Never forgive me, never forget me

      Счёт времени давно утерян. Огромные, клубящиеся облака красноватого цвета из песка и пыли, которые они видят за окном хлипкой заброшенной хижины, несут в себе погибель, и они оба это знают. Им, на самом деле, несказанно повезло, что удалось найти пусть и не очень надёжное, но всё же укрытие. На том, что прятаться здесь вечно не получится, внимание они решили пока не акцентировать.       — Ты поражаешь меня всё больше, Калим, — Вайпер издаёт тяжёлый вздох и подтягивает колени ближе к груди. — Даже твоей беспечности должен быть предел.       — Я знаю, что всё, что происходит — моя вина, — губы Калима дрожат, но он держится из последних сил, чтобы не нагнетать атмосферу ещё больше. — Но я могу всё исправить. Давай я использую свою уникальную магию?       — Калим, — словно розгами по спине. Джамиль не позволяет себе оскорблять своего господина вслух, — только если довести его до предела, — но сколько же усталости и раздражения в одном только имени. — Даже думать не смей. Ещё одно заклинание, даже малейшее — и ты превысишь количество пятен. С учётом твоего физического состояния, почернение тебе будет не на руку — ты умрёшь очень скоро.       Аль-Азим закусывает щёку изнутри и подползает ближе слуге. К его отдушине, к его миру, к тому, кого он, несмотря ни на что, считает самым любимым и близким человеком.       Мысль о том, что они застряли в бескрайней пустыне именно по его вине, всё ещё отдаётся в груди прожигающим чувством вины. Нужно было слушать Джамиля изначально и не отклоняться от нужного курса.       — Я хочу пить, — Калим прижимается щекой к чужому виску и чувствует едва ощутимый запах ароматических масел: их Джамиль распределяет по волосам, чтобы расчёсывать было легче. За время пребывания в пустыне отдушка должна была исчезнуть. Странно как.       — Нужно было экономнее расходовать воду, — к большому удивлению, Вайпер не отсаживается, не зыркает на своего безалаберного господина с укором в металлически-серых глаз. Он продолжает бездумно смотреть перед собой. — Тебе и поесть бы не мешало. Несмотря на песчаную бурю, всё равно выйти придётся, чтобы поймать кого-то по дороге.       — Сырая лягушка была совсем невкусной, — канючит Аль-Азим и хмурится: вспоминает склизкое мясо и тошнотворный привкус крови на языке. Возможно, если бы не пустота в желудке, его бы обязательно вывернуло наизнанку. Ещё бы: ему, привыкшему к роскошным яствам, приготовленным лучшими поварами Страны Горячих Песков, воспринимать подобную еду было сложно. — Слушай, а ведь если использовать твою ручку, то накопление пятен не будет таким интенсивным? Я смогу снова воспользоваться «Создателем Оазиса», чтобы пополнить запас воды!       Вайпер замирает, напрягается всем телом и молчит. Без всякого интереса наблюдает за гоняемым ветром полотном из песка: он не знает, каким образом в заброшенной хижине не выбита оконная рама, но она худо-бедно помогает им оставаться в относительном порядке.       — Ты не сможешь воспользоваться моей ручкой, Калим. Она у меня в кармане. Не здесь.       — В каком смысле? — юноша хлопает ресницами непонимающе, ощущая неясную тревогу, накатывающую на него волнами. Джамиль вдруг негромко смеётся — до Калима всегда доходит очень туго, но в этот раз всё было по-другому. Иначе. Не так, как всегда. — Ты же здесь сидишь.       Вайпер распрямляет ноги и подаётся вперёд, тем самым покидая чужие объятия. Разворачивается к Аль-Азиму лицом, ловит нескрываемый ужас, отражающийся в гранатовой радужке, и расплывается в улыбке — в снисходительной, но жуткой настолько, что Калиму хочется закричать.       — Глупый Калим, — слуга семьи Аль-Азимов качает головой, не сводя глаз с источника своих извечных проблем. Только сейчас Калим обращает внимание на то, что рваная рана на шее возлюбленного сочится кровью, а левую сторону лица пересекают царапины от чужих когтей, распарывая веко и опухая на коже щеки. — Я остался в пустыне, защищая тебя, такого бестолкового, от нападения пустынных койотов.       