Колючий ёж

Артём недовольно ворчит на дверь, что не желает поддаваться приказам своего владельца — и за это с глухим свистом влетает в ближайшую стену, скрипя петлями. Ключ остаётся в замочной скважине снаружи, жаждущий быть снова запрятанным в уютную и темную сумку, но до его желаний сейчас никому нет дела. На плече Чёрного, а точнее через него, перекинут его хромой боевой товарищ, посмеивающийся на ходу и так нарывающийся на хороший подзатыльник за все свои сегодняшние выкрутасы: — Да ну тебя, я же живой, Тёма! — продолжает Павел затяжную бессмысленную двадцатиминутную перепалку, пока оба шагают в комнату через весь спящий Д6. Живой, хоть и раненный, самое священное — оптимистический настрой не задело, уже радует. Зато задело ногу, запястья и ещё (как только умудрился…?) участок на пояснице, спрятанный тремя слоями одежды и сумкой сверху. Интересно, кислота яда у креветок измеряется по шкале злости, или по шкале вредности?... Впрочем, может и то, и другое, а вот у Павла нескончаемый поток стойких аргументов почти сбивает с ног гигантской волной. Чёрный хмурит брови, принимая ещё более несогласный вид, тем не менее вполне аккуратно усаживая майора на край кровати — и отчитывает минут ещё так пять: — Знаешь что, Паша…! — устало потирает веки, по прошествии нескольких секунд не добившись от майора особой реакции. Чёрный ищет подходящий красноречивый оборот, что-нибудь обиженное и взволнованное одновременно, чтобы Морозов точно понял — В пекло соваться… — Значит проявлять себя как доблестный герой! Один за всех… — Павел передразнивает, потирая повязку на ушибленной спине, и прежде чем Артём успевает взорваться, как брошенная в стаю упырей ярко-желтая зажигательная граната, вставляет свои пять копеек: — Да ну правда, всё же хорошо! Мы и похуже видывали, а то ты уже надулся, как шар воздушный. Артём на эти слова лишь медленно выдыхает — восстанавливает энергию на второй раунд перепалки, абсолютно не имея сил отвечать на эту вполне обидную шуточку в конце предложения. С тихим топотом возвращаясь в начало комнаты, вытаскивает из замочной скважины ключ, захлопывая дверь как можно тише, чтобы не разбудить половину бункера. Конечно, он сам не сахар, но и Паша бывает резковат на виражах — неужели ему правда настолько тяжело понять, что Чёрный, чёрт возьми, там чуть сам под торф не провалился в оцепенении, после этих его «гениальных планов»?! Рейнджер звенит курткой на ходу, аккуратно доставая из сумки сложенный вдвое свёрток. Что внутри — загадка, но точно можно сказать одно: это что-то неприменно важное. Не зря же они с Павлом, Степаном и Дамиром сегодня полдня по архивам гонялись, и это ещё если не считать прошлую неделю, ооо…! Свёрток остаётся у руках, запечатанный и немного промокший, но в остальном критических повреждений, кажется, нет. Артём кладёт его на видное место, на полку, чтобы просушился и завтра был уже у Мельника. Затем, несколько резким движением — Павел вопросительно смотрит в ответ, — Артём поворачивается на напарника снова, осматривая с ног до головы: — Раздевайся. — Что, соскучился? — Морозов одаривает очаровательным взглядом голубых глаз, складывая руки на груди с самодовольным видом: — Не, я, конечно, понимаю, я и сам скучал, просто, ну… Что, так сильно? — Павел начинает с этой своей дурацкой ухмылочкой на лице, после которой ему всегда становится до абсурда весело, а Артёму до абсурда стыдно. И весело тоже. Хоть он и не всегда признаётся. Сейчас, однако же, рейнджеру совсем не до смеха — попытки Морозова в сотый раз за вечер подколоть Артёма присекает раненная спина, за которую мужчина хватается с тихим шипением