Скажи, как пережить эту зиму

      Когда в Питере выпадал снег – Андрей откладывал все свои дела. Он писал своим, чтобы его не трогали ближайшие несколько дней, запирался в квартире и садился ждать.       Заказывал доставку из Самоката с продуктами, готовил овощной суп. Да, готовил. Своими руками. Тот редкий случай, когда никакие рестораны и общепиты не подходили категорически.       Убирал квартиру, чтобы ничего лишнего. Потому что потом не до того. Закупался вином и апельсинами. Глинтвейн, все дела.       Но сам пить будет чай. А ещё какао.       Но все это чуть позже.       Позже, а пока сидел на подоконнике, медленно отмораживая задницу. Смотрел на падающие снежинки за окном.       Снег в Питере – явление редкое. Сравнимо с чудом, или Дедом Морозом на Новый год. Снег в Питере не лежал долго, он падал и таял. Снег в Питере превращался в грязеподобную жижу. Но первый снег Андрей всегда ждал с трепетом.       Тот снег, который мягко покрывал дороги, тротуары и крыши домов. Закрывал расквашенные дороги и городскую серость. Было в первом снеге что-то девственно чистое, нежное и волшебное.       Но это все же была не единственная причина ждать того дня, когда Бог укроет белыми ладонями мир.       Ещё на первый снег всегда приходил Федя. Федя энтузиазма и волшебства не замечал. Вернее, замечал, но у него этот период словно был связан с чем-то столь страшным, столь тяжёлым, что справляться в одиночку было невыносимо.       Потому Федя приходил к Андрею. Он приходил молча, с сумкой вещей на перевес и без телефона. Андрей сам предупреждал самых близких, что Федя у него, что в безопасности, окружён вниманием и заботой.       В такие дни Андрей был проводником в мир за стенами квартиры. Но тоже лишь в случае крайней нужды. Потому что в такие дни Феде не нужен был никто и ничто. Кроме Андрея.       Федя никогда не рассказывал почему он приходит. Андрей никогда не спрашивал. Не потому что не интересно, а потому что на самом деле на всех уровнях чувствовал, что это лишнее.       Андрей с трепетом ждал каждую их встречу. Любил счастливого Фёдора, хлещущего энергией, заряжающего все вокруг невероятной работоспособностью. И, разумеется, хотел бы, чтобы в жизни дорого человека не было дерьмовых моментов.       Но даже когда Федя, заебаный в край, приползал и молча скидывал свои кости на кровать, Андрей его любил. Со щемящей нежностью следил за каждым движением. Любил то, что Федя приходил именно к нему. Что позволял рядом с ним не быть скалой, быть побитым и растерянным. Быть уставшим и злым. Быть агрессивным, ранимым и вредным.       Быть живым.       Быть разным.       Быть понятным и принятым.       Просто быть.       Андрей всегда много думал. И это было и величайшим благом, и невероятной ошибкой, потому что он с легкостью мог закопать себя на два метра в землю. Просто потому что… ну, задумался?       И сейчас, качая ногой, свисающей с подоконника в пестром шерстяной носке, Андрей думал: надолго ли? Сколько ещё Федя будет приходить к нему? Когда перестанет?       Ответа не было. Но так не хотелось до этого момента дожить. Слишком большую часть жизни тот занимал.       Андрей с Федей виделись не то, чтобы очень часто. Но списывались регулярно, общаясь иногда до утра, потому что скучали. Андрей скучал. А когда тоска совсем застилала глаза – один из них брал такси и гнал к другому чтобы просто постоять в крепких объятиях. Не обязательно было даже что-то говорить, достаточно просто находиться рядом.       С Федей Андрей впервые почувствовал, что не всегда нужны слова. Оказалось, что бывают такие люди, с которыми можно общаться глазами. И что тишина, разделенная на двоих может быть такой спокойной.       