зависимость

      Все говорят о том, как здорово расстаться с токсичными отношениями и как ты можешь быть счастлив после этого, и не поймите неправильно, честно говоря, это действительно так. Тем не менее, никто не говорит о том, как трудно избавиться от всех токсичных черт, которые развились за это время, и как трудно восстанавливаться и продолжать скучать, не обвиняя себя в этом, потому что, честно говоря, это сложно.       Джисон бы сказал, что даже чересчур.       Не то чтобы он дурак. В конце концов он сам принял решение отпустить человека, за которого держался обеими руками и ногами. Только вот для Джисона это было спасательным кругом, а для Минхо его Минхо это было тесным ошейником.       Но они так долго были вместе, что оба привыкли друг к другу. Как бы не хотелось этого признавать. Даже если Минхо никогда не чувствовал и толики того, что чувствовал к нему Джисон, хотя в это нельзя верить, он всё равно не мог не привыкнуть к присутствию Хана.       Так же как Джисон все ещё не привык к отсутствию Минхо, что пугает. Он не знает, как объяснить своё помешательство…       Невозможная тоска, день сурка и озноб?       Днём Хан сохраняет самообладание, но ночь будто пытает его, — сны запоминаются урывками — он задыхается от удушья.       Дурацкая фантазия играется, насаждает осознанный сон. И Джисону не обязательно помнить, что конкретно ему снилось, потому что раз за разом он поднимается посреди ночи, если ему удаётся уснуть, и загнанно дышит, смаргивая выступившие слёзы.       Его преследует запах Минхо, который давно выветрился из квартиры, в которой Джисон остался один. Естественно, больше тут ничего не пахнет Минхо, ведь прошло больше месяца, но Хан продолжает сходить с ума.       Ему мерещится Ли повсюду, черты его лица, его смех, бледная кожа с многочисленными родинками. Как небо, усыпанное звёздами.       Джисон морщится от таких всплывающих в голове картинок, которые иногда становятся настолько реальными и как будто ощутимыми, что в груди перехватывает. И тогда Хан даёт себе мысленный подзатыльник и медленно, на выдохе, как учил его Хёнджин, запрещает себе скучать, проговаривая причины расставания.       Звучит больно. Но это действительно расставание. Только для кого-то с привычкой, плюс, плохой, поэтому и бросить не жалко было; а для кого-то с причиной жить.       Минхо был ревностен к своему личному пространству, потому Джисон больше не хотел с ним соперничать. Вне зависимости от того, где границы этого пространства очерчены. Минхо любил свободу больше всего на свете, и Джисон позволял ему это. Он бы позволял это всю оставшуюся жизнь.       Жаль, что понятие свободы Минхо шло вразрез с понятием свободы Джисона. Более того, она была только у Ли. Хан же ограничивался Минхо, и сначала казалось, что этого ему хватит.       Поломалось всё спустя три года.       Кажется, прав был Сынмин, когда сказал что любовь живёт именно столько. Хан ему хотел когда-то отвесить за такие слова перед годовщиной. Их с Минхо. А теперь, что забавно, Хан вынужден с ним согласиться.       Теперь многие вещи, сказанные в его адрес и в адрес Минхо, он воспринимает по-другому. И в целом воспринимает. Уже даже не болезненно, а принимая то, что любые розовые очки, особенно заботливо надетые другим человеком, бьются стёклами вовнутрь.       Джисон не хочет получать больше ответов на свои оставшиеся вопросы, ему достаточно всех слов, что он слышал. Не хочется фраз, которые утешат — он вполне созрел до горькой правды.       Но, если от всех остальных он мог ожидать этого, Минхо никогда не пытался его утешить. Как будто всё всегда было наоборот. Он старался посильнее задеть, уколоть, его прямолинейность граничила с грубостью. Когда-то Джисона это восхищало.       Ладно, видимо, он всё-таки был дураком.       Ему захотелось из себя выжить те мысли, что сидели комом, потерявшей свой вкус жвачкой. Казалось, что чем дольше Джисона будут преследовать картинки Минхо, тем больше сюжетов сгенерирует его воображение для будущих дней и ночей.       