аккурат в моменте красочного описания своей невероятной персоны, и всех её безоговорочных достоинств. Чёрный устало хмыкает, со вздохом подходя ближе и стягивая потрёпанную серую сумку с плеча напарника, под болезненное кряхтение последнего. Он определенно не в настроении для шуток. — Не хочу потом из кровати тину вылавливать, — Артём вешает сумку на спинку стула, замечая на полу комнаты дорожку влажных следов, кое-где прерывающуюся на тонкую линию, аккурат в толщину носка ботинка. Это когда Паше «идти было совсем невмоготу» — ноги отказывают, а язык почему-то нет! — Или детёнышей креветок… Кто ж знает, кого ты там ещё мог заарканить, пловец! — причитает Артём всё тем же поучительно-беспокойным голосом, доставая из карманов куртки всё лежащее в них звенящее барахло, чтобы дать вещи просохнуть от дождя, который в последний раз шёл на поверхности почти столбом. Наблюдая за Пашиной слегка заторможенной реакцией и становясь ещё более нервным от этого, он добавляет тихо, с ноткой раздражения, которое, впрочем, быстро затухает, оставляя за собой лишь странный оттенок: — Ну, я что ещё, раздевать тебя должен? — Чёрный смотрит с укором, прижимая ладонь ко лбу бритой головы напротив. Хоть и встревоженный, но безусловно заботливый жест. — Можешь, если хочется… — Павел говорит медленно и весело, снизу вверх смотря на стоящего напротив Артёма с блеском в глазах. И руки его подаются с края кровати немного вперёд, чтобы пальцами дотронуться колен… Немного ласки бы сейчас, чтоб погладили и прикоснулись, как к виноватому в осколках вазы на полу коту, с прескорбным видом ищущему утешения хозяина. Он в книжках читал — и помнит тоже, у самого до войны ещё был пушистый засранец, наглый, но такой до безумия любимый. Вот и Паше сейчас бы так — да, майор, да, большой и страшный, и что дальше? Бегать и прятаться от собственных желаний он уже смертельно устал, если быть честным, и ничего кроме комфорта в тёплых руках ему не нужно. Ну, может ещё чашка чая. Горячего, чтобы отогреть руки. — Сам справишься, — Артём отвечает тихо и принимает решение, с пару секунд оценивая ситуацию. Момента Пашиной слабости ему как раз хватит, чтобы напарник не сумел сориентироваться и начать брыкаться, пока ему прощупывают температуру: — Горячий… — протягивает задумчиво, почти на автомате, и жалеет почти сразу же. Потому что, судя по вспыхнувшим озорным огоньком глазам Морозова, грядёт второй раунд стыдных шуток. Рейнджер спешит присечь этот душевный порыв коротким «Павел», вполне ясно дающим понять, что время сейчас не слишком подходящее. С немой молитвой чёрт знает кому, ведь в бога Артёму верить не приходилось, он стаскивает с себя тяжёлые подсумки, оставляя ютиться в уголке, рядом с Пашиными. Суровый взгляд рейнджера шуток не предполагает, поэтому Павлу, с тихим «Эх, скучный ты какой-то сегодня, мушкетёр…» приходится повиноваться. На несколько минут Артём отворачивается к столу в поисках чего-нибудь, что могло бы помочь напарнику сбить температуру, пока из-за спины раздаются слабое шуршание и лязг металлической бляшки ремня. Раздевается, куда ж он денется. Артём однако, пока не планирует прощать незадачливого партнёра, потому что терпеть последствия некоторых Пашиных действий у него порой просто не хватает сил. Злится? Вероятно, шансы не равны нулю. Волнуется? Конечно, больше всего на свете. Любит? Риторический вопрос, переходим к следующему… И тем не менее, каким бы недовольным сейчас не выглядел Артём, отчаянный выдох и беспокойный взгляд на свои пустые руки, как результат безуспешных поисков, не может не огорчать и тревожить — придётся идти в медпункт: — Сейчас