***
Каждая косточка тела ныла от жуткой боли, приносимой неизменяемым положением тела на протяжении длительного времени. Мари посчитала каждую клеточку на старом плешивом пледе, которым, по доброте душевной, укрыл ее надзиратель своеобразной тюрьмы, изредка приносивший воды или заплесневелый кусок хлеба. Несколько бессонных ночей, которые она провела здесь, давали о себе знать посредством невыносимый головной боли и помутнением в глазах. Она даже успела завести нового друга — помойную крысу, то и дело припадавшую к ее ладоням, видимо, находя их весьма достойным вариантом перекуса. Моральное состояние оставляло желать лучшего — частыми гостями девушки теперь являлись тени от слабо горевшей лампады, выступая образами ее карателя, напоминая о неизбежной участи. Ее безустанные раздумья прервал щелчок открывающейся двери. Два человека в мантиях на парах вошли в помещение и так же спешно приблизились к девушке. Впервые в ее глазах читался ужас и беспокойство, страх возмездия перед теми, кому она попыталась перейти дорогу. Черные перчатки вцепились в волосы девушки, вынуждая повернуть голову и открывая оголенный участок кожи. Оказывать сопротивление было невозможно, смирение — единственный возможный вариант в ее положении. Смирилась. Ощутила на своей коже леденящее прикосновение медицинской иглы. И покорно обмякла на руках человека, что вколол ей усыпляющий препарат мгновенного действия.***
Очнулась пленная в неосвещенном помещении, ощущая лишь смрадный запах свежей крови. Голые пятки скользили по отдающей железом луже, и, осмотревшись, она нашла причину царившего в комнате мрака. На единственной и без того тусклой лампочке красовались засохшие брызги крови: «Моего предшественника, а я следующая», — невесело подумала Мари. Ее будут пытать, а следовательно, Гоголь смирился со своим бессилием, значит сдался. Эта мелкая, ничего не стоящая победа, девушке показалась триумфом, и абсурдный смешок слетел с губ. В углу каморки — так она окрестила свою темницу — стояла железная кружка с водой. Пошатываясь, пленница подошла к ней и залпом осушила. Следующие два дня ни еды, ни воды Мари не получала. Инквизиторы знали свое дело, доводя девушку до изнеможения, а когда они навестят ее, она будет молить о самых низменных потребностях, но каратели будут глухи к ее молитвам. На третий день вымотанная Мари услышала шаги, приближающиеся к двери, и громкий щелчок затвора. Бьющий из коридора свет ослепил ее, две фигуры проскользнули в темницу и захлопнули за собой дверь. Девушка успела словить взглядом кусок коридора, ничего необычного — бежевые стены, блестящий ламинат, но насколько же это контрастировало с ее пристанищем. — Я буду краток. Какие цели ты преследуешь? — задал вопрос один из зашедших мужчин, перекатывая в пальцах тонкий железный прут, а второй в это время прислонил к стене черный саквояж, присаживаясь на него. — У меня нет никаких целей, — на автомате ответила Мари, — а что насчёт тебя? Всегда мечтал стать дирижером? — язвительно поинтересовалась девушка, облизывая потрескавшиеся от обезвоживания губы. — Надеюсь, позже ты вспомнишь более интересный ответ. Насчет твоего вопроса — я и есть дирижер. Рассчитываю на то, что твои косточки сыграют мне чудную симфонию. Инквизитор замахнулся для удара, заставляя девушку инстинктивно прикрыться, но прут так и не коснулся её. Потешаясь над чужим замешательством, он нанёс серию псевдоударов, но раз за разом прут замирал в жалких сантиметрах от метавшейся девушки. Остановиться было выше ее сил, напряжение подкатывало к горлу, беспрестанное ожидание боли распирало Мари. Первый настоящий удар хоть и был предсказуемым, но для девушки он стал весьма болезненной неожиданностью. По ушам ударил вопль. Мари не сразу осознала, что он принадлежит ей. Безжалостная железная палках в руках дюжего мужчины врезалась ровно в коленную чашечку. — Что-ж, хруст действительно мелодичный, — блаженно щурясь, произнёс мужчина, обходя скулящую Мари по кругу. Взглянув на наручные часы, он повторил свой вопрос: — Что является твоей целью? В ответ девушка попыталась остроумно съязвить, но в лицо прилетел удар армейского сапога. Про себя костеря мучителя, она пересчитывала языком пошатывающийся ряд зубов. По телу электрическими разрядами пробегали конвульсии, но даже боль сломанного носа не смогла