Калим не верит своим глазам. Мотает головой, жмурится до белых пятен перед глазами, словно в попытке прогнать наваждение. Это ложь. Этого просто не может быть. Всё, что происходит, ему лишь чудится. С Джамилем, его Джамилем, всё хорошо. Он в порядке, а то, что он видит перед собой — лишь галлюцинации измождённого жаждой разума. А может, он спит?       — Точно, точно, — юноша ворошит волосы, которые, выгорев на солнце, кажутся теперь ещё белее, и улыбается. Неуверенно, нервно даже. — Это же всего лишь сон, да? Мне нужно проснуться, и с тобой всё будет хорошо. Сейчас, попробую…       Вайпер, — или то, что осталось от него в воспалённом сознании Аль-Азима, — скрещивает руки на груди и хмыкает. Он не злится, что его господин до последнего верит в лучшее, глупо и по-детски наивно. Даже в такой безвыходной, казалось бы, ситуации, Калим не теряет своего оптимизма.       — Тебе и правда нужно проснуться, — вдруг подтверждает слуга, кивая. — Но мою участь это не изменит. Проснись, Калим, подай знак: спасение совсем рядом.       Аль-Азим сглатывает ком в горле и… вдруг едва разлепляет веки, когда его кто-то трясёт за плечи. Непонимающий взгляд бегает по стенам обветшалого укрытия — того самого, где до этого он был с Джамилем, — но последнего так и не видит. Вместо него до него пробует достучаться кто-то другой.       — Господин! Господин, пожалуйста, придите в себя! — вторит чужим словам мужчина, имени которого Калим даже не знает. Это кто-то из слуг? — Как хорошо, что нам удалось найти Вас живым! Вы ранены?       — Джамиль, — первое, что слетает с сухих от обезвоживания уст. — Где он?       Мужчина тушуется, отводит глаза и выдерживает паузу. Словно слова пытается подобрать такие, чтобы не травмировать и без того пострадавшего Аль-Азима ещё сильнее.       — Господин, — начинает он осторожно. — Я понимаю, что Вы были близки, но…       — Где Джамиль? — повторяется Калим, ощущая, как волна и без того бушующей тревоги заставляет биться его сердце ещё чаще. — Он жив? Прошу, скажите мне, что с ним всё хорошо…       Он был готов молиться всем существующим богам, чтобы услышать благую весть. Он не хочет домой, к родителям, он не хочет спасения. Он хочет увидеть Вайпера, обнять его, зарыться пальцами в жестковатые каштановые волосы, сказать ему лично, что любит и больше никогда не подвергнет такой опасности.       Но все его ожидания рушатся, как карточный домик, стоит увидеть отрицательным кивок со стороны слуги.       — Мне очень жаль, господин. Мы нашли его тело в двадцати пяти километрах отсюда.       — Ты врёшь, — глаза застилает странная тёмная пелена, и странная, совсем не схожая со слезами влага катится по щекам, оставляя следы. Он видит перед собой расплывчатый силуэт, ощущает в груди дыру, из которой холодом могильным сквозит. Когда он отталкивает безымянного слугу, цвет его магии, привычно светлый, как солнечный диск, возвышающийся на безоблачном небе, меняется на чернильно-тёмный.       — Джамиль, — Калим не обращает никакого внимания на то, что горло раздирает кашель, а рот наполняется чернильной горечью. — Вы все лжёте! Верните мне Джамиля! Верните сейчас же!       Поисковый отряд, нашедший наследника семьи Аль-Азим в и без того истощённом состоянии, пытается образумить господина, потому что ещё чуть-чуть, совсем немного — и случится непоправимое. Тьма, подобно метастазам, распространяется по венам, обволакивает сердце, просачивается сквозь кожу и приобретает очертания уродливого фантома, отдалённо напоминающего человека в одеяниях правителя Страны Горячих Песков.       Они все врут, он это прекрасно понимает.       Это не Джамиля нет.       Это его, Калима Аль-Азима, больше нет.