***
Огай Мори, человек, что закрутил всю историю эту, находя в ней для себя больше выгод, чем потерь, теперь сомневался: воля правительства была неоспоримой, но с каждым новым поручением Мори всё сильнее начинал раздумывать над правильностью их новой политики. Мало волновала судьба незнакомых, совершенно случайных эсперов, что попали в тиски чиновников. А вот судьба собственных подчиненных была в надежных руках – Мори выдвинул некоторые условия, касающиеся и мафиози тоже, и, ссылаясь на условия эти, эсперам мафии был выставлен целый ряд послаблений, которые совсем разнились с тем режимом, что сейчас с каждым днем набирал обороты. Мори знал, что такие привилегии (которые привилегиями стали лишь в такое время) считались сейчас почти недостижимым благом для обычных йокогамских плебеев-эсперов. Мори предоставлял правительству материальное – свои людские ресурсы, оружие, которые было допущено в оборот, а самое главное – эсперов. Нет, разумеется, не отдавал. Они лишь помогали в исполнении каких-то задач, тот же патруль, что стал уже делом обыденным, защита, контроль и прочие вещи, участие мафии в которых раньше даже вообразить трудно было. В такой кооперации Мори находил для себя важнейшей лишь ту вещь, к которой стремился столь долго. Сила. Статус властьимущего. Контроль над Йокогамой. Для правительства он старался быть удобным и полезным. На нем, по их словам, лежала большая ответственность перед всей Японией, ведь нововведенный режим был экспериментальным, а его результаты станут показательными для страны и будущей ее политики по делам эсперов. Лишних вопросов Огай не задавал, а если даже и задавал, то каждый раз получал весьма логичные ответы. Мол, строгим режим не является, считать новые правила таковыми могут только эсперы распущенные и затевающие дурные дела, а мы учимся их пресекать и предвосхищать каждое такое преступление, вот и Мори внимал этому мнению и начинал считать так же. Но постепенно даже высокий пост стал теряться на фоне происходящего. В погоне за властью Огай почти не заметил, как режим, им же спонсированный, стал скапливаться в массивную лавину, сбивающую с ног и набирающую всё большую скорость, да выходить за рамки любых договоренностей. Мыслям этим в полную силу не давала развиться зависимость от сил правительства, и каждый раз, когда он позволял себе задуматься о союзниках таких в подобном ключе, возникала острейшая нужда в каких-либо их возможностях, да и на этот раз без всевидящего ока власти обойтись бы не получилось. Засунув все свои сомнения куда подальше, Огай запросил прием у одного влиятельного правительственного лица. По какой же причине Мори инициировал подобную встречу? Целью было имя. Осаму Дазай. Вот, кого Огай планировал найти с поддержкой правительства. Оказалось, что без этого человека невозможно уничтожить проблемную страницу, а ее уничтожение Мори считал делом первостепенным. Уже приевшимся жестом Огай теребил в руках проклятый лист, написанное на котором, кажется, успел уже заучить наизусть, но всё равно каждый раз нервно вчитывался в написанные от руки слова: «В разумах членов основных составов Портовой Мафии и Вооруженного Детективного Агентства зародится чувство собственной исключительности, их обуяет ненависть друг другу, причиной этому послужит произошедшее дезертирство двух членов мафии. Думы их затмит лишь стремление уничтожить друг друга». Как же такое было возможно? Все мысли его, кажущиеся справедливыми, а что важнее – собственными, оказались мыслями внушенными чужой волей. На этой почве в голове Огая возникал жуткий диссонанс. Он начинал сам себе утверждать, что ненависть к агентству не имеет обоснований, но зараженный ум тут же подкидывал мотивы и причины, согласно которым агентство было его главнейшим врагом. То же происходило и с фактом того, что агентство было Смертью Небожителей. Не главной организацией, но подконтрольной этим террористам. Согласно листу все улики были подложными, но вспоминая недавние события, Огай верил в это с трудом. Он ощущал твердую уверенность в своих суждениях, несмотря на то, что держал в руках доказательство их