вернусь, никуда не уходи… — бубнит на ходу, скрываясь за дверью. Павел, коротко осматривая свой почти полуобнажённый вид в спущенных до колен брюках и тельняшке, только переводит многозначительный взгляд на дверь: — Ну, как скажешь, а то хотел уже было… Мужчина вяло строит ехидное лицо, слыша тихие удаляющиеся шаги по ту сторону двери. Короткий вздох, потом шорох натянутого на спину и ноги, дабы не смущать своим видом окружающие открытки и рисунки, одеяла. Тёплое, колючее, уютное. Павел укутывается плотнее, натягивая его до середины ушей и непроизвольно тыкается носом — пахнет Артёмом. Артёмом и домом… Это для него уже синонимы, чего греха таить. Неприятное покалывание холода в онемевших пальцах заставляет ещё раз обрадоваться своему удачному положению на кровати. Во всём теле ощущается такая тяжесть, как если бы вместо воды в организме у Павла было исключительно упругое желе, к тому же ещё и затвердевшее на кончиках пальцев, как ириски. Он морщится, рассматривая знакомые четыре стены в не слишком активных поисках чего-нибудь новенького — навряд-ли за последние несколько недель его отсутствия тут рейнджер решился бы что-нибудь менять. Знает ведь сам, что Артём предпочитает привычное и хорошо знакомое, хоть по нему и его постоянным приключениям не скажешь. Открытки, старенький деревянный стол, полка ему в пару, стул с одеждой на спинке, открытки, железная дверь, открытки… Павел устало зевает, размышляя о прошедшей миссии, и расслабленным взглядом спотыкается об их стоящие рядом кружки. Утром вместе пили чай, спорили, чья очередь убирать со стола. Так и не решили, к слову — вот кружки и стоят теперь бок о бок, неразлучные, даже ложки соприкасаются. Артём любит чёрный чай, да покрепче, без сахара и всего половинку на крутом кипятке, чтобы проснуться. Паша любит кофе, но за компанию готов пить хоть бензин — лишь бы сонный рейнджер, по обыкновению положив голову на чужое плечо, с утра пораньше поведал про свои красочные, прямо как кадры из мультиков на старых кассетах, сны. Морозов мечтательно вздыхает, прикрывая наспех перевязанную рану ладонью, ощущая как печёт и саднит — через бинт на пальцы просачивается немного крови, которую майор тут же смазывает в пятно. Всё-таки хочется Артёма видеть рядом, да желательно побыстрее — Павел в прямом смысле сгорает от желания потрогать, прижаться, и ощутить на себе все прочие преимущества нахождения партнёра рядом. Не секрет, что он знает Артёма лучше, чем кто-либо другой — Чёрный отходчивый, но в меру упрямый, что ж поделаешь. Порой это даже плюс — Паше ведь и самому периодически на пользу идут дополнительные минуты размышлений над некоторыми своими действиями, их анализ, пути решения проблемы… Морозов зевает, ставя локоть на собственное колено и подпирая ладонью лоб, удивительно для себя замечая что тот и вправду слишком, блин, горячий. Чёрт знает, может и правда подкосило… Беготня по болотам от креветок, а потом по подземным архивам от жукопауков — только успевай менять фильтры на ходу, шныряя галопом туда-сюда чтобы не сожрали. Тихое тиканье часов возле полки намекает на продолжительное отсутствие Артёма — слишком долго для обычного похода в медпункт, но Морозову сейчас не встать, даже если сильно захочется, так что поиски рейнджера отменяются, даже не начавшись. Может ждёт врача, может зашёл проверить Дамира и Степана — а у последнего историй шквал, времени между его паузами в словах хватает только для того, чтобы моргать и поддакивать. Павел окончательно снимает штаны, лениво натягивая на ноги более домашний вариант, оставляя место для повязки, чтобы не давило. Глаза закрываются сами собой, когда