«Купец Удачи»

      Голос звучит как будто отовсюду, окружая ее в темноте Пещеры.       – Я люблю быть окружён девами.       – Ничем не могу помочь, – голос Эрнестины звучит как деревянный. Говорит она как будто через силу, как будто бы слова были движениями через толщу воды на огромной глубине, – Этот муж – уже второй.       – Мне будет достаточно символа, – Купец засмеялся. Снова, – Какое имя было у тебя в девичестве?       – Мюррей. Эрнестина Мюррей, – эту фамилию она не произносила вечность. Она принадлежала ей в какой-то позапрошлой жизни, ее жизнь была совсем иной.       – Замечательно. Просто восхитительно, – одобряет Купец, – Носи его. Доставь мне удовольствие.       – Почему я должна доставлять вам удовольствие? – в ладонь лег нож, а Эрнестина уже стоит на палубе корабля. Солнце выжигает все. От него болят глаза, но она видит ими моряка, стоящего перед ней на коленях. Он – с “Милости Святого Петра”. Она это точно помнит. И пиратский капитан хочет развлечься, посмотрев, как она, леди, убивает своего, чтобы оттянуть собственную смерть. Ее тошнит от одной мысли об этом, но она сально язвит, сама не зная почему. Она очень давно не позволяла себе таких шуток, – Хочу заметить, обычно с такими словами мужчины предлагают другой клинок.       Капитан смеется невидимый для нее и как будто довольный:       – Покажи себя хорошо и я предложу и другой клинок.       – Я лучше покажу себя хорошо, чтоб его никогда не видеть, – с неожиданной для себя резкостью отвечает Энерстина.       Боже, что с ней? Почему она ведет себя так, как будто бы она не жена Фредерика Ллойда, а по-прежнему деревенская повитуха и говорит со своим таким мужем? Это неподобающе. И опасно. Но внутри как будто что-то сломалось, какой-то ограничитель, когда ее тащили на пиратский корабль и она видела десятки мертвых тел, развороченных саблями. Ей так страшно, что она не понимает, есть ли ей что терять.       – Можно и так, затейница. Не тяни, – снова смех. Солнце жжет только сильнее, отбирая все силы. Хочется спрятаться ото всего. Хочется туда, где прохладно и темно. В пещеру. В воду. Но борта корабля теряются из вида. Они слишком далеко, а солнце слепит.       – Чего вы с ней миндальничаете? – в затылок упирается чье-то дуло. Эрнестина, неожиданно даже для себя, резко разворачивается и вбивает лезвие в горло пирату , который приставил ей пистолет к затылку. Всюду кровь.       Эрнестину опять мутит. Ей кажется, что она готова потерять сознание, но вместо этого она тут же встречается взглядом взглядом с капитаном:       – Достаточно я доставила удовольствия? Или надо ещё?       Ее голос сейчас – сталь и лед. Такой холодный и чужой, что Эрнестина боиться той женщины, которая ее ртом произнесла эти слова. Кто она? Где она пряталась все эти годы ото всех, включая саму Эрнестину.       Капитан снова смеется, забирая кинжал:       – Достаточно. Но больше так не делай, – и целует ее, бесстыдно, на виду у всех, не заботясь о том, что она чужая жена, а потом бросает, – Увидите ее ко мне. И принесите туда ее тряпки. Пусть приведет себя в порядок!       Капитанскую каюту заполняли сизые утренние сумерки.       Через мутные окна едва пробивался и без того тусклый свет, делая всю обстановку иллюзорной, похожей на продолжение сна. В углах каюты стояла еще плотная темнота, которая до конца рассеивалась только при свете свечей, а мебель, на которую небрежно была брошена одежда, могла сойти за пугающих ночных духов, замерших от прикосновения первых лучей солнца.       Эрнестина даже не поняла поначалу, что действительно проснулась, а не продолжает находится во власти привычного кошмара, из-за которого она проснулась так тяжело и так рано.       