Но освобождение от них тоже не несло в себе радости.       Джисон мог бы врать себе сколько угодно, что Минхо ему не нужен, что жизнь стала лучше после его ухода, но проблема в том, что Хан не умеет врать. Даже если он глупый, то хотя бы смелый признаться в том, что он зависим от другого человека. От той боли, которую ему причиняли.       Странно? Неправильно? Джисону всё равно.       Он знает, некоторые люди никогда не изменятся. Если они знают, что причиняют боль, но не прилагают никаких усилий, чтобы стать лучше, это нормально — двигаться дальше без них.       Джисон двигается. И знает, что так легче, чем было. Но легче, не значит лучше.       И Хан не считает себя слабаком из-за своих чувств. Иногда самое сильное, что можно сделать, — это примириться с тем, что причиняет тебе боль, потому что ты больше не заслуживаешь страданий.       Если ты сделал всё, что мог, и ничего не меняется, пришло время найти новый путь. Принятие — это тяжело и причиняет боль, но смена направления не могла ухудшить ситуацию, так что, Джисон уверен, он выбрал лучший путь исцеления. Просто время для него, наверное, ещё не пришло.       Наверное       Интересно, Минхо вспоминает о нём спустя месяц? Помнит ли запах, черты?.. Всё возможно, Джисон же вспоминает. Немножко утром, немножко днём, немножко вечером, немножко ночью.       Это так странно. Всё превратилось в пыль воспоминаний, хотя совсем недавно у них с Минхо была одна жизнь, разделённая на двоих. А потом в один момент на Джисона обрушилась построенная им же эстакада, когда Минхо заявил, что делил с ним только постель. Ни жизнь, ни её смысл.       Постель       Подумать только…       Джисону показалось, что он умер в тот момент. Он не знал, лгал ли ему Минхо, потому что тот был прекрасным лжецом, который плюсом не любил говорить о проблемах, накапливая напряжение и выплёскивая его разом. И до последнего момента они всегда справлялись. А потом Минхо разрушил всё парой фраз.       Джисон не жалеет, что разорвал их связь в тот вечер. Не жалеет о том, что на следующий день стоял на коленях перед Минхо, умоляя его остаться, когда тот впопыхах собирал свои вещи. Он не жалеет даже о том, что помнит каждый их день в мельчайших деталях.       Он точно знает, когда-то Минхо появился у него, и он не хочет о нём забывать, да и не сможет. Он ворвался в его жизнь однажды как цунами, как стихийное бедствие, он установил в ней свои правила, сделал её своей, а потом ушёл.       И, несмотря на это, Джисон не боится признаться в том, что если Минхо однажды придёт, просто постучит в дверь, или наберёт ему по телефону, неважно, когда и при каких обстоятельствах, он возьмёт трубку, откроет дверь.       Это случается даже раньше, чем он мог себе предположить. Месяц без Минхо был невыносимым и тянулся так долго, как только мог, затягивая, словно противное болото, в самую топь. Джисон не хотел из неё выбираться, бороться с самим собой не было никаких сил. Минхо вытащил его одним рывком.       Одним звонком с незнакомого номера.       Его голос был тише, чем обычно. Он был жалок, но Джисону не было его жаль. Он просто терпеливо слушал чужое нервное молчание в трубке и сам еле дышал. Все внутренности будто сплелись в тугой узел, подступая к горлу.       Пытка тянулась медленно, но Джисон не имел права торопить Минхо. Он не знал точно, зачем тот ему звонил, не был до конца уверен, что находится не во сне, подкинутом больным сознанием. Он просто ждал.       Наверное, всё так и должно было быть. Когда Минхо кричал на него в последний раз, Джисон не хотел верить ни единому его слову.       «Я никогда не любил тебя, Джисон, нас связывала твоя постель. Очнись, человек не может стать смыслом для другого человека»       Это было больно, но будто бы привычно. Минхо проявлял грубость иногда слишком сильно, а иногда становился таким мягким, что Джисону хотелось уткнуться ему в шею и сжимать в руках до потери сознания. Тогда он говорил по-другому. И Хан хотел верить именно в это.       «Остынь, твой начальник — мудак, он не стоит того. Но, если ты всё же решишь лупить кулаками по стене, сообщи, как закончишь, я приложу лёд к твоим суставам. Ты почувствуешь себя лучше, я обещаю»       Минхо и правда всегда сдерживал обещания, несмотря на те страшные слова, которыми он награждал Джисона в другое время. Он ранил, умел искусно причинять боль, даже забота его была грубой, но привязывал он к себе крепко, как будто канатными верёвками.       И Джисон не верит, что он не чувствовал хотя бы капли того же. Больная любовь самая сильная. Хан это знает.       Сегодня весь день лил дождь, а Джисону совсем не думалось, может лишь чуть-чуть и то от надоевшего фона.       От шума.       И если Джисон думал, что голос Минхо ему поможет, он ошибся. Вместо облегчения от звонка, от настоящего живого голоса, а не записанного когда-то в голосовых, стало только хуже.       В голове вместо мыслей — остаточный мусор. И единственное, что хотелось ответить на чужие обрывки фраз и молчание: «Да, так достаточно больно, спасибо». — Со сколькими ты успел переспать? Джисона волнует по сути только это.       Раз всё, что удерживало Минхо с ним — это постель, ему явно не составило труда найти другого такого дурака, чтобы физически привязать к себе, — эмоционально Минхо никого бы к себе не подпустил, Хан уверен — а потом выбросить в открытую форточку. Чтобы на асфальт, да черепом. — Я не стал искать тебе замену, Хан~и, — ох, ну конечно; Минхо всегда знает, куда давить. — Хоть убей, мне до сих пор кроме тебя никто не нужен.       У Джисона перехватило дыхание от осознания того, как тяжело ненавидеть того, кого любишь. — Это невозможно, Минхо, — Джисон ему может и верит; даже такой ублюдок, как Ли, не смог бы спустя три года так быстро найти замену. Но обида, продолжая душить, не хочет верить ни единому слову. — Да, — вздыхают на другом конце провода. — Я тоже так подумал, когда поймал себя на мысли о том, что ты мне снишься вторую неделю подряд. Тянет к тебе, Хан~и, и бороться мне с этим не хочется.       Ещё       Ещё одно слово и Джисон позорно разрыдается. Он никогда не умел сдерживать эмоции, всегда был слишком сентиментальным и доверчивым, а Минхо всегда знал, куда нажать, чтобы сработали нужные механизмы. — А ты как, Хан~и? Скажешь?       Но Джисон не может сказать. Он закрывает рот рукой, потому что из глаз градом льются слёзы. Ему больно. Ему просто больно. И он не знает, как это объяснить. Он сидит и плачет, пока обеспокоенный голос Минхо в трубке зовёт его, но Хан не может говорить, потому что в горле стоит комок. Его максимум, захлёбываясь в слезах: — Всё хорошо, как и всегда, хён.       Но всё совсем не хорошо. Всё настолько отвратительно и мерзко, что Джисону даже страшно об этом говорить. Никто и ничто его не успокоит, потому что пролома не в отсутствии или присутствии чего-то ощутимого. Проблема в отсутствии любви. Одной конкретной.       И Джисон впервые за месяц по-настоящему понял, что ему и правда не хватает любви Минхо. Пусть она искусственная, пусть стерильная. Неважно даже, что Минхо испытывает эмоции поверхностно и не позволяет себе по-настоящему открыться и проявить свои чувства.       Джисону хватит даже этого, но он не будет в этом признаваться. — Не смей мне больше звонить, — он не будет опускаться ещё ниже в глазах Минхо, его рыданий хватило, чтобы выглядеть жалким даже перед автоответчиком. — Я уже еду.       Джисон никогда раньше не ощущал того, что творилось в его сознании после слов Минхо. Последние блокировки слетели, мигала в голове красная лампочка тревоги. Они не должны были разговаривать, не должны были слышать друг друга сегодня.       