мужчина в очередной раз тихо зевает, сворачиваясь калачиком на краю кровати — подушка Артёма так удачно оказывается под руками; и так удобно, оказывается, потереться о неё щекой, прижимая ближе к голове… Недолгих три минуты — он снова открывает глаза. Поспал совсем немного, но как-то сам проснулся, невесть от чего. Артём тихо ходит по комнате перед ним, пока майор, лёжа на боку, наблюдает за этим привычным зрелищем — уже вернулся, наверное сейчас они продолжат перепалку? Паша мысленно готов, всё-таки, партнёр наверняка ещё не до конца простил ему сегодняшнюю миссию, или, если быть точнее, некоторое безрассудство во имя её выполнения. Морозов вздыхает, ожидая пока рейнджер начнёт говорить — смотрит на чужую спину в шерстяном свитере, как заворожённый, пока серо-синее пятнышко перетекает плавно из одной части комнаты в другую, снуёт туда-сюда, однако же очень размеренно, совсем не хаотично. Как-будто Артём заранее, с точностью до секунды знает, куда же именно пойдёт и что возьмёт, что будет делать и как должен повернуться перед Пашей. Почти как настоящий спектакль, или театр… Для одного актёра, и одного зрителя. За это время он не говорит ни слова, только тихо что-то бормочет под нос, всё время улыбаясь и расслабленно шагая. Паша всматривается — под глазами какие-то тёмные круги, которых раньше не замечал, на щеке зато привычные шрамы и ссадины. Павел вздыхает слегка недоумённо— стоит ли прерывать его бессмысленной шуткой, только чтобы начать разговор? Он ведь выглядит таким увлечённым, думает мужчина, при этом не осознавая чем именно увлечён напарник — какое-то время, конечно, потом бдительность его просыпается сама собой. Наблюдает внимательнее — в родных руках возникает стопка открыток с острыми краями, исчезнувшими со стен буквально пару секунд назад. Следом идут и рисунки — наброски пейзажей и окружения, один единственный (Павел однажды смущённо сказал, что больше не нужно его рисовать, а то ему жутко неловко) листочек с небольшими зарисовками его лица. И проблема была не в том, что Артём был нескладным портретистом — вовсе нет! А в том, что череда немного небрежных, но таких экспрессивных, полных жизни картинок постоянно отвлекала Павла на сторонние мысли, стоило только ему сесть за стол. …с поверхности которого Артём, одним движением руки, срывает бежевую скатерть, заставляя все находящиеся на столешнице предметы, никем не убранные утром, в мгновение ока оказаться на полу. И лёгкое покалывание в груди, будто в момент начинаешь слишком хорошо чувствовать внутренности, пронизывает Павла насквозь. Артём, безмятежный и теперь уже безэмоциональный, таращится на осколки разбитых кружек — Паша тоже таращится, в немом непонимании затуманенного мозга переводит взгляд то на пол, то обратно на спартанца. Не по себе становится всё больше, с каждой секундой проницательного чужого взгляда — майор, было, хочет открыть рот, задать хоть какой наводящий вопрос, но не может. Только размыкает губы, и изо рта вылетает плотный мыльный пузырь, оставаясь в воздухе ещё на несколько секунд, прежде чем лопнуть и забрызгать маленькими капельками лоб. Потом ещё пузырь, и ещё, и ещё один — чем дольше попытки, тем хуже становится дышать. Павел глупо, как безнадежно пойманная рыбёшка шевелит губами, стараясь вытянуть из глубины гортани хоть звук, хоть хрип, но без толку. И когда Морозов выплёвывает пузырь размером с приличную буханку хлеба, глаза начинают слезиться сами по себе. Павел хватается за горло, стараясь прокашляться, избавиться от мыльной воды и пены любыми возможными способами, в то время как Артём, стоя совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки безмолвно наблюдает, крепче сжимая рассыпающиеся в руках хлопьями снега, открытки. Желеобразная, плотная субстанция застревает посреди горла хуже кости, сжимая и сдавливая стенки, не давая ни шанса сделать нормальный вдох. Паша вытягивает руку в сторону Артема, наивно надеясь на помощь — между ними вытянутая рука, две с половиной, три, половина комнаты... Слишком быстро Артём оказывается возле двери, слишком холодно толкает её вперёд — последний раз Морозова буравит его взгляд, прежде чем из-за спины партнёра, щупальцами, обезображенными конечностями появляются голодные существа. И тело Артёма, с чуть дрожащими руками и глубоким вздохом исчезает в этой черноте, неизвестности и темноте, заполняющий комнату как аквариум. Три шага назад — встреча со стеной и удар о неё же затылком, попытка закричать обрывается мыльными пузырями. Из-за спины колючая чернота хватает за руки, глухим толчком разбивая лопатки об бетонную поверхность. Хочется кричать, больше всего на свете, Павел вырывается яростно, отчаянно, получая сопротивление в три раза сильнее его собственного, безмолвно ища взглядом что-нибудь знакомое, безмолвно наблюдая, как в темноте затухает пара зелёных глаз. Наброшенная на шею петля одним простым движением затягивается вокруг гортани, обвивая хищной змеёй, вплоть до момента, пока не становится тяжело держать глаза открытыми. Из-под ног выплывает край кровати, но Паша так и остаётся висеть в воздухе — подвешенный непонятно на что и чем, держась за верёвку с глухой надеждой выбраться, выкарабкаться. Стук стрелки настенных часов — первое, что Павел слышит, когда его голова отрывается от подушки. Второе — едва уловимое дыхание задумчивого Артёма, рисующего что-то, сидя за столом. Долгий, мягкий и влюблённый, даже спустя столько времени, взгляд, переползает со спины на полупрофиль мужчины, будто по дурной привычке проверяя — остался рядом, не ушёл? Тихий шорох бумаги, скрип кончика карандаша, усталый зевок… Остался. Не ушёл. Конечно он остался, это же Артём, он ведь не мог бы уйти, не мог бы оставить… Но стол так далеко, и Артём тоже, что Павел, кажется, сейчас окоченеет прямо в их кровати если не прикоснётся к нему в эту же секунду. Голова раскалывается надвое, как под наточенным серпом, внезапный гудящий шум в ушах заставляет Морозова зажмуриться с болезненной гримасой на лице. — Артём…? Нет ответа. Кажется, Чёрный или настолько сильно погружён в свои мысли, или всё так же обижен, что попросту не слышит его. Тишина комнаты мягкая, не такая мертвенная и фальшивая, как во сне. Артём водит по бумаге плавно, стараясь вырисовывать точнее, но это не слишком помогает — в который раз уже он стирает Пашин портрет из дневника?.. По памяти, конечно, черты лица Морозова он помнит наизусть, но как бы он не старался, всё равно напарник, выточенный из графита, получается чересчур… Вымученным, что-ли? Артём слышит за спиной голос проснувшегося Павла, но не может заставить себя повернуться лицом к лицу. — Да? Его голос тихий и отрезвляюще чёткий в уютной тишине, и Морозов, поглаживая край одеяла, смотрит на напарника с тревожным, едва уловимым колокольчиком в блике глаз: — Ты не мог бы… Подойти? Артём медленно выдыхает, постукивая наточенным кончиком карандаша по краю листа, находясь в крайне задумчивом состоянии. — Паш, я занят… Подойду через пару минут, хорошо? Чёрный произносит приглушённо, не отрываясь от листа и стирая Пашины глаза из раза в раз, вновь и вновь затирая страницу дневника с аккуратным почерком. Что-то у него не клеится сегодня, попросту не идёт — небольшой ластик оставляет после себя серые крошки, истончая