15 кабинет

— Знаете, большую часть времени я чувствую, что тону. Куда-то на дно. Куда-то откуда нет выхода. Откуда нельзя будет всплыть. Я все детство боялся утонуть. До трясучки боялся. Ванну перестал принимать, а в душ насильно заставляли ходить. Это было страшно. Вода сама по себе страшная. А океаны… это по истине что-то прекрасное и ужасное в одном флаконе. Это что-то неизведанное, что-то непонятное. И знаете, я люблю море, но так его боюсь. Я думаю, что это моя суть. Вот бояться чего-то, но очень сильно любить. А совесть иногда не позволяет. Хотя, я честно даже не знаю есть ли она у меня. «Тебя били в детстве?» Да. — Нет. Она записала что-то в свой ноутбук. «Родители?» Да. — Нет. Снова клацает по клавиатуре. Этот звук вывел бы любого. «Кто-то из одноклассников? Или просто сверстники?» Да. — Нет. Не припоминаю такого. Женщина немного помолчала, снова занесла некоторые корректировки в свои заметки и продолжила говорить. — Хорошо, — она не отрывала задумчивого взгляда от своего ноутбука, — тогда что произошло… — Почему вы не верите мне? — спросил он, задыхаясь от слез, — почему вы не спросите меня об этом? Она оторвала взгляд от своего чтива и обеспокоено взглянула на него. — Хёнджин, о чем? — Я вам три раза подряд сказал «да», почему вы уходите от темы? Почему они мне не верят? Почему никто мне не верит? И если так… Могу ли я верить себе? — Хёнджин, ты сказал нет. Все три раза. Он смотрел на свои ладони и не видел ничего, кроме слитков золота. Он точно помнит первую пощечину, которую получил. Он помнит, как они закидывали его камнями. Он помнит. Он ведь помнит. Это его воспоминания? — Хёнджин, о чем ты думаешь? — О том, что я в суде. О том, что давать ложные показания для меня не трудно. О том, что я всегда всем вру. Себе в большей степени. — Он задыхался. Ему становилось больно. Каждое слово выходило из его рта с огромным усилием. Каждое слово прожигало горло. — Я думаю о том, что вы тоже можете быть ненастоящей, как и все те воспоминания. У нас нет ванны дома, док. Я это придумал. Но я все еще думаю, что я тону. И мне так страшно… *** Звонок был настолько громким, что мог оглушить даже глухого. Хёнджин закрыл тетрадь и взглянул на время — 12:45. Еще три урока. Две литературы и история. Было сложно. Не учиться, а сидеть. Понимать, что ты находишься в одном пространстве на протяжении шести часов. Сидеть, ждать, думать. В какой-то момент он не выдержит. Что там случилось? Почему тебя исключили? Вдруг, к нему подсела Юна. Это та девочка с тихим голосом. В волосах у нее было множество заколок. Хёнджин захотел попкорн. — Джи жалуется на то, что ты снова громко думаешь, — нежно пропела она и улыбнулась. Она положила голову на ладонь, а локоть согнула и поставила на парту. Теперь смотрит и выжидает ответа. Но вопроса не было. — Я знаю, что вопроса не было, — сказала она. У Хёнджина по телу прошлись мурашки. — Нет я не читаю мысли, — тихо посмеялась она, — у тебя всё на лице написано, Дракон. — Кто-кто-кто-кто? Он мне никто, выброси его. — Я не никто! — Ты серость. — Хёнджин, — вдруг серьезно позвала Юна. Она выглядела обеспокоенной. — Глаза у тебя стеклянные, плохие воспоминания? Парень кивнул. — Вы все такие разнообразные, — вдруг тихо начал он. Парень не хотел изливать душу, но что-то внутри все еще надламывалось. — Вы такие интересные, — он почувствовал, что в глазах собираются слезы, — а я серость… я никто… понимаешь? Я не с вами. Юна осторожно взяла его щеки в свои теплые ладони. Заглянула ему в глаза. Пыталась бессловесно успокоить. Но потом заговорила. — Ты привыкаешь, — сказала она сладким шепотом, — и ты привыкнешь. Ты наше сердечко. Она крепко обняла его. Он зарылся в ее волосы. Было приятно обнимать кого-то. Особенно такую приятную девушку. Она была очень мягкой, кожа была очень нежной. У Хёнджина тоже кожа была нежной. На нее не надо было ставить синяки. — Кто