В это время Эрнестина обычно спала, утомленная либо ночной работой на корабле, либо длинным днем, либо обществом Хорхе, которому нравилось завершать день ей и не жалеть при этом сил ни своих, ни – что важнее – ее. Ему всегда было нужно куда больше, чем Фредерику и ей понадобилось время, чтобы снова привыкнуть к тому, что мужчине может быть интересно удовольствие любовницы. И это был тот интерес, которого Эрнестина не ожидала от Хорхе вовсе. Но именно он установил такой порядок и почему-то происходящее между ними смирило Эрнестину с ее пленом, корабельным бытом и даже разбоем, свидетельницей которого она становилась регулярно.       Она много думала об этом когда-то.       И о причинах этого.       О чувстве вины, сопровождавшим осознание.       Потребовалось много времени, чтобы признать, что она, истосковавшаяся по простому быту и искреннему неравнодушию к ней, нашла в Хорхе слабое отражение Луки, которому обязательно бы понравилось бы и в море, и на “Купце”. Луки, который одним своим существованием утешал, когда ей было плохо в той глуши, где они жили. Луки, который умел ее веселить и восхищал. Своим упрямством. Своей страстной любовью к жизни во всех проявлениях, которые мог объять. Рядом с Лукой она чувствовала себя живой и видела все краски мира, старалась найти, чем его порадовать.       Но Луке уже ничего не может понравится, а Эрнестине слишком часто за эти три года казалось, что она совершила ошибку, согласившись выйти за Фредерика. Ошибку, которую, как она думала, исправить нельзя, не запятнав себя убийством супруга. Он, похоже, тоже решил, что этот брак был ошибкой, раз не стал ее даже искать, а поспешил объявить мертвой.       Мертвой Эрнестина себя и ощущала весь путь до Пещеры.       А после нее – какой-то болезненно живой.       Этой ночью ему пришлось стараться вдвойне: все еще переживавшая встречу с Купцом Эрнестина никак не могла насытиться и еще с час вертелась, когда Хорхе уже давно спал. Она даже встала и сделала запись в дневнике. Только после этого удалось кое-как заснуть, страшно ворочаясь. Даже странно, что своей возней Эрнестина не разбудила Хорхе.       Тем страннее было проснуться хорошо если через три часа после этого и застать рассвет. Тем более после такого дурного и вязкого сна, в котором сплелись вместе встреча с Купцом и ее первый день на корабле. Он, первый день, снился ей часто поначалу. Теперь же был редким гостем и тем было страннее его снова увидеть.       И не испытать, проснувшись, отвращения к себе за то убийство, совершенное тогда с такой непоколебимой решительностью. Кажется, тогда в ней что-то сломалось. Изменилось. Навсегда отделило ее той жизни, которой она жила, когда восходила на борт корабля, с которого ее забрал Хорхе. Когда-то ей было интересно, сможет ли она вернуться к прежним чаепитиям и нарядам после этого, завести знакомство с перевезенными в Новый Свет женами сослуживцев Фредерика или, разлучившись с морем, начнет по нему тосковать и это поможет ей сблизиться с мужем по-новому.       В тех мечтах, он был рад встретить свою жену и баюкал в объятьях.       Но это все было бы слишком сладко, а реальность оказалась более жестока, чем Эрнестина могла себе когда-либо вообразить. Эти мысли тоже сильно донимали ее в прошедшие дни, но сегодня, вместо обычной, для этого момента размышлений злости и слез, ее сердца не коснулось ничего. Пустота была неожиданной и напоминала осознание отсутствия боли после долгих мучений ею. Впрочем, больше ничего хорошего в этом утре не было пока что.       Эрнестина не стала пытаться заснуть снова. У нее и так все тело ныло непонятно отчего. Как будто она одновременно перетрудила все возможные мышцы, а потом легла спать на самое неудобное ложе из возможных. Во рту была сухость. Неужели она заболела в Пещере и у нее поднимается жар? Это было бы некстати. Болеть на корабле, где лучше всего во врачебном деле мыслишь ты – дело дурное. Но других признаков болезни пока не было. Все могло пройти к полудню после хорошего завтрака и глотка свежего воздуха. Возможно, и кошмар Эрнестине приснился из-за духоты, которая в хорошую погоду стояла в каюте, если не открыть окон или дверь.       