И завтра, и послезавтра, и после послезавтра…       Джисон смотрит в грязное окно, которое он обещал себе помыть ещё месяц назад. А не помыл он его почему?..       Ах, ну да, конечно       Ночной Сеул раздражает Джисона своей яркостью и шумом. Кажется, запах бензина с улиц уже успел пропитать всё. Даже квартиру, забираясь в неё из-под оконного стекла. На нём же отражается свет от неоновых вывесок местных баров в подвалах соседних домов. Джисон когда-то был постоянным гостем каждого из них.       А сейчас вот он. В пыльной комнате на кровати, распахнув окно, рисует раздражающий его ночной Сеул. Водит карандашом по листу блокнота, который когда-то подарил Минхо. Джисон думает, что с его стороны это было фатально.       Когда Ли уходил, он кричал, что заберёт с собой всё, что может о нём напоминать. Даже когда Хан умолял его остаться, вопреки тому, что за день до этого он говорил Минхо проваливать. Тот всё-таки ушёл, но забрать у Джисона часть себя так и не смог.       Карандаш скользит по шершавой бумаге, задевает неровности, соскальзывает. Линия прерывается, но Джисон, завороженно глядя на тонкие серые линии на листе, не останавливает себя. Он словно в танце, под алкоголем с затуманенным сознанием. Он рисует шумный, ночной город, который давит на него, в котором ему становится теснее с каждым днём.       Его держит на плаву Минхо. Даже сейчас. Джисон чувствует его везде, он чувствует его руки. Прикосновение почти реальное, и лёгкий, едва уловимый запах Ли проникает в лёгкие вместе с его тяжёлым парфюмом, глухой удар спиной о матрас отдаётся эхом в ушах, пульсируют виски. Джисон пялится в потолок, откидывая карандаш в сторону.       Глаза закрываются, когда Хан тянется пальцами к резинке штанов. Ему не жаль. Это необходимость. Чувствовать Минхо везде, — Джисон двигает рукой в такт своему сбившемуся дыханию — его тело, его пальцы, его запах. Джисон бредит именем Минхо, сорванным с губ вместе со стоном.       Джисон, словно утопающий в пугающе спокойном океане, видит блики солнца наверху, пытается глотать воздух. Но тело не принадлежит ему. Теперь, он — лишь сознание, затуманенное возбуждением и запертое в физическую оболочку.       Джисон ещё больше вжимается в подушки, кончая и чувствуя, как сердце бьётся где-то в районе горла…

***

      После их сумбурного разговора, прерываемого всхлипами, Минхо, как и просил Хан, больше не звонит.       Он приезжает через полчаса, потому что его новая квартира находится не так уж и далеко от прежнего дома. А ещё на улице отвратительная погода, и Минхо успел промокнуть под дождём, пока бежал до знакомого подъезда. Там же какой-то мудак, паркуясь, окатил водой его новое пальто.       Джисон не понимает, зачем Минхо ему это рассказывает. Сам Минхо, кажется, тоже. — Зачем ты позвонил?       Молчание не оглушает, не давит. Минхо, сидящий на краю кровати, не отвечает. — Зачем ты приехал?       Молчание начинает угнетать и раздражать. Минхо, по-прежнему сидящий на краю кровати, по-прежнему не отвечает. — Может, всё-таки хочешь поговорить об этом? — Нет, я хочу убить себя из-за этого.       Минхо никогда не умел признавать свои слабости. Особенно, если его слабостью становились люди. Он казался холодным и временами был таким, это могло задеть Джисона слишком сильно, если бы он не знал о том, каким может быть Минхо наедине с ним. Только наедине с ним.       Это всегда создавало ощущение превосходства, полёт над остальным миром. Он опьяняет чувством свободы первые пару секунд, а потом ударом об асфальт выбрасывает в реальность, где ты ходишь с размазанным черепом, притворяясь, что всё хорошо.       Минхо умел дарить не только чувство превосходства, он умел опускать Джисона на самое дно. Он топил его, делал жалким и ничтожным, чтобы упиваться властью. И именно поэтому они не могли друг от друга уйти.       Именно поэтому даже спустя месяц порознь они сидят рядом на одной кровати, в месте, которое когда-то принадлежало им двоим.       