Две королевы, три дракона

      Когда родился Эйнис, Висенья стояла на башне — той самой, которая глядела на море. Она стояла там, вцепившись в один из зубцов крепко, до белых костяшек, и позволяла соленому ветру трепать себе волосы. Она ждала новостей. Висенья и сама не знала, чего хочет больше: чтобы эти новости были полны горя или ликования. Пожалуй, ее устроили бы любые, даже радостные, — лишь бы это невыносимое ожидание завершилось и стало наконец понятно, что делать дальше. Она не любила ждать.       Когда родился Эйнис, Висенье уже исполнилось тридцать пять, и, несмотря на долгий брак, она ни разу не бывала в тягости. Никогда прежде это не доставляло ей беспокойства, она и правда никогда не стремилась к материнству, — но в тот день, пристально глядя на новорожденного племянника, синюшного и слабого, не способного удержать во рту сосок, Висенья впервые почувствовала, как внутри что-то перевернулось.       Ее сын был бы совсем другим.       Она не сказала этого вслух и не позволила этой мысли проявиться на лице, но ее дыхание невольно участилось. Ее сын… Висенья не знала, откуда пришла эта мысль и почему она появилась именно сейчас, но та отказывалась отпускать ее из своих цепких лап. Ее сын был бы сильным и мужественным, не чета Эйнису. Ее сын был бы настоящим принцем, способным удержать на голове корону своего отца, спаять Семь Королевств еще крепче, чем это сделали Висенья, Эйгон и Рейнис.       Она снова взглянула на младенца — тот плакал, причем так тихо, будто стонал от боли, задыхался от тяжести собственного тела. Какое тщедушное существо… Разве могло оно появиться от чресел Эйгона? Висенья вглядывалась в племянника все пристальнее и настойчивее, сама понимая, что это бессмысленно — младенцы не похожи ни на кого и при этом похожи на всех сразу, — но вопросы продолжали змеино шелестеть в ушах.       Разве Рейнис не окружила себя певцами и лицедеями, подолгу оставаясь с ними наедине, в неге своих шелков и кружев?       Разве Рейнис не выбирала их, предпочитая миловидную внешность способностям к музыке и актерской игре?       Разве, когда Эйгон все-таки делил ложе с Висеньей, Рейнис не утешалась песнями до утра, невзирая на блуждающие по замку слухи?..       Мальчишка родился от драконьей крови, это безусловно и неоспоримо, но сын ли он Эйгону? И есть ли вообще разница? Кроме него, у брата нет наследников, а пока нет наследников, непрочен и трон — тот самый, который они втроем выгрызли зубами, выплавили в жаре драконьего пламени. Эйгон примет сына Рейнис как родного, потому что Висенья знает: в глубине души брат боится, что у него уже никогда не будет собственных сыновей. К тому же, бросить тень на сестру — означает развязать гражданскую войну, один дракон против другого… и знать бы еще, на чью сторону встанет Эйгон…       А потому Висенья молчала. Она улыбалась и гладила Эйниса по голове, она поздравляла Рейнис — почти от всей души, та все же была ее кровью и плотью, — а еще неустанно наблюдала. Наблюдала за тем, как мальчишка, не похожий на дракона, растет, но не мужает. Как плачет, испугавшись резкого звука, и как неуверенно переставляет свои тонкие, как палочки, ножки.       Он не сумеет удержать корону, это ясно всем, у кого есть глаза. Одна надежда на то, что ему поможет Рейнис — отведет беду руками, встанет у сына за спиной, служа гарантом его правлению… но один он ни за что не справится, а Висенья ему помогать не станет. У всего должна быть цена — и у всего должна быть граница. Ее личная граница пролегает здесь. Она и так заплатила свою цену, согласилась на тройной брак, потому что знала: никак иначе им не захватить Семь Королевств, им с Эйгоном нужен третий дракон, а цена была не так уж и высока — ну или Висенья думала так тогда, на заре своей наивной и отчаянной юности…       Но порой, просыпаясь на рассвете, снова одна, в тишине и холоде своей огромной спальни, она не могла не думать: что если им хватило бы двух драконов?..       Две королевы — это всегда не к добру, особенно если король у них один. Висенья была слишком горда, чтобы соперничать всерьез, а потому проиграла еще до начала борьбы, великодушно и снисходительно уступила сестре, зная, что могла бы одержать сокрушительную победу, — и Рейнис тоже это известно, а потому она никогда не чувствует себя в безопасности. В их любви на троих слишком много подозрений, зависти и страха, и порой Висенья скучает по тому, как все было раньше: когда они были слишком малы и для ревности, и для благородства, и для вины.       