бумажный слой до маленьких шероховатостей. Артём вздыхает, в состоянии крайней безысходности упирается в столешницу лбом — лампа давит, дневник давит, и ссора их с Пашей тоже давит. Майор выглядит сонным и напуганным, ставя товарища в абсолютнейший тупик — последний раз, когда Артём такое видел, был в их первую встречу. Тогда Павел дремал свою часть ночи, в то время как Чёрный ясным соколом держал дозор и оборону, высматривая потенциального врага в мимо шныряющей крысе или редкой летучей мыши. Отвлёкся на неразборчивое бормотание — и к удивлению для себя заметил лишь очерченную в свете небольшого костра спину внезапно подорвавшегося с места Морозова. Артём реагирует почти моментально — попутно коря себя, что не отозвался в первый раз, и рывком встаёт из-за стола, присаживаясь на пол на коленях перед напарником: — Паш…? Прости, я… Я должен был сразу… — разобрать тихое бормотание себе в шею Артём затрудняется, прижимая Морозова к себе покрепче и вздыхая медленно, размеренно, прикрывая веки: — Всё хорошо, слышишь? Всё хорошо, я рядом, — Артём знает, что это не первый раз когда Паша видит подобные сны. Не последний, к его огромному сожалению, тоже — так ещё и температура, небось, усугубляет положение…! Он никогда не вдавался в подробности, но каждую частичку сна, которую узнал благодаря Паше, прячет как зеницу ока. Оберегает тревожные сюжеты глубоко в подсознании, хранит этот небольшой секрет только между ними двумя: — Да, да… Я знаю… Павел удерживает напарника так близко, как может, привычным поглаживанием Артёмовых волос на затылке старается вернуться в строй. Он не в силах больше терпеть, его щёки и дыхание горячее, скорее всего, из-за поднявшейся температуры. — Я боюсь потерять тебя. — И я тебя. Чёрному никогда не нужно было прикладывать усилия, чтобы замечать такие вещи, особенно если они происходят с дорогими сердцу людьми. Он коротко вздыхает, прижимая Пашу ближе и кладя ладони на его лопатки, утешая и почти убаюкивая майора этим незамысловатым жестом. — Колючий ты… Как ёж, — Павел говорит медленно, куда-то в шею, Артём может явно чувствовать кончик носа майора, упирающийся ему самому в точку под подбородком. Руки медленно перемещаются выше, на лопатки, когда рейнджер тянет напарника чуть ближе на себя, медленно протягивая с тихим смешком: — Кто бы говорил, — Артём улыбается, опираясь подбородком на макушку Павла с тихим вздохом, куда затем, не глядя, коротко целует: — Мокрый, небритый, колючий… — пальцы рейнджера нежно очерчивают челюсть Морозова на ощупь, подушечки пальцев встречаются с лёгким покалыванием щетины: — ... А ты тогда морской ёж, — Артём говорит на выдохе, притягивая Павла ближе к себе и поглаживая его спину мягкими, ровными движениями. Тёплое прикосновение ощущается на боках даже через одежду, и мужчина, безоговорочно повинуясь немому желанию майора, ложится рядом, ощущая как Пашина нога почти сразу прижимает его к себе. Несколько секунд они оба устраиваются удобнее, ложась вплотную в полутьме комнаты, освещённой лишь настольной лампой. — Как скажешь… — Павел протягивает сонно и довольно, почти убаюканным тембром хриплого голоса. В конце концов прикосновения Артёма действуют на него лучше любого успокоительного, даже несмотря на ещё вполне себе явный осадок печального сновидения: — Но ты ж не видел их. — Кого? — Морских ежей. — Ну почему… — Артём задумчиво бормочет, протягивая ладонь к прикроватной тумбочке чтобы достать из неё аптечку. Место для неё он отвёл сразу, как перебрался в Д6 — всё-таки обрабатывать раны в лежачем состоянии удобнее, чем в сидячем, что Чёрный довольно быстро для себя усвоил, а