пересилить агонию от раздробленного колена. — Я буду интересоваться твоим ответом каждые двадцать минут. Учти, пока я не услышу ответа, который бы устроил меня, твои муки не окончатся. Всё это время ты будешь искать смерти, но не сможешь найти её. Ты будешь жаждать смерти, но она не придёт к тебе. Хмыкнув себе под нос, палач аккуратно положил прут на пол. Ещё больше он любил играть руками, играть с чужими пальчиками. Мари не могла даже отползти, боль сковала всё её тело, а никакого обещанного второго дыхания не появилось. Инквизитор схватил её за сгиб локтя, неловко поднимая девушку на себя, а Мари лишь могла висеть над полом, не в силах опереться на ноги. — Мститель Господь и страшен в гневе: мстит Господь врагам Своим и не пощадит противников Своих, — руки в перчатках перебирали её пальцы, раскрывая сжатый кулак девушки. До пленницы донеслось жуткое и монотонное чтение молитв, а вслед за ним гадкое бормотание о том, какой же милый у неё мизинец, а затем опять мерзко захрустело: — и всё, что приключается с тобой, бывает за злые дела твои и за великие грехи твои. «Отбиться. Спрятаться в угол. Хотя бы выдернуть руку», — кричало ее сознание. За мизинцем последовал безымянный: палач просто вывернул его в обратную сторону. Как он ещё не вырвал его с корнем, а лишь ломал каждую фалангу, оставалось загадкой. Единственная сорочка Мари была пропитана потом и слезами, а мужчина задавал ей роковой вопрос ещё восемь раз — после каждого пальца. Ломал, бросал на пол, наблюдая за агонией, спрашивал и начинал по новой. Сорвала глотку девушка ещё на коленке, ныне могла лишь жалко хрипеть и стонать. Палач в очередной раз бросил её на пол и она поняла, что пальцы закончились. Висящие плетями руки бесконтрольно тряслись, жуткая синева и отек с ладоней медленно начали подниматься вверх по запястью. Боль стала перманетной, почти такой, к которой можно привыкнуть, от которой можно отмахнуться. Её мастер пыток что-то недовольно обсуждал с напарником у стены. Второй выглядел старше, и, по-видимому, выступал его наставником. Вероятно, придя к соглашению, младший улыбнулся и направился к Мари. — Сейчас будем вправлять тебе пальчики. Мы же не хотим сделать тебя калекой, — мерзко произнёс мужчина, выворачивая указательный в анатомически верное положение. Девушка окончательно лишилась чувств. Эрик был раздосадован, немыслимо хотелось закончить с этой мерзкой девицей в этот же день, но она упорно продолжала играть в дурочку, к тому же и вырубилась, полная идиотка. — Навестим её завтра, семя мы уже посадили, надо дать ему время и оно само быстро прорастет и раскроется, — старший инквизитор достал из саквояжа шприц и ввёл инъекцию в предплечье бессознательной девушки. — Это морфин? Зачем? — произнес младший из инквизиторов. — А какая польза с постоянно болящего тела? Если боль ненадолго заглушить, она станет еще невыносимей, когда мы посетим её вновь, — преподавательским тоном произнёс Павел. Хоть он и не участвовал в сегодняшнем допросе, а лишь наблюдал за успехами своего стажёра, по его горящим глазам становилось понятно, что Мари очень «повезло». В саквояже среди других интересных вещей нашлись кандалы. Один конец он зацепил за предназначенную для этого стену, а второй надел на израненную ногу девушки. — Ты надел их на свежую рану? — Разумеется, Эрик. Свежие раны для того и существуют. От старых мало проку: они будут только ныть, а не жечь, как огнем. Привела в чувства девушку пара пощёчин, по непонятной ей причине, боль отступила, и Мари могла ясно соображать. Инквизиторы уже покидали комнату, и она просто напросто не могла промолчать. Обращаясь к пытавшему её сегодня мужчине, она крикнула: — И что? Это всё на что ты способен? Меня не впечатлило. Инквизитор ощетинился, собираясь подойти и ударить её в очередной раз, но наставник остановил его жестом, мрачно отвечая на вопрос: — Это лишь пролог. В скором времени мы раскроем тебе весь сюжет, а кульминацией станет момент, когда ты сломаешься. Ну а эпилогом, — наставник скорчил раздумывающую мину, — … эпилогом будет урчанье довольных собак, пожирающих твою полуживую плоть. Какая лирика!***