Джисон вздыхает; Минхо — самое лучшее и худшее, что у него было.       Он не хочет думать, не пытается тешить себя надеждой, что нужен. Просто сейчас ему кажется, что он задохнётся, если не поцелует Минхо как в их самый первый раз — глубоко и агрессивно.       Слова всё равно только мешают понимать друг друга.       Именно поэтому Джисон затыкает Минхо прежде, чем тот снова скажет чушь, которая воскресит в них обоих разбитые надежды на невозможное возвращение недалёкого прошлого. Смысла за него держаться всё равно больше нет.       Шершавые губы, кашемировый шарф и ненависть ко всему. Переплетение пальцев, холодные глаза и нервы где-то глубоко. Смешивающееся дыхание распаляет и толкает на дальнейшие глупости, о которых нужно жалеть. Но Джисон ведь глупый, а Минхо — мудак. Они не из тех, кто жалеют. — Какой же ты разбитый, если хочешь меня вот так, — шепчет Минхо, отрываясь от влажных губ. — Как же я счастлив, что избавился от тебя.       Джисон буквально вылизывает чужой рот. Его кроет. Он просто не может себя остановить, когда наспех пытается стянуть с Минхо пальто и дурацкий длинный шарф. Ли неожиданно не смеётся над его торопливостью, как бывало обычно, и почему-то это ощущается тревогой, истерически бьющейся из стороны в сторону.       Джисон просто боится поверить Минхо. Его намерениям, о которых он пока не сказал, но которые сквозят в каждом его движении. Если он соберётся вернуть Джисона в свою жизнь — у него получится. Трудно уйти и отпустить, когда кто-то владеет твоим сердцем.       В распахнутое окно врывается ледяными волнами ветер, забирается под одежду, лаская кожу холодом и мучая одновременно. Джисон прикрывает глаза, давая ледяному воздуху остужать пылающее лицо.       Он ждёт пока Минхо разденется.       Открывая глаза, он как и всегда замирает, наслаждаясь тем, что видит. В комнате слишком темно, и лишь свет улиц, многоэтажек вокруг и дороги внизу освещают сейчас тело Минхо, покрытое мурашками от холода. Он прекрасен при любом освещении, но сейчас особенно.       Джисон встаёт медленно, стягивая с себя футболку, после штаны с бельём. Ему нечего стесняться, потому что это Минхо.       Это всегда всё объясняло.       Дальше всё словно происходит само собой. И Минхо, и Джисон друг с другом всегда знали как это делается. Они никогда не обсуждали, зачем нужны объятия перед самой сильной близостью. Просто сначала это стало привычкой, потом — необходимостью.       А сейчас особенной болью, разрастающейся в груди.       Джисон не тянется первым, как обычно, стопорится. Точно ли нужно?.. Но Минхо берет чужие руки в свои, чувствует нервное напряжение всем телом, и, глядя в глаза, заводит ладони Джисона себе за спину. Хан на него не смотрит. Почему-то, кажется, что если это случится, он просто забудет что такое дышать и почувствует себя идиотом.       Они стоят, сплетённые объятиями, не дольше нескольких секунд.       Ровное дыхание, и в свете от окна Джисон позволяет себе бросить беглый взгляд на Минхо, тот, отстранившись, поправляет прилипшие к вискам пряди, мокрые от дождя. В его глазах плещется что-то похожее на искренность и это, отчего-то, заставляет зайтись сердце тупой нерациональной судорогой. Минхо тянет за руку и кивком предлагает лечь на кровать.       Это всё не в его стиле. — Что с тобой сегодня? — Я не знаю, Хан~и. У меня к тебе какая-то дикая ебучая нежность.       Всё словно теряет форму после брошенных в пустоту слов. Они оба забивают на контроль, и что-то липкое и отягощающее разрастается внутри.       Джисон укладывается на влажные подушки — свидетели его недавнего унижения перед самим собой — и утягивает Минхо за собой. Тот нависает над ним, всё также стараясь поймать взгляд Джисона, и дарит мягкий, почти невесомый поцелуй, проводя холодной ладонью по груди.       Ожидаемо холодные руки. Это его Минхо.       