поэтому готов был ко всему и сразу. — Я в книжках видел… В энциклопедии читал, в детстве ещё… Павел, ввиду своего полусонного состояния на плече напарника, только немного ослабевает хватку вокруг его спины, чтобы Артёму было удобнее ворочаться, или что он там делает… Сквозь сладкий почти-что-сон он чувствует, как край свитера аккуратно ползёт наверх, почти до двенадцатого ребра, и расслабленно улыбается, не обременяя себя нуждой открыть глаза. Мягким и недолгим движением краешек штанов сползает под тазовую кость, и Павел коротко трётся носом о чужую шею, убаюканно выдыхая. До оголённого теперь живота сбоку дотрагивается тёплая шершавая рука, осторожно поглаживает и проводит кончиками пальцев по заклеенной ране. Сверху, над собственной головой, слышится опечаленный вздох и тихий голос, который на Павла действует почти как колыбельная, давая расслабленному и уставшему мозгу сигнал на скорое погружение в воды сновидений. Артём осторожным движением тянет бинт на себя, заводя ладонь под тело напарника, чтобы освободить от белоснежных оков. — Сначала будет немного больно, товарищ майор, ты же знаешь… — Голос Артёма тихий и вкрадчивый, с влюбленно-беспокойной ноткой; куда же без неё. Второй своей рукой он берёт небольшой бутылёк из аптечки и смачивает кусочек ваты пресловутой перекисью водорода. Павел удерживает напарника близко к себе, сонно бормочет в ответ и слушает всё, что происходит вокруг него. — Ну что же ты, Тёмушка… — голос хриплый и тихий, но себе не изменяя, ободряющий и тёплый. — Мне вот кажется, что ты, как раз, знаешь об этом гораздо больше меня… Артём чувствует расплывающуюся улыбку Павла на своей шее, и с саркастическим смешком осторожно прикладывает вату по краям раны. Слыша тихое шипение майора, он снова целует его в макушку с самодовольным взглядом: — Какой же ты всё-таки… — Артём двигает пальцами медленно, по часовой стрелке осторожно вытирая сгустки с опаленной слизью креветок кожи. Надо же было так угодить! Чёрный отрывает ещё кусочек, откладывая на тумбочку смоченный сукровицей комочек, и продолжает обрабатывать партнёру рану, стараясь не отвлекаться на тихие, чуть напряжённые, длинные штрихи Пашиных рук на своей спине. — Какой? — Паша продолжает поддуривать, оставляя на горатни ленивый поцелуй, потираясь кончиком носа возле кадыка Артёма. — Дурак. — И потом он говорит что любит, ага…! — Морозов ойкает от неожиданности, когда перекись попадает в центр раны и начинает тихо шипеть. Ощущения, мягко говоря, не шибко приятные, но всё компенсирует тёплый и заботливый напарник под боком, прижимающий к себе. И конечно, Паша знает, старающийся быть максимально аккуратным в своих действиях. — А я от своих слов и не отказываюсь, — Артём, рассматривая покрасневший, но уже обработанный след на чужом боку, убирает всё обратно в аптечку, жалея Павла взглядом и прикосновением между позвонков. В руках появляется бинт, и мужчина, немного отодвигаясь от напарника, просовывает под него руки, чтобы осторожно закрепить самодельную перевязку. Павел, липнущий к спартанцу, точно перья к мёду, не делает ситуацию проще, но однозначно не делает её менее приятной с точки зрения заботы и привязанности, выражать которые, последние две недели находясь на разных концах метро и по уши в заданиях, было довольно затруднительно. Ловкость Артёма в перевязках была привычна — всё-таки рейнджер был знатоком по части латания ран на ходу, и справлялся нисколько не хуже самого Павла, которому этот навык требовался по роду службы. — Правда люблю… — тихо добавляет он, уже мягче, осторожно разводя ладони в стороны, слыша треск рвущегося бинта: — Ты как? Артём