нарисовал ту спираль на потолке? — вдруг спросил он куда-то в ее волосы. Или шею. Он закрыл глаза. — Прошлые одиннадцатиклассники. — Понятно. Она немного отстранилась и улыбнулась. — Я сейчас прийду. Она встала и ушла, оставив запах чего-то очень сладкого. Может шоколадных конфет, а может карамели. Хёнджин поморгал, зачем-то вытащил Бродского и начал вчитываться. Но не читалось. Ему очень сильно хотелось спать. Глаза закрывались, кисти чесались, ногти чесались, всё чесалось. Ему показалось, что его сейчас стошнит. Но кто-то взял его за плечи и уволок из класса. Юна. Она взяла его под руку и потащила к пятнадцатому кабинету. Он даже не заметил, как они преодолели коридор. Они зашли. Он сразу лег на диван. Она села в одно из насыпных кресел. В оранжевое. — Спасибо, — прохрипел он. — Не стоит тебе думать об этой женщине. И о золоте не стоит. У тебя сразу химическая реакция идет. Отторжением называется, — тихо говорила она и гладила его по волосам. — Как у вас так получается? Читать мои мысли? — Думаешь громко, Джинни. И он заснул. Хёнджин не знал сколько проспал. Но точно понял, что прогулял урок. Дальше, он понял, что Юна тоже прогуляла, потому что сидела рядом с ним и читала. Когда она заметила, что он раскрыл глаза, она мягко улыбнулась. — Получше? — спросила она. — Меня сейчас вырвет. Она округлила свои глаза и побежала за мусорным ведром, которое стояло в другом углу комнаты. И она успела. Хёнджина вырвало именно туда. — Твою ж… — промычал он. — Всё хорошо, такое случается. Ты только не переживай. Девушка дала ему выпить воды и поесть. Хёнджин не понял что ест, но понял, что что-то мучное. Через десять минут ему стало намного легче. И Юна наконец заговорила. — Рюджин пока другими делами занимается, поэтому спихнула этот разговор на меня, — сказала она, и Хёнджин вдруг заметил, что она уже вяжет, а не читает. Вяжет что-то очень пушистое и голубое. — Знаешь что обидно, — продолжила она, выматывая свои ноги в колготках из пряжи, которая увлекла ее буквально с головы до ног, — да, мысли у тебя очень громкие, но когда ты начинаешь говорить, они пропадают. Да и говоришь ты очень тихо, а думаешь все таки громко. — А ты не подслушивай, — вдруг сказал Хёнджин садясь в более менее нормальное положение. Он положил ноги на журнальный столик. — Я просто слушаю, —оправдывалась Юна, — шорохов боюсь сильно. А все затихают, когда ты думать начинаешь, это страшно знаешь ли… — Мне нужно перестать думать? Он честно пытался увидеть какой-то подвох, какие то невидимые страницы, которые мог бы прочитать, но чем больше вглядывался, тем быстрее понимал, что этого попросту не существует. Она скорее всего это заметила. — Для начала, тебе нужно не переставать дышать, когда ты начинаешь думать. Ты ведь это тоже очень громко делаешь. Ты ужасно громкий, Хёнджин, даже если очень старательно это скрываешь. — Вы слышите, когда я не дышу? — непонимающе спросил парень. Он старательно пытался игнорировать ее последнюю фразу. Он не громкий, уверял себя парень. Он ведь не может быть таким же как десять лет назад. Он ведь должен меняться, развиваться, взрослеть? — Очень хорошо. — она оторвалась от пряжи и отложила ее. Показала на книгу, которая лежала на двух партах. Хёнджин вначале не понял, чего она от него хотела, а после догадался, встал и отдал ей книгу. Она покрутила ею и так и сяк, заглядывая при этом ему в глаза. — Представь, что ты читаешь книгу, — наконец сказала она и открыла ее, — и все видят, что ты читаешь. Это всем известно и понятно, потому что они это видят. Со слухом тоже самое. Ты затихаешь, когда думаешь, и все это слышат. Ты разбираешь какие-то шестеренки в своей голове. Это тоже прекрасно слышно. Он молчал и слушал. Как они это слышат? Даже он сам свои мысли не слышал. Это смущало и сбивало с толку, но как только он захотел хорошенько подумать об этом, она перебила его. — Ты