Джисон выгибается, подставляется под прикосновение. Мир летит к чёрту. Слабая, едва уловимая вспышка пронзает небо. Оконная рама ударяется о стену, слышатся раскаты грома и холодные капли глухо ударяются о подоконник. Джисон запоздало жалеет о том, что открыл окно.       Он приходит в себя, когда горячие руки не стесняясь начинают блуждать по телу. Хан подставляется. В его положении, — когда Минхо облизывает ладонь перед тем, как обхватить ей член; когда Минхо целует его, начиная медленно надрачивать им обоим; когда Минхо глухо и обречённо стонет прямо в поцелуй — совсем не стыдно сорваться на скулёж и нетерпеливо толкаться сильнее. — Ты ждал, — зачем-то шепчет Джисон, заметив, что Минхо по-прежнему не отводит от него взгляд. — Ждал, — как-то безапелляционно соглашается тот. — Ты, как будто, нет.       Джисон усмехается, как-то теряя момент, когда Минхо прижимает его руки в матрасу и сделает бёдра. Всё-таки чувство превосходства Ли никогда не сможет в себе подавить. И Джисон, говоря откровенно, приходит от этого в восторг.       Минхо не отпускает хватки, прикусывает мочку, но уже через секунду освобождает одну руку, чтобы своей очертить контуры чужого поджарого тела. Горячие пальцы касаются груди, пока губы заново изучают шею.       Джисон даже не пытается давить в себе всхлипы и стоны, что рвутся наружу. Он дёргается, когда свободная рука Минхо сжимает сосок, но сегодня не хочется ему уступать.       Сегодня всё будет так, как хочет Джисон. — Я сверху, — у Минхо взгляд затуманенный, он пару секунд не соображает вообще.       Джисон сегодня не нежничает как обычно. Одним рывком он освобождает прижатую к матрасу руку и опрокидывает Минхо на постель. Его взгляд проясняется, сменяясь на заинтересованный.       Хан чуть улыбается, пересекаясь с ним взглядом, с затапливающей его нежностью в глазах. Минхо, наверное, замечает, не выдерживая, тянется первым.       Он целует Джисона нежно, медленно, сначала едва касаясь губ, но поцелуй быстро становится нетерпеливым и грубым, и Минхо хочет утонуть в нем. Он хочет забыться в тепле чужого тела, хочет раствориться в удовольствии, пока все мысли не покинут его голову.       Но Джисон вдруг отстраняется, и Минхо разочарованно стонет, тянется за ним. Хан разглядывает его, но это никого не может смущать. Он отчего-то не торопится возобновить поцелуй. Вместо этого поднимает руку и едва ощутимо проводит кончиками пальцев по лицу Ли.       Тот дёргается.       Джисон хмыкает на это. Минхо как уличный кот, не привыкший к чужой нежности. Это и умиляет, и раздражает одновременно.       Джисон зеркалит Минхо.       Облизывает ладонь перед тем, как взять в ладонь чужой член, стиснув зубы. Он смотрит на собственные пальцы, смыкающиеся на чужом члене, и тело буквально трясётся. Он готов кончить прямо сейчас. У Минхо тем временем мандраж. Он выдыхает через нос, не издавая пока звуков.       Джисона это злит. Всегда злило.       Он двигает рукой совсем медленно, едва ощутимо, и Минхо хмурится, потому что ненавидит лежать без движения, ненавидит терять контроль. Но когда Джисон — Хан~и — снова целует его, не в силах смотреть на такого Минхо, он не может сопротивляться. Потому что Джисона так чертовски много, что, кажется, будто собственное тело состоит из него целиком и полностью.       Джисон дышит Минхо: его вздохами, что постепенно превращаются в стоны, его запахом. Он умирает и воскресает за секунду, когда ускоряет движения рукой и Минхо рвано всхлипывает, до хруста переламывается в пояснице.       Это то, что нужно       Джисон наращивает темп, чтобы в любой момент его оборвать. Он превращает их в одну тягостную пытку для обоих. Но ради того, что увидеть Минхо таким, каким бывает обычно сам Хан, он готов потерпеть. Но, кажется, сам Минхо не готов. Он дёргается часто-часто и становится всё более громким.       Ему становится стыдно от своих стонов, жалких каких-то. Умоляющих. Стыдно за слабость, легко читаемую по мутному взгляду из-под трепещущих ресниц. Стыдно за румянец на щеках. За всё стыдно, но вместе с тем — слишком хорошо.       