Тело не болело так, как могло болеть, так, как должно было болеть. Вкололи анальгетик, на пальцах были шины, нога перевязана. Зачем им печься о ней? Мотивов своих инквизиторов девушке понять так и не удалось, да и были у Мари другие, более насущие заботы. Стоящую посреди каморки бутылку воды девушка сочла за утешительный приз, но добраться до неё было, по-видимому, тоже одним из испытаний. Цепь прикрепили к поврежденной ноге, металлическая пластина терлась об рану, а каждое, даже самое незначительное движение отдавалось подергиванием всей конечности. При попытках дотянуться до заветной бутылки, боль проносилась по всему телу. Руки ощущались онемевшими кусками плоти, а для сжатия ладони приходилось прикладывать неимоверные усилия. По-змеиному изворачиваясь, цепляя бутылку подгребающими движениями, Мари все-таки удалось добраться до заслуженной награды и подтянуть воду к себе. Открутив крышку зубами, девушка сделала несколько сладких глотков. Своим визитом палачи помогли девушке дать отсчёт времени: сейчас, вероятно, была ночь, а их своеобразное свидание длилось часов семь. Придя к выводу, что сейчас около двух ночи, Мари предположила, что они вновь проведают ее под утро. У неё есть время абстрагироваться, морально подготовиться к следующим весьма неприятным сессиям. Вчера они застали её врасплох, и, как удачно, что им ничего не удалось из неё выбить. Пределы выдержки у Мари были, и девушка не могла поручиться за то, когда им удастся её надломить. Посещали шальные мысли всё им рассказать, сломаться, сдаться и досрочно прервать завтрашние муки, но Мари четко помнила цель своего нахождения здесь, и идея была выше её интересов. У всего есть цена, и за свою цель она переболит, заплатит кровь вдвойне. «Если ты зашла так далеко, может, ты зайдёшь ещё дальше?» Закрыться в себе, стать глухой к пыткам — это всё, что она способна сейчас сделать. Хотелось верить, что выдержки в ней достаточно. На следующий день девушка даже не ответила на ехидное приветствие своих палачей, ей удалось ввести себя в своеобразный транс. Тактика Павла действительно сработала: старая боль ни капли не заглушала новую. Раскаленный металл разрушал кожу, погружался в мышцы, дикий вой отскакивал от стен темницы. Павел был уверен, что Мари стоит на грани помешательства, и, будто обезумев, девушка как заведенная начала повторять: — Я. Я. Я. Палач нетерпеливо прервал подопечную, задавая наводящие вопросы: — Что? Что ты? — Я ничего не знаю, — безумно склонив голову, ответила девушка, тем самым вызвав у младшего палача приступ гнева. Пытка приобретала окрас банального избиения, Эрик, рыча, лупил несчастную по свежим ожогам. В этот день они тоже ушли ни с чем. Покидали темницу они с взаимным сомнением в её виновности.***
Главным представлением следующего дня стали вонзенные под посиневшие ногти иголки. С намерениями узнать всю подноготную, младший палач медленно, со всей жестокостью и усердным старанием привести пытку к более извращённому и мучительному ладу, вгонял под тонкие ногти девушки острые иглы, настойчиво требуя признания. Методично отделяя ноготь от ногтя, он продолжал неспеша вдавливать мелкие железные колышки под ногти Мари, воздействуя на наиболее чувствительные зоны ногтевого ложа. Когда под ее ноготь медленно загоняли первую острую иглу, Мари уверяла себя, что выдержит. Держалась. Но уже на четвертом не представлялось возможности здраво мыслить. Лишь по одной банальной причине она все ещё не выдала всю информацию — она просто напросто сходила с ума от боли, которая с каждой секундой нарастала и становилась все невыносимей, била по каждому нервному окончанию в ее изможденном тельце. Всякой клеточкой тела она ощущала иглы под ногтями. Мученическая кровь ручьем сочилась из пальцев, создавая на ледяном бетонном полу багровый палас. Сидя в луже своей крови, Мари задыхалась от своих собственных криков и рыданий. Она находилась на грани потери сознания от болевого шока. Давно немытая, с подгнившими и воспалёнными ранами по всему телу, седыми прядями в запутанном гнезде, она справедливо могла считаться сумасшедшей. С неожиданной прытью Мари отскочила от палача, держа перед глазами изуродованные, отёкшие руки. Она страшно засмеялась. Люди на грани безумства выступали частой картиной для инквизиторов. Горящим взором она окидывала то одного, то другого мучителя. Им не было никакого дела до того, что она надумала делать дальше, но её поступок даже удивил людей, для которых жестокие терзания над людьми были делом всей жизни. Поднеся палец