снова начинаешь это, почему ты не слышишь? — искренне спросила она, отложив книгу. — Я не знаю, — признался он. И это было откровенной правдой. — Тебе бы Горького почитать, — вздохнула она, — ты уже задрал со своим Бродским, здесь никто его не любит. — Я не буду оправдываться за то, что люблю. — Да я и не прошу этого, — отмахнулась девушка, — просто мир не сходиться на одном человеке. Может, когда начнешь читать что-то другое, то услышишь мысли свои и перестанешь решать задачки в уме. — То есть нужно упростить? — Называй, как хочешь. Этому так то нет названия. — Не особо понимаю, что ты имеешь ввиду, — выдохнул Хёнджин и начал вырисовывать узоры на своих коленях. — Я тоже, но не всегда нужно понимать. Это еще одна твоя проблема. Говорю же – думаешь слишком много. Он прикрыл глаза. Синие картинки. Лужи. Острые камни. Открыл глаза. Стало мерзко и страшно. — Нас Рюджин отучила от этого, только вот честно не помню как. Нас всех это раздражало, но ты это и так уже слышал. Она глянула ему в глаза и оцепенела. Синие лужи. Дождь. Лай собаки. Это было давно, где-то в подкорках воспоминаний. Какое же все синее. Глаза ломит. Тяжелые грубые камни. — Серость! — С лужами сливаешься, Дракон. — Мы его здесь так и оставим? — Да. Уходим. Юна отцепилась. Она залезла слишком далеко. Но он ей позволил! Она взяла его подбородок и сжала его с такой силой, с какой только могла. — Почему ты не сказал? Дурак, почему? — на глазах начали проступать слезы. Она поморгала, чтобы они не выкатились из глаз. — А смысл, — он лишь безразлично пожал плечами, — он окрестил меня так не со зла, а с добром. Да и Рюджин вся сияла, когда он так сказал. Неважно, что было в прошлом. Девушка закрыла глаза и отпустила его подбородок. — Судьба у тебя была. Нужно было ее найти. Мне так кажется, — она вдруг встала и покрутилась вокруг себя три раза, всё еще не открывая глаза, — не слушай меня, я иногда много болтаю. Идем, урок у нас. — Так мы же все три уже прогуляли, — удивленно сказал парень. Он бы понял, если бы она позвала его собрать вещи и уйти домой, но урок? — Хёнджин, — строго сказала она и потянула руку к нему, — идём. Парень не стал сопротивляться и вышел в коридор. Там бегали пятые классы и очень громко кричали. Девушка очень настырно шла вперед. Зайдя в класс, Хёнджин заметил, что все сидят на тех же местах, на которых сидели, когда они с Юной ушли. Он прошел к своему месту и посмотрел на оставленного Бродского. Тут же заметил, что все в классе, смотрят на него. — Юна починила его! — подал голос Джисон и дал пять девушка. Та в свою очередь выглядела не особо счастливой. Хёнджин лег на парту и закрылся капюшоном кофты. — Сколько вы там пробыли? — спросила шепотом Рюджин. Парень не видел ее, но голос был очень обеспокоенным. — Я… черт, я без понятия, два часа? Три? Он большую часть проспал. — Ты бледная какая-то… Опять свой нос совала в чужое прошлое? — Я не специально! Честно! Он сам показал все! Причем так красочно, я уже испугалась, что он снова отключиться! Он выложил всё как будто готовился. Я не знаю… — Ладно, забей, все хорошо. Хёнджин не был встревожен, он не переживал за потраченное время. Но что-то не сходилось. Если они провели три часа в том кабинете, почему у них еще идут уроки? Почему все сидят на своих местах и не уходят? Он осторожно оглянулся, взял свой телефон и посмотрел на время. 12:50. Он потер глаза, потом поморгал, потом перезагрузил телефон, и снова посмотрел на время. 12:51. Этого просто не могло быть. Это было просто невозможно. Даже если Юна сбилась со счета, Хёнджин был уверен, что они провели в кабинете больше полу часа. Почему телефон считает, что прошло всего лишь пять минут, парень не знает. И он не успевает об этом подумать, потому что к ним в класс заходит учительница по литературе и начинает говорить про Горького. Что ж, может Хёнджин и почитает что нибудь кроме Бродского.