Джисон залипает. Это безумие в чистом виде — видеть жалким того, от чьего влияния пытаешься освободиться. — Давай, Минхо, покажи, как ты по мне скучал. — Я скучал не по тебе, — Джисон, глядя ему в глаза, коротко сжимает член сильнее. Ли под ним выгибается, но глазами просит притормозить: он не договорил. — Я скучал по твоему смеху, — Минхо прерывается на стон. — По каждой из частичек твоего тела, — Джисон проводит свободной рукой по его рёбрам, и Минхо снова сбивается, судорожно выдыхая. — П-по твоим круглым глупым глазам и мягким волосам, — Джисон хочет вмазать ему по лицу, чтобы заткнулся, чтобы не говорил таких слов. — По всему, что я о тебе знаю. — Хан~и, — Минхо под ним весь дрожит, голос его ещё выше, чем обычно.       У Джисона ожидаемо срывает последние тормоза. Он обхватывает ладонью покрепче оба члена и заходится с первых секунд в таком быстром темпе, что Минхо, срываясь на крик, через пару движений бьётся в оргазменных судорогах. Его подбрасывает на постели, кажется он сквозь рваные крики просит Джисона остановиться.       Но он не остановится, пока не кончит сам.       Хан уверен — он долго не продержится, но даже того, что есть, хватит, чтобы он почувствовал себя на вершине.       Будто бы сквозь слой ваты Джисон слышит, как Минхо срывается на отчаянный скулёж и плачет?.. Он пытается уйти от прикосновений, елозит по подушкам, дёргая простынь, сжатую в кулак из стороны в сторону.       Его лицо мокрое от пота и слёз. Ли дрожит, когда язык Джисона собирает слёзы с его щёк. А Хан продолжает остервенело дрочить им обоим, говоря, какой Минхо красивый, потрясающий, ещё бог знает какой. И Минхо хватает этого, чтобы с громким стоном кончить во второй раз, до боли впиваясь ногтями в простынь.       Джисону же хватает одного вида Минхо перед собой. Он кончает следом и ему кажется, на секунду он видит грёбаную Галактику перед своими глазами. Он весь трясётся, отходя от шока, когда Минхо неожиданно подаёт голос: — Я люблю тебя, — они все мокрые, уставшие, со сбитым дыханием и со спермой друг друга на коже. В продрогшей комнате, пропитанной насквозь ими и холодом, Минхо притягивает Джисона к себе, как не делал до этого ни разу. — Я охренеть как люблю тебя, Хан~и. — Говоришь так, будто что-то понял, — хотелось бы саркастично, получилось — привычно печально. — Я понимаю, что не был готов, а сейчас — сейчас по крайней мере думаю, что готов. Дни без тебя кое-что показали.       Это нормально, думает Джисон. Ты становишься готовым к нормальной любви только тогда, когда проходишь через дикий зов, через разбитые на мельчайшие осколки надежды, через страшное отвращение к любви, через неверие в нее, через обиду на нее и через равнодушие к ней.       Минхо, может, стал готов, когда понял, что любой в ней нуждается. Он тоже. — Что показали? — шепчет он, глядя Минхо в район солнечного сплетения. — Что я сдохну без тебя.       Это выстрелом в самое сердце, ножами по телу. Это как гроза, как взволнованное море. На коже Джисона словно осталось ожогом то, что сказал ему Минхо. Искренность каждый раз ощущается чем-то таким, к чему страшно прикасаться, чтобы не обжечься. Но Джисон, клянётся, готов сейчас сгореть. — Ты говорил, что человек не может стать зависимостью для другого человека.       Минхо отрицательно качает головой. И Джисон неожиданно понимает его без слов. Если описывать «их», как связь, то каждый из них бы ответил: «зависимость». Непреодолимое притяжение, которое лишь усиливается, когда их тела и души не вместе.       Они оба нездоровы, но Джисон это принял гораздо раньше, а Минхо потребовалось уйти, чтобы убить себя, воскресив только рядом с Джисоном спустя месяц. — Оказывается, Хан~и, у каждого своя зависимость, — Минхо коротко целует его в щёку. Джисон двигается ближе к нему, в надежде согреться, но сгорает в секунду, когда… — У меня — ты.