День близился к концу, ещё часа полтора и станет совсем темно, а Феди все ещё не было. Руки холодели от тревоги за чужую жизнь. Андрей крутил телефон в руках, не решаясь звонить, но вот-вот готовясь обзванивать всех знакомых и Питерские морги. Тишина давила на мозг. Шерстяные носки уже не грели, ноги превратились в лёд, но Андрей все смотрел в окно.       Шорох в коридоре, поворот замка. Ключ есть только у Феди. Сердце яростно зашлось сбивавшими ритмом. Андрей спрыгнул с подоконника и на негнущихся ногах пошёл на звук. Опасливо, перепугано.       Федя стоял. Живой. Припорошённый тем самым злоебучим снегом, что валил и валил сегодня без остановки. У Феди на ресницах таяли снежинки, оставаясь прозрачными каплями. У Феди подозрительно блестели глаза.       У Феди на плече сумка. С вещами. И немой вопрос «не прогонишь?»       Конечно нет. Даже мир ебнется окончательно, Андрей будет Федю ждать. Любить и ждать.       Андрей отмирает первый, тянется руками к окоченевшему телу и из Феди слово выбивают воздух. У него подкашиваются ноги, и он падает к Андрею в руки. Федя холодный. Пахнет морозом, свежестью и чем-то, что ассоциируется только с Федей. Какой-то особый запах любимого человека. Федя кладёт голову на плечо, мокрая шапка мажет Андрея по виску. Холодная щека колет небритой щетиной. От Феди веет холодом, но Андрей готов стоять так, пока тот не отогреется.       - Я так устал, Андрей… Так устал…       Сбивчиво шепчет в шею. Андрей чувствует. Руками, головой, душой. Не имеет права судить не спрашивает почему не пришёл раньше. Потому что сам такой. Сам прячется до самого конца, пока не захочется в голосину выть.       Федя отстраняется. Смотрит так… У Андрея спирает дыхание. Андрей ловит каждую морщинку, ловит взгляд, ясный, дикий. И снова тянется первый. Касается губами чужих. У Феди губы обветренные, царапают кожу. Федя замирает, потом выдыхает в губы и улыбается в поцелуй.       Вот так. Теперь все правильно. Теперь легче. У Андрея перестают холодеть руки, потому что Федя рядом. На месте. Не ушёл, не бросил, не… умер.       Андрей рукой стаскивает черную шапку с растаявшим на ней снегом. Сколько Федя простоял на улице? Волосы под ней смешно взъерошены и Андрей давит в себе полузадушенные возглас, потому что от нежности к человеку перед ним щемит внутри. Федя наконец сбрасывает сумку с плеча, набирает в грудь воздух и улыбается. Улыбается в никуда, у него даже глаза закрыты. Андрей не влезает, следит.       Федя скидывает одежду и идёт за Андреем на кухню. Тепло.       - Глинтвейн?       - Чай.       И Андрей делает чай. Кидает туда лимон с имбирём. И сушеный барбарис. Они его, вроде, вместе покупали. Точнее вместе ходили по магазину, и Андрей увидел баночку по скидке. Решил, что это самое необходимое приобретение в жизни. Не пожалел.       Ходит по кухне, заваривает чай. Рассказывает что-то. Федя слушает. Андрей краем глаза за Федей следит и тепло, обжигающим жаром, разливается внутри. Потому что он сидит за столом и улыбается.       Пьют чай вместе. Андрей по привычке запрыгивает на подоконник. Федя – до того рассказывающий что-то – начинает негромко смеяться. И его смех, низкий, раскатистый… Спокойный. Его смех – самое приятное что Андрей слышал за сегодня.       А потом Федя чихает. Шмыгает носом и устало прикрывает глаза. Заболел. Его хочется обнять. Андрей не отказывает себе в этом.       - И сколько ты по улице носился?       Мягко журит, гладя по плечам.       - С самого утра, если честно. Хотел прийти к тебе раньше, но… Просто гулял.       - Ты заболел. Дурак…       Федя смешно фыркает и прижмется спиной к Андрею.       - Сейчас молоко с мёдом и парацетамол. Ты так-то альбом пишешь, если ещё не забыл. Че с больным горлом делать собрался?       - Похуй.       Нет, ну… Справедливо, конечно, но молоко и парацетамол все равно будет.       - Федь… - тихо, вкрадчиво. Нежно. С ним хочется только так.       - М-м-м?       Приподнимает одну бровь и его в эту бровь нестерпимо хочется поцеловать.       - Иди, ложись. Я сейчас, ладно?       Он даже не сопротивляется. Значит устал. Значит правда ползал по городу весь день и в тепле его разморило. Федя ушёл в спальню, а Андрей загремел шкафчиками, судорожно вспоминая есть ли в его доме мед. И парацетамол.       Последнего не оказалось. Только супрастин, но выбирать не из чего. Андрей раздражённо передернул плечами и поставил греться молоко.       Когда зашёл в комнату – Федя благо не спал. Сидел по-турецки на кровати, закутавшись в плед. Снова улыбнулся. Он сегодня много улыбается. Это радует.       - Пей.       Феде идея пить горячее молоко явно не нравится.       - Блядь, Андрюх, не болею я. Че приебался?       - Пей.       Фыркает и смотрит исподлобья.       - Федь… Ну ради моего душевного спокойствие.       - Лучше бы водки налил, блядь, – морщится, но пьёт.       - Хуй тебе.       Андрей за столько лет нашел к Феде нужные ключи. Оказалось, что Федор еще больший баран, чем он сам. Что переспорить, продавить, прогнуть не получится. Что можно спорить до сорванного горла, можно перебить всю посуду в доме и разъебать дверные косяки, но так и не прийти к общему.       Оказалось, что к разным людям нужен свой подход. А к Феде – особый. Оказалось, что ругаться бесполезно, что у него пропадает слух, когда на него давят. Но можно объяснять. Что Федя слышит и идет на встречу. Что Федя – самый отзывчивый на ласку человек.       И что он безумно нуждается в тепле. Что он тянется всем телом к нежности. И что Андрей может это дать. Андрей со временем перестал тыкать Федю в его косяки. Даже если «ну очевидно же, блядь» и «я же говорил». Понял, что любовь это про собственные косяки тоже. А еще любовь – это сдержать яд, скапливающийся на губах. Потому что никому не станет легче, если ткнуть в ноющую рану.       Что у Феди тысяча и один человек, готовый указать на то, какой он долбоеб. И только один Андрей, готовый просто обнять.       Потом наконец укладываются. Федя головой ложится на грудь. Тяжело дышать, но Андрей не смеет согнать его, когда он так отчаянно, так крепко прижимал его к себе. Напротив, зарывается пальцами в волосы.       Федя начинает первым. Слегка хрипит, от чего мурашки расходятся от груди по всему телу, отдавая сладким покалыванием в кончиках пальцев.       - Помнишь «Маленького принца»?       - Помню.       Федя не продолжает, а Андрей не вмешивается, чтобы не дай бог не сбить.       - Знаешь… Меня там не зацепила смерть Принца. Точнее… мне было жаль, да. Но…       Андрей положил вторую руку Феде на спину, как бы поддерживая на всех уровнях.       - Но?       - Помнишь лиса?       - Помню, родной.       - Вот за него было больно.       Больно не то слово. Андрей прекрасно знал это зудящее чувство, когда так сильно хочется принадлежать кому-то. Можно жить, когда каждый сам за себя. Можно. Но, по правде, не хочется.       - Знаешь, я чувствую себя лисом, Андрюх. А ты… ты мой Маленький принц, получается?       Андрей прижал его к себе крепче. Почему-то на глазах выступила влага, так сильно его пробило.       - «Но, если ты меня приручишь, мы станем нужны друг другу. Ты будешь для меня единственный в целом свете. И я буду для тебя один в целом свете…» - по памяти начал Андрей. Когда он в последний раз читал эту сказку? И все же есть вещи, которые оставляют рубцы на сердце. «Меленький принц» – определённо одна их них.       