звучит обеспокоенно, осторожно затягивая концы повязки в крепкий бантик, пряча глаза и прижимая Морозова ближе. — Плохо… — Морозов тихо зевает, согревая шею напарника горячим воздухом. — Умру сразу же, как только отпустишь. Артём вздыхает, целуя в макушку снова, и укоризненно смеряя Морозова взглядом, тихо посмеивается: — Не отпущу. Только давай в следующий раз без заплывов по болотам, хорошо? Ты конечно и красивый и блестящий, но живая блесна меня в качестве партнёра не устраивает. Павел многозначительно хмыкает, подтягивая одеяло на себя и заодно укрывая им Артёма, расслабляя руки за спиной у рейнджера. — А кто устраивает? — звучит с крохотной издёвкой и врождённой шутливостью. Кажется, он уже не слишком хорошо контролирует поток мысли, но всё ещё продолжает дразнить Артёма, за что получает более ощутимое объятие в ответ: — Бывший майор Красной линии Павел Игоревич Морозов, слыхал о таком? — Да ну. Конечно нет, какой-то странный тип, видимо… — Паша коротко целует в шею, оставаясь как можно ближе к теплой коже Артёма, приятно пахнущей мылом: — Странный у вас вкус на мужчин, Артём Александрович. — Что есть, того не отнять. Но ты увидишь, он хороший… — Артём мечтательно прикрывает глаза, удобнее устраиваясь на подушке: — Хоть и дурак дураком бывает! Вот представляшь, недавно ему в голову взбрелось в наших болотах искупаться — он у меня пловец! Ещё несколько минут проходят спокойно и лениво, с периодическими поддразниваниями и глупыми подшучиваниями, по которым за две недели изголодались оба. И не только по шуточкам, вообще-то, но это потом, когда Паша своей температурой перестанет нагревать бункер лучше, чем система отопления. — Ладно, ладно, мушкетёр, понял я, понял… В воду не нырять, за буйки не заплывать… — бормочет едва слышно, сонно и с довольной улыбкой после найденного компромисса, и примирения заодно. Артём, услышав это, нежным движением проводит по затылку — видимо, Морозов очень скоро провалится в сон. — Спать, Паша, спать… — в рифму добавляет Артём, тихо усмехаясь беззаботному и защищённому, а поэтому расслабленному, виду Павла. — Я свет только выключу… — Но Артёма не отпускают, крепко удерживая на месте, в знак протеста лишь сильнее прижимая коленом к себе. — Неа. Не пущу… — Морозов одной ногой в полусне цепляется за Артёма как за спасательный круг, сжимая его тело крепкой хваткой. — Паша. — Нет… — Ну Паша… — Нет… — Паша! — Скажи честно, ты смерти моей хочешь? Артём, оставаясь по-прежнему окружённым любовными объятиями тихонько вздыхает, чувствуя, как и сам проваливается в сон… — Как раз наоборот… Пашенька, ну пожалуйста… Руки инстинктивно прижимают партнёра ближе, получая радостный, едва слышный звук в ответ, пока Чёрный не оказывается на границе сна. — Неа… Ты моё самое лучшее лекарство, мушкетёр, поверь мне… Навряд-ли это грипп, скорее просто переохлаждение и чрезмерно стрессовые недели — жить будет, куда же денется. Тёплый, упрямый, колючий… Ну точно, совсем как ёж! Свернулся вокруг Артема калачиком, пряча теплый живот под одеялом — если Чёрный позволит себе двадцать минут отдыха, ничего ведь не случится, правда? Пускай лампа погорит, всё равно ведь тусклая — таймер на двадцать минут Артём ставит почти вслепую, наслаждаясь видом тихо спящего, как уставшая птичка, Павла у себя под боком. Датчик освещения загорается неоновым голубым, и Чёрный спешно возвращает руку туда, где ей самое место — Паше на лопатки, конечно. Короткий, невесомый чмок в макушку, тихий шепот после — в конце концов, решает Артём, немного ослабляя хватку вокруг Морозова, чтобы обоим было удобнее, нет ничего плохого в том чтобы немного подремать…