неверности. Какая мелочь, да какая сила. При всём зле, что лист этот принес, Огай не мог не восхищаться возможностями, которая страница эта давала, ощущал он и жалость, что места на бумаге уже нет. Сжатые будто надписи с обеих сторон и пара чернильных клякс в самом углу – деталь странная. Каким умишком надо обладать, чтобы так глупо истратить пространство, где каждый белый сантиметр мог стать вместилищем еще одной твоей масштабной идеи? Или, может, кляксы – лишь отвлечение? На странице теперь красовались мелкие разрывы по бокам, немного рассекающие нерушимую бумагу, но ценой этих малых царапин стал весь боевой запал Чуи. Парень с кривой усмешкой посмотрел на своего бумажного противника, а затем с сильным удивлением рассматривал практически сохранивший первозданную целостность лист бумаги. – Думаю, используя порчу, я смогу его уничтожить. Ты сам знаешь, какое есть «но»… Огай знал. После падения детективного агентства на порче теперь висело негласное табу. Дазай пропал, позволив отслеживать себя ищейкам мафии лишь до определенного момента, а затем он сумел затеряться где-то в городе. И до сих пор нигде не возникал. Огай позволил себе закрыть глаза на это упущение, ведь в тот момент перед ним была добыча покрупнее – Юкичи Фукудзава, который собственной персоной пришел сдаваться по своему желанию. Именно эти события предшествовали встрече Огая с одним из доверенных лиц правительства. Благодаря общему сотрудничеству, клубок, так умело запутанный Достоевским, стал разматываться. Огай осведомил своих союзников о полученной странице Заветной Книги и о своем намерении уничтожить его, страница была изъята для изучения, деятельность вокруг нее кипела. С Мори беседовал тогда занятный господин в компании своей неизменной спутницы. Член особого отдела Танеды примечателен был тем, что всё изучение страницы книги проходило именно под его кураторством, и с эмоцией горечи он принимал на руки испачканный лист, выслушивая о дальнейших планах Огая по его уничтожению. Судьбу такого удивительного по своей мощности артефакта можно было считать завершенной. – Он был утерян, вернее, выкран, а теперь я снова держу его в своих руках и сейчас буду помогать вам его уничтожить, – риторически произнес мужчина, – с каким трудом нам удалось разыскать, отследить весь путь листа. Знаете, при каких обстоятельствах он появился, будто спустившись к нам с небес? Первые упоминания начали возникать во время Великой войны, кровавое тогда было время, да вы и сами знаете, ведь были тогда врачом. – Знаю, а еще знаю, что из-за этого бытует миф, согласно которому все эсперы, погибшие на той войне, стали оплатой этого листа. Сколько по этим подсчетам будет, скажем, стоить книга – я даже вообразить не могу. – Какая прелесть! Даже не миф, сказочка, – неопределенно ответил мужчина, переглядываясь со своей безмолвной дамой. Огай на все эти причуды должного внимания не обратил, не до того ему было. Весь ум занимал только поиск Дазая и скорейшее уничтожение листа. В первую очередь была изучена информация, содержащаяся на бумаге, и если пометка о парении казино интереса собой не представляла, то из-за факта подставы агентства пришлось провести уже новое, подробное расследование, включающее в себя просмотр воспоминаний Фукудзавы, содержащегося под стражей, правительственным эспером. Полученные данные, что странно, только подтвердили выдвинутое против него обвинение, но помогли выйти на зацепку, проливающую свет на возможное местонахождения Дазая. Согласно воспоминаниям, последняя встреча Дазая и Фукудзавы произошла два месяца назад, как раз перед тем, как Фукудзава сдался властям. Встреча проходила в одном из убежищ Юкичи: он и назвал своему бывшему подчиненному адрес, по которому стоило направляться в поисках убежища. Адрес был передан людям знающим, и уже через час все было готово к облаве. Огаю этот адрес был хорошо знаком. Именно там иногда обитал их с Фукудзавой учитель – Нацумэ Сосэки. С ним никогда не бывало просто. Учитель был примечателен своим одновременным и отсутствием, и пугающей вездесущностью. Действовал только по своим понятиям и представлениям, и