Она дает сестре еще один шанс все исправить, подарить трону еще одного наследника, покрепче и поздоровее, более похожего на Эйгона, — однако Рейнис не спешит им воспользоваться, продолжает веселиться и чаровать чужие взоры. Тем временем ее единственный сын боится острых предметов и людей в доспехах, у него водянистые глаза и вечно сопливый нос, он любит музыку, шелка и хрупкие, красивые вещи, а Висенья смотрит на него и угрюмо думает, что это конец. Их династия умрет еще в колыбели.       Потому в одну из ночей она выходит из своей одинокой спальни и идет к Эйгону. Ночь тиха, но где-то играет музыка — не иначе как у Рейнис, снова окружившей себя свитой из смазливых певцов. Висенья никогда не понимала сестру и ее поверхностные удовольствия — ей нужно нечто совсем другое…       Когда она бесшумно заходит в спальню, Эйгон тут же вскидывается на кровати, словно чует ее присутствие издалека. Слава старым богам, он молчит. Висенья убила бы брата на месте, назови он чужое имя, убила бы голыми руками, — но Эйгон молчит. Он всегда быстро соображал, — а она всегда уважала его за скорость ума.       Висенья умеет соблазнять Эйгона. Ей почти ничего не нужно делать — просто быть, просто стоять в этой комнате, глядя ему в глаза и чувствуя, как время между ними замедляется, гудит кровью в висках. Она всегда дает Эйгону шанс отказаться, шанс отвернуться и не смотреть, — но брат никогда не может совладать со своей слабостью. Утром он снова станет презирать за это себя — и винить свою соблазнительницу, — но пока длится ночь, с этим вполне можно жить.       Ночь обнажает суть — Висенья поняла это очень давно, так давно, что уже и сама не помнит когда. Ночью их нет, а вместо них есть драконы. Их страсть темна и яростна, она жестока и неумолима, в ней нет места пощаде и снисхождению, это схватка не на жизнь, а на смерть, — и Висенья готова к ней почти каждую ночь, а Эйгон — нет, и потому Рейнис достаются десять ночей с ним, а Висенье только одна… зато такая, с какой не сравнится и тысяча других.       Ночь меняет их до неузнаваемости. Больше нет Эйгона и Висеньи — вместо них есть Таргариены; и они больше не в новопостроенном Красном замке, нет, — они снова на скалистом Драконьем камне, в изысканных дворцах Древней Валирии, от красоты которых перехватывает горло, на пустынном морском берегу, под тенью драконьего крыла. В эти минуты они — все, бывшие Таргариенами, и все, кто ими еще будет.       Эйгон не любит их ночи, хоть и не может без них обойтись, как не может обойтись без воздуха. Он предпочитает всегда оставаться собой, цепляется за собственную личность зубами и когтями — и, видимо, с младшей сестрой, покорной и кокетливой, ему это все-таки удается. Просто Эйгон и просто Рейнис, и их неуклюжие, однообразные и такие жалкие объятия. Поцелуи в висок, легкий вздох и трепет ресниц. Висенья почти не завидует — завидовать этому? Для телячьих нежностей в ней слишком много от дракона.       Эйгон не любит их ночи — но раз за разом поддается соблазну. Они — его слабость, его тайное удовольствие, они позволяют брату забыть обо всем — и наутро Эйгон снова пожалеет о своем решении, но до утра еще целая вечность… Вечность — и его темная сестра рядом, чье пламя рождается из его пламени, чья кровь остается на его губах, и в чьих глазах прячутся тоска и голод, который не утолить ни за одну ночь вместе, ни за тысячу таких же.       Висенья уходит, не дожидаясь рассвета. Она не любит оставаться дольше, заставать момент, когда черты Эйгона окаменеют, и он пожалеет о том, что опять уступил ей — и себе. Она вернется уже завтра — и станет возвращаться снова и снова, потому что им нужен сын. Ее — и его, истинный Таргариен, такой же, как они оба, но намного лучше. Сильнее и храбрее, настоящий король.       В глазах Рейнис — тревога и насмешка. В глазах Рейнис — сожаление и любовь. У них троих все слишком запуталось, и было бы проще, будь они хоть немного другими… но все есть как есть, и с этим надо жить дальше. Висенья улыбается сестре, хотя ей хочется плакать от того, что она не может просто любить Рейнис безо всяких «но» и «однако», как когда-то раньше. То давнее решение подарило им целое королевство, но навсегда отняло у них невинность…       Когда рождается Мейгор, он кричит так громко, что кажется: это боевой рог скликает на битву. Когда рождается ее, Висеньи, сын, он в два раза крупнее, чем был его старший брат несколько лет назад, и в Мейгоре нет ничего мягкого, ни единого недостатка, ни единой слабости. Висенья закрывает глаза, чтобы не встречаться взглядом с Рейнис, — потому что знает, о чем та думает.       Ее сын совсем другой. А значит, будет война — и на чью сторону встанет Эйгон в этот раз?..