Федя поерзал, они запутались друг друге, от чего Федя больно ударил его под дых, выбивая на мгновение воздух. Тут же поцеловал и зарылся Андрею в волосы.       - «… У тебя золотые волосы. И как чудесно будет, когда ты меня приручишь! Золотая пшеница будет напоминать мне тебя. И я полюблю шелест колосьев на ветру…»       - Неужели ты помнишь его наизусть?       Андрей удивленно уставился в карие глаза, выгибая бровь.       - Я часто перечитываю «Маленького принца».       - Ты к чему-то клонишь, но я не могу понять к чему именно.       - Я хочу признаться. Себе в первую очередь. Признаться в том, что я совершил ошибку, которую изо всех сил старался избегать. Я привязался. Позволил себя приручить и теперь мне уже никуда не деться. И мне безумно страшно так сильно от тебя зависеть. Но без тебя я уже не могу. И не хочу.       Андрей не хотел тоже. И готов был поклясться, что чувствовал тоже самое, что и Федя. Готов был кричать об этом. Потому что у них это в обе стороны. Потому что Андрей совсем-совсем не принц. Андрей точно такой же лис, как и Федя. И чудо, что из сотен других, совсем чужих им людей они таки отыскали друг друга.       - Если ты уйдешь – я не вынесу. Было слишком много тех, кто уходил. И даже не гасил за собой свет. Уходил в первый дождь, в первый снег, в первую грозу. И мне так не хочется тебя терять. Понимаешь? По-человечески не хочется. Я… Кажется люблю тебя?       - Я не «Маленький принц», Федь. И если кого и приручили, так это меня. Это я жду тебя каждый первый снег, начинаю переживать заранее и ценю каждое с тобой мгновение. И знаешь… Я счастлив принадлежать тебе. Именно тебе, никому другому. Нет слов, чтобы передать мою любовь к тебе. Мое уважение, мое к тебе доверие.       Из глаз Феди все же побежали слезы. Редкие, они путались у него на ресницах. Андрей продолжал сбивчиво шептать ему, как сильно он его любит. Чтобы Федя перестал бояться. Чтобы перестал в нем сомневаться и доверился.       - «Мы в ответе за тех, кого приручили.»       Его сорванный, болезненный голос повис в воздухе, ставшим тяжелым. Эти слова стали финальным аккордом в их песне. Они прервали бесконечный поток слов. Слова излишни. Особенно теперь, когда все и так ясно.       У них, наверное, не так много времени. И все его они теперь готовы посвятить друг другу. Пора наконец оставлять раны в прошлом. Феде наверняка до сих пор страшно доверять. Андрею, например, сложно. И все же…       Каждый в этом мире предан. Кем-то или кому-то. Они же – два идиота. Они не раз бились головами в обе двери. И раньше там было заперто. Но теперь они есть друг у друга. И ощущается это самым правильным, что только могло произойти.       «Зорко одно лишь сердце.»       Андрей сидел на подоконнике. Встречал бледно-розовый морозный рассвет. На кровати Федя сопел, уткнувшись в подушку. Его величайшее счастья. Андрей не знал, чем все же заслужил себе такой большой кусок. Но не собирался отпускать его никогда.       Федя потерянно зашарил по кровати. Приподнял голову и сонно моргая, посмотрел Андрею в глаза.       - Ты куда свалил?       - Я тут. Спи.       Федя снова по-совиному моргнул и уложил голову обратно. Через пару минут Андрей все же вернулся к нему, надеясь доспать потерянные часы.       - Сука, ноги холодные. – пробурчал Федя своим сонным басом, чувствуя прикосновение холодных ступней к ногам. Но вместо того, чтобы отодвинуться, крепче притянул к себе, грея Андрея собой.       Когда на Питер опускался первый снег – Андрей откладывал все свои дела. Потому что важнее Феди у него ничего нет.