что-то сообщить он мог лишь по своей воле: одним лишь банальным выбиванием или чтением мысли тут не обойтись. В том, что при сокрытии подчиненного своего бывшего ученика Нацумэ учел все варианты, Огай был уверен. Мори велел придержать коней и решил самостоятельно навестить бывшего наставника, ведь Дазая он хотел найти для доброго, в его понимании, дела. Может, если рассказать всё Нацумэ, Огай, в свою очередь, также получит его признательность? В окнах квартиры горел свет, она не пустовала, житель ее будто знал о скором визите незваных гостей. Огай постучал в дверь. Изнутри раздался легкий стук, словно кошка спрыгнула с высоты, а далее послышалась уже вполне человеческая поступь. Дверь открылась. Нацумэ со снисходительной улыбкой пригласил своего бывшего ученика проследовать за ним в квартиру. Оттягивать цель своего визита у Огая смысла не было. По глазам Сосэки было очевидно, что он и сам всё понимает. Но распространяться на эту тему не намерен – до последнего будет покрывать тех, за кого взял ответственность. – Нам нужна способность Дазая. Долго рассказывать, но делается всё для благого дела. – Для благого дела? Фразы, свойственные твоим новым друзьям из правительства. Ты много успел перенять у них, – Нацумэ не скрывал своего скептицизма, да и в целом выглядел изможденно – все события смогли отразиться и на нем. Краткие слова Огая не впечатлили старого кота, тот озвучил только просьбу, даже не объяснился, сославшись на то, что рассказ получится долгим. Но именно на этот рассказ и рассчитывал Сосэки. Некрасивый намек учителя на сотрудничество с правительством Мори решил не комментировать. Эту тему вообще невыгодно было поднимать: стоило только отворить дверь, и Огай мог получить вполне заслуженные упреки насчет творящегося ныне режима. Лучше умолчать. – У меня на руках страница из книги. Выхватили ее из рук Достоевского. Всё это время он использовал ее силу и сеял хаос в Йокогаме с ее помощью. Есть шанс уничтожить ее порчей Чуи, в теории, всё написанное тоже должно исчезнуть с настоящего. Именно поэтому нам так необходим Дазай. – Крысам все-таки удалось разорить вас, уничтожить всё, к чему я приложил руку. Огаю нечего было ответить. Он лишь уныло кивнул. Когда-то они были вдохновлены концепцией трех времен, созданной Нацумэ, а сейчас… Сейчас процветало лишь одно время – ночь, когда-то вверенная в правление Мори. Сам Огай не считал установившийся порядок разорением, наоборот, в его глазах Йокогама только встала на путь своего величия. Но мнения отличного придерживался старик Нацумэ, тот, которому было известно укрытие Дазая. Стоит подыграть ему некоторое время. – Удалось, но всё поправимо. Вражда между мной и агентством оказалась вещью рукотворной и обратимой. Только скажи, скажи мне, где найти Дазая. Мне удастся стереть всю эту крысиную грязь. Нацумэ не верил, молчал, и в молчании его была обреченность. Мог бы сказать своему бывшему ученику, что сила книги куда шире его понимания, что сознание каждого причастного уже дало трещины, а вместе с ними на осколки ломалось и всё мироздание. Гармонию ведь надо беречь. Сосэки берег, думал, что нашел людей избранных, надежных, а вон оно как обернулось – хаосом. Во всем участвующий, но ничего не делающий – именно это Нацумэ и считал своей участью. Привык уже давать чистые листы шансов и со стороны наблюдать за тем, как люди ими распоряжаются. И этот раз не станет исключением. – Я проведу тебя к Дазаю. Одним из условий Нацумэ было отсутствие всякой слежки за ними. Огай дал согласие, хотя прекрасно понимал, что главный здесь уже не он и за ними в любом случае будут наблюдать люди, сидящие на постах повыше. Упрятал он Осаму хорошо, без прямого пути на него, скорее всего, и не вышли бы. Убежище находилось в пределах города, ведь выехать из Йокогамы из-за контролируемых границ не было возможным. Сосэки завел Огая вглубь тесно расположенных панельных домов, а затем велел ждать его здесь и, обернувшись котом, перелез через доски: все-таки опасался и не собирался раскрывать местоположение укрытия, а в форме кота Нацумэ мог беспроблемно преодолеть расстояние до