холодно, но от Ильи – жарко, и Никита раздвигает ноги, пуская ближе, и жмётся к рукам, которые уже под свитером, исследуют тело и становятся увереннее. Рваные движения выдают в Илье то, что он просто владел собой всё это время намного лучше, но сейчас он сдаётся, и Никита отчётливо чувствует, как отчаянно Илья его хочет. Никите очень интересно знать, какой Илья в сексе, и он торопится, приподнимается и лезет под футболку, ведёт пальцами по ключицам. Сокращает дистанцию. – Пожалуйста, только давай не будем останавливаться и анализировать, умоляю тебя. – быстро шепчет Никита, и Илья в ответ ведёт широкими ладонями по бёдрам от коленей вверх, вызывая дрожь внизу живота. Никита перехватывает его руки и снова, как ночью, целует костяшки пальцев, ловит острый взгляд и смотрит доверчиво. – Всё-таки, Никит, водка с компотом... – Она тут ни при чём. – быстро отрицает Никита и выдыхает. – Я хочу, чтобы ты меня трахнул. – Не спеши. – у Илья тяжелеет взгляд, он перехватывает пальцами за подбородок, поднимает голову, смотрит сверху вниз ядовито-туманным взглядом, от которого замирает время, и целует глубоко, делится привкусом сибирского холода на губах, а Никита берёт его свободную руку и кладёт на свою ширинку. – Как тебе нравится? – одной рукой расстёгивая ремень, а другой проводя пальцами по чужим губам, спрашивает Илья, а Никита прикрывает глаза, когда чувствует, что джинсы перестают давить на стояк, и не пытается остановить стон. – Когда грубо. – почти мурлычет он, приподнимая бёдра, и его ломает от тянущего тёплого чувства, когда Илья кладёт широкую ладонь ему на горло. Спасает только ледяное окно за спиной, иначе он, наверное, просто сгорел бы, расплавился, как стекло при двух тысячах по Цельсию. – Блять, да. И больше он не может говорить, откинув голову, перехватив рукой руку на своей шее, он ловит ртом воздух и толкается в ладонь на члене, поднимая бёдра, а Илья держит издевательски-медленный темп. Наверное, Никита хотел бы растянуть эту внезапную искренность на всю сибирскую ночь, до самого рассвета, и много чего хотел бы сделать, но время ускоряется так же, как артериальный пульс, и Никита не может себя сдерживать, потому что слишком давно хотел. Он дрожит и откидывает голову, открывая шею, Илья осторожно целует под скулой и контрастно сильно сжимает пальцы на горле. Никита умоляюще стонет, Илья чуть расслабляет руку на шее, и ускоряет темп, и Никита задыхается воздухом, ловит взглядом голубые линии вен на чужих руках, а Илья трётся о его бедро, толкается вперёд и громко дышит сквозь зубы. У Никиты чёлка липнет к лицу, Илья быстро её убирает, потом возвращает руку на шею, и медленно протяжно целует, одновременно доводя до края быстрыми движениями. Впиваясь пальцами в его плечи, Никита мнёт футболку, тянет на себя, чувствует, как у Ильи напрягаются руки. Никита прижимается коленями, и стоны мешаются с гудением отопления, а Илья отстраняется и внимательно смотрит в глаза. И Никита борется с желанием стыдливо отвернуться, закусывает губу и глубоко вдыхает, позволяя Илье рассмотреть себя от горящих скул и дрожащих ресниц до самого подсознания. Илья ещё раз сжимает пальцы на шее, Никита стонет благодарно и долго, и кончает в чужую руку, хватаясь за подоконник и прогибаясь в спине. Сквозь тонкие треники Илья пару раз толкается вперёд, шипит и тоже срывается, и, когда его рука исчезает с горла, Никита прижимается к груди и осторожно касается губами уголка губ. Касается легко и почти невесомо, так что Илья наклоняется и горячо целует сам, когда дрожит, наваливается сильнее и кончает, упираясь рукой в стекло за спиной Никиты. И это ещё одна грань, которую нельзя перейти без последствий, которыми могут быть как разбитое сердце, так и внезапные нетрадиционные отношения, которых никогда не было в планах ни одного из них. Никита не уверен, что из этого их ждёт, и он глубоко часто дышит, пытаясь поймать взгляд Ильи, и тот, наконец, поднимает голову, опускает руки на подоконник по сторонам от Никиты, и внимательно смотрит в глаза, чуть ссутулившись. Никита чувствует себя так, как будто добровольно сдался в плен. – Если мы тут сейчас найдём дедовский Беломор-канал, то я, клянусь, закурю. – хрипло сообщает Путинцев. – Это хорошо или плохо? – выгибает бровь Никита. – Фактически – плохо, но я себя так не чувствую. – Ещё бы. – Никита хватается руками за его спину и обнимает, устраивает подбородок на плече и прижимается ближе. Он может упасть с подоконника, но знает, что Илья поймает. – И как давно ты?.. – Как говорится – с первого взгляда. – А раньше с парнями было? – Илья мягко гладит его по спине, задумчиво и ласково. – Ни разу. Я даже не знал, что я такой, пока тебя с твоей балалайкой и семейным древом не встретил. – И у меня. Впервые. – Мы же с этим разберёмся? – спрашивает Никита. – Конечно. За спиной – ночное небо без созвездия Кассиопеи, синее электрическое мерцание фонарей и белая луна в рваных облаках. А впереди – оранжевый свет лампочек накаливания в люстре под абажуром и шумные обогреватели, которые сушат воздух и замыкают тепло в стенах с постсоветскими коврами. – Я сегодня точно с тобой спать буду. – заявляет Никита, отстраняясь и рассматривая Илью, у которого беззастенчиво довольный взгляд. – Чтобы, если вдруг опять этот твой паралич, я мог сразу тебя разбудить. – Хорошо. – И свитер я сниму. Жарко в нём спать будет. – Как скажешь. – мягко улыбается Илья и ловит руками за спину, прижимая к себе, когда Никита, всё-таки, падает с подоконника.