с торчащей иглой к губам, девушка крепко вцепилась зубами за самое основание своего изувеченного ногтя. Горько всхлипнув, Мари в один миг вырвала его с корнем. Так она поступала с каждым последующим. Захлебываясь в собственной крови и задыхаясь от душераздирающих криков, она не останавливалась. Она делала что угодно в попытках остановить разрушающую изнутри боль. Прокусывала, вырывала, и выплёвывала во всю ту же лужу крови, в которой сидела сама. Остановил её лишь значительной силы удар железным прутом по виску. Спешно собрав в саквояж все запачканные инструменты терзаний, два инквизитора переглянулись между собой. Хоть мантия и закрывала все тело, не открывая ни малейшей области лица, они поняли друг друга даже и без этого. Хлопнув тяжёлой дверью и плотно закрыв металлический засов, они оставили девушку наедине со своими думами, взяв в качестве трофея лишь один вырванный ноготь.***
— Куда мы идём? — поинтересовался младший из них. — Понимаешь ли, Эрик, Николай поручил нам фактически невыполнимое. Я и малейшего понятия не имею, кто эта особа, но она скорее убьет себя, чем скажет нам хоть слово. Пусть мы это пресекаем, поверь, она найдет способ. — Ты годами на своей должности, и не знаешь что делать с какой-то самозванкой? — Это не должность, сын мой. Это моя жизнь. Хочу, чтоб ты намотал себе на ус: нечестивый злоумышляет против праведника и скрежещет на него зубами своими: Господь же посмевается над ним, ибо видит, что приходит день его. Павел, старший из инквизиторов, спешно вошёл в канцелярию, заведуемую Гоголем, и оглядел ее тяжёлым взглядом. Отыскав объект своего взора, он спешно направился к мужчине, который величаво раскинулся на директорском кресле, попивая чай, читая перевёрнутую газету и одновременно заполняя какой-то отчёт. — Добрый день, господин. Я к Вам с новостями, — откидывая капюшон черной мантии, произнес пожилой мужчина. Взяв в руки крестик, болтавшийся у него на шее, он вежливо поклонился и расположился на рядом сидящем кресле. — Павлик, я просил жаловать ко мне лишь с хорошими! Чем ты порадуешь меня сегодня? Зная вспыльчивый темперамент Гоголя, инквизитор старался правильно подобрать слова, дабы не спровоцировать очередную вспышку гнева одного из главного состава Небожителей. Но хороших новостей было мало, что вынудило карателя раскрыть все карты перед ним. Окончив свой краткий пересказ, Павел, досадно покачивая головой, наблюдал за теперь уже невменяемым клоуном, рвущим свою газету на мелкие частички. — Ты свободен. Вон отсюда, — бешеным тоном отчеканил Гоголь.***
С напускной уверенностью мужчина в шинели зашёл в кабинет, одаривший его приторным запахом джина, кожи и табака, хлопнул тяжелой дубовой дверью и плюхнулся на мягкое кожаное кресло, удобно устраиваясь на нем. После — бережно разместил цилиндр на рядом стоящем столике. Закинув ногу на ногу, он в один миг опустошил стоящую на столе, вероятно, предназначавшуюся не ему, рюмку и небрежно швырнул небольшую хрустальную шкатулку на громоздкий стол, который занимал почти все пространство в комнате. — Николай, будь добр, объясни, зачем ты принес мне шкатулку с чьим-то окровавленным ногтем? — мужчина, сидящий в своей обители, пренебрежительно ухмыльнулся, глядя в очи сидящему напротив. — Зачем я принес?! О, я скажу тебе так. Наши горячо обожаемые товарищи не справляются с этой блошкой. Она не обронила ни одного полезного слова с тех пор, как находится в пыточной, а ты, недоумок, спрашиваешь, зачем я принес ноготь?! Пять дней, что она провела там, — коту под хвост! Наши предыдущие жертвы раскалывались перед Павлом за полдня! — Николай быстро закипал. — Интересно. Весьма интересно. Славный презент. — Процедил собеседник его, покручивая в руках и пристально рассматривая прозрачную шкатулку. — Мой премилый Фёдор, у нас колоссальных размеров заноза в заднице, а ты заявляешь, что это интересно? Я прекрасно осведомлен о том, что ты недалёкий, но чтоб настолько, — Гоголь совершенно утерял остатки былого самообладания и теперь метался по кабинету в попытках доказать свою точку зрения. — Ты преувеличиваешь ее значимость, мой друг. Мудрый боится зла, а глупый раздражителен и самонадеян. Погибели предшествует гордость, и падению — надменность. Навещу ее. Убедится, что не может быть и никогда свободной, ведь малосильна, порочна и ничтожна.