Дазая и затем уже привести его к Огаю, если сам Дазай будет согласен. Несмотря на то, что прошло уже минут тридцать, Мори продолжал ждать на том месте, где учитель его покинул. Через наушник высказывали свое недовольство затянувшимся ожиданием агенты, но Огай продолжал упорно стоять. Тридцать минут могла занять лишь одна дорога, да и Нацумэ точно придется уговаривать Осаму, но, в конце концов, все они были людьми благоразумными. Назревала возможность скинуть с себя цепкую лапу общего врага. Дазай, явившись через час (что примечательно, в одиночестве: Нацумэ без объяснений его покинул), холодно рассматривал своего бывшего босса. Сотрудничать с ним было попросту мерзко, но над ними всеми топором нависла одна угроза – Федор Достоевский. И если Осаму хочет как-то противостоять ему, придется не гнушаться и такими способами. Родная когда-то мафия, теперь уже упорно им отрицаемая, встречала Дазая знакомыми стенами и ледяными взглядами бывших коллег. На встречу ему спустился Чуя, уже без перчаток, видимо, решил не тратить время на прозу, а сразу осуществить то, ради чего они Дазая и притащили.***
В казино двое пробыли недолго. Фёдор попросил Мари поторопиться, да и сам задерживаться не стал и побрел к себе в кабинет, чтобы забрать те вещи, которые не доверил сотрудникам при перевозке. Небольшой чемодан был собран еще давно, еще заранее, когда речи об уничтожении листа даже и не шло, даже и не предполагалось речей этих. Но такие вещи всегда наготове. Достоевский открыл чемодан и пересмотрел, всё ли на месте. После открыл шкаф в столе, забрал оттуда диктофон, прочие бумаги и мелкие личные вещички и забросил всё это во внешний карман своей сумки. Удостоверившись, что и хранимые там документы, и флешки, и диски – всё здесь, напоследок осмотрел кабинет и поспешил. Забавный почти-коллега, тот, с кем Достоевский встречался сегодня, держал его в курсе вообще по многим вещам. Таким образом, за ходом уничтожения листа Достоевский мог смотреть почти своими глазами – хорошо, когда есть столь удобные личности, которыми можно помыкать и в своих интересах тоже. Фёдор вышел. После заглянул к Мари, которая в суматохе пыталась всунуть в сумки как можно больше, старалась увезти с собой чуть ли не всё, что было у нее в бывшей комнате. Достоевский взглянул на стол, где валялась целая куча ее вещей – здесь и одежда вперемешку с какими-то блокнотами, кукла Кью, что Мари как зеницу ока бережет, книги, что по ее рассказам ей вручил Гоголь, на деле же это были книги Достоевского. – Дочитала? – поинтересовался мужчина, вертя в руках книгу, что перечитывал не раз. – Еще нет. Тоже с собой возьму. И вот, забери… – Мари протянула лежащую поверх сумки шапку Достоевского ему же. Тот не спешил брать, испытующе разглядывая девушку. Заметив, что тот словно не реагирует вообще, шапку эту отложила и руками потянулась к застежке креста, дабы снять. Креста Фёдора, что она носит. Вместе с этой шапкой, вместе с крестом Мари вручала ему и свою нужду в его обществе, а теперь с намерением отречься от всего этого хотела лишить себя этих непосредственных напоминаний о Фёдоре, от того, что уже успело пропитаться духом его и начало впитывать и дух Мари. – Больше не подпустишь. Фёдор улыбнулся слишком по-доброму, вовсе не свойственно себе, своему привычному оскалу, а после подошел ближе. Совсем немного ближе, не нарушая ее границ, что она так неумело пытается возводить. – Не снимай его, Мари. Пожалуйста. Собирайся, поедем. Она, казалось, только и ждала этих слов. С прежней оторопью, каким-то недоверием взглянула на Достоевского и застегнула молнию сумки, обозначив, что готова. Дорога предстояла долгой, но они уже были на достаточном расстоянии от казино, хоть и прошло всего минут десять. С горной трассы открывался на него вид: огромное парящее сооружение всё еще держится, еще живо. Но вдруг машина начала встречать сопротивление, странное по своей природе давление – воздух будто бы обрел плотность и теперь всей силой тянулся к тому месту, которое они так стремительно покидали. Удивившись необычному покачиванию, Мари высунула руку в оконную щель. Воздух действительно стал ощутимым, но в тоже время не был ветром, а лишь густой пелёной тянулся к казино. С трудом проехав ещё метров десять, Фёдор дал по тормозам, разворачивая автомобиль поперек сопротивлению. Ему были ведомы причины, по которым казино так волшебно парило всё это время, и сейчас всё обращалось вспять. Им удалось уничтожить лист. Оценив безопасное расстояние, на которое им удалось отъехать, Достоевский решил оставаться на месте – с такой преградой нет смысла двигаться вперёд, да и тяжелое авто не поддастся тяге, останется стоять на месте. Мари, привыкшая уже к постоянным странностям, которые преследовали её вместе с Фёдором, повернулась туда, куда глядел мужчина. В поле зрения было лишь парящее здание, кидаемое в разные стороны предавшими его воздушными потоками. Здание вертелось, словно волчок, и неминуемо оседало вниз, туда, откуда его подняли силой книги. Фантасмагорическое зрелище, но оторваться от него было невозможным. Странное это вращение в небе длилось от силы две минуты, после казино рухнуло, потянув за собой ощутимой силы ударную волну. Мари поежилась, рассматривая эту жуткую картину, всматривалась, пальцы ощутимо подрагивали, а всё тело пробирало до мурашек: словно оно само кричало об опасности, кричало бежать, но двое, подобно заколдованным, не отрывали взгляд от творящегося за окном машины, смотрели так, как рассматривают феерические постановки на сценах театра, или как заинтересованно глядят на полотна с апокалиптическими сюжетами в галереях. Раскат столкновения пронёсся по земле, принявшей на себя удар. Машина подпрыгнула. Затем всё стихло, стих и этот необычный ветер. Достоевский не успел ещё повернуться в сторону Мари, но она, движимая одними лишь чувствами, накрыла его руку своей. Боялась она увидеть его эмоций после такого зрелища. Достоевский посмотрел на девушку. Лицо его было совершенно спокойным, ведь о крушении он знал давно, своими же руками подписался на это. Эмоцию вызвал неожиданный жест Мари. Фёдор опустил глаза, рассматривая ладонь девушки на своей ладони. Та продолжала её сжимать, словно силясь поддержать в такой «сложный момент». Момент для Достоевского действительно был сложным. Но момент не падения казино, нет, момент другой совершенно. С возникновением между ними диалога духовного Фёдор пытался отвергнуть её физически, материально, будто считал постыдным сближаться ещё более. Не хотел пускать ее ближе, отстранял. И в моменты предыдущие он принимал такие прикосновения за вещи забавные, ведь соприкасался он с пустышками. Но Мари для него стала человеком. Как обращаться с ней после такого странного открытия? Можно спугнуть сейчас, окончательно прогнать, не позволяя больше и рукой дотронуться тела, чего говорить о вещах духовных. Но прежде такого не было, прежде хотелось гнать куда подальше, не хотелось ни души рядом, а сейчас… Достоевский принял своё решение. Мужская рука легла поверх женской, совсем легонько, страшась спугнуть узкую ее ладонь, холодную, которая так непонятно, но оттого так волнующе сейчас сжимает его руку. Фёдор огладил большим пальцем ее кожу, которой касался не раз, но отчего сейчас это ощущается таким правильным, более того, таким нужным? Мари, прежде смотревшая сквозь Достоевского на крушение казино, сейчас перевела взгляд на него самого. Рассматривала его лицо, и не было в нем никакого непонимания, никаких сомнений, казалось, понимали они оба и понимали всё совершенно. Не волновало теперь даже падение махины. Существовали они. Их сплетенные руки и взгляды, их сплетенные души. Момент был платоническим. Фёдор помнил, как касался прежде губами этой утешающей руки, и сослался сам для себя на ранение, на затуманенный тогда разум. Сейчас же сознание его было кристально чистым, но благодарность, отвратная собачья черта обретала в нём силу. Благодарность толкала Федора, вперёд и вперёд, к Мари, а он всё сопротивлялся, но сейчас, кажется, утратил все силы. Рука, как и тогда, давным-давно нашла свое место на его теле в жесте утешения. И тело не оттолкнуло, откликнулось. Ведь не существует зверя настолько дикого, чтобы он не отзывался на ласку.