Накинув сорочку, Эрнестина нашла графин толстого стекла и почерневшую от времени серебряную рюмку. Выйдя с ними на кормовую галерею, Эрнестина налила себе вина, отпила и поежилась: ветер был свежим и пробирал до костей. Высота, на которой находилась галерея, впервые не напугала Эрнестину. Только поэтому она смогла, наконец-то, заметить до чего красив здесь рассвет. Ничего красивее она, казалось, не видела очень давно. Целую вечность назад. С тех пор, как покинула в последний раз родительский дом.       – Вид у тебя мечтательный, – раздался сбоку от нее звонкий женский голос. Эрнестина чуть вздрогнула, но сразу узнала, кто это и повернула голову в ее сторону. На перилах галереи сидела Нер. Черная чешуя ее хвоста поблескивала в лучах восходящего солнца, а в длинных черных волосах мелькали мелкие ракушки, оказавшиеся там, надо думать, не случайно.       – Красиво, – Эрнестина села на крышку гальюна, – никогда этого не замечала.       В воздухе повисла необходимость объясниться и беззвучные вопросы. С Нер Эрнестина тоже попрощалась буквально в ночь перед тем, как отправилась к мужу. И оставлять Нер было тяжелее, чем Хорхе: того Эрнестина не оставляла одна, да и он сам не был первым мужчиной в ее жизни, с кем она прощалась. Морская дева же была, наверное, первой ее действительно близкой подругой. И, скорее всего, единственной. Ведь ведовскую суть и произошедшее с ней на “Купце” надо будет скрывать до конца своих дней ото всех. Может, и лучше, что Фредерик ее не принял назад. Здесь у нее будет свобода быть собой, даже если ее жизнь закончится завтра. Свобода, полученная насильно. Парадокс.       – Спит? – спросила Нер, кивая на дверь каюты, имея в виду Хорхе: тот с первого дня знакомства девушек взъелся на морскую деву, а Нер вела себя заметно скованнее. Эрнестина списывала это на то, что, если верить легендам, морскими девами не рождаются. Чтобы ей стать – надо умереть в море. И мало какая женщина умирала в море не по вине мужчин. Если это действительно было так, то у Нер не было ни единой причины хорошо относиться к морякам. Эрнестина кивнула.       Нер кивнула в ответ, а потом, перебрав руками по перилам, подобралась ближе к Эрнестине, чтобы говорить потише и не разбудить ненароком Хорхе:       – Мне казалось, что ты хотела на берег. Планируешь это. Мечтаешь об этом, – и тут же добавила с некоторой поспешностью, – Не подумай, что я не рада тому, что ты передумала, но так странно было увидеть тебя сегодня здесь, когда думала, что придется искать тебя по всем портам и побережьем, надеясь, что ты останешься рядом с морем. Ты же не думала, что я оставлю тебя томиться в каком-то мраморном склепе? Что-то случилось, думается мне. Не просто так ты здесь, – и, помолчав, спросила, – Расскажешь?       Эрнестина набрала воздуха, чтобы ответить, но начать говорить получилось только со второго раза. Она вдруг поняла, что все то, что она рассказывала много раз предыдущие две недели потеряло значение и перестало беспокоить вслед за злостью, которая истаяла к нынешнему утру. Но ответить было необходимо.       – Мой муж объявил меня мертвой и женился снова, – наконец, сказала Эрнестина медленно, пробуя слова на вкус по-новому, – Теперь мне больше некуда идти. И я попросилась обратно к Хорхе. Он… принял меня, – подняв глаза на Нер, Эрнестина увидела, что смотрит она на нее со смесью жалости, ужаса и гнева.       – Он что сделал? – тихо и угрожающе спросил морская дева. Плавники на ее спине и руках поднялись, став напоминать зазубренные лезвия восточных мечей.       – Принял меня обратно, – повторила Эрнестина, непонимающе глядя на подругу: что заставило ее так злиться? – Я… – она сделала паузу: говорить то, что она собиралась было немного странно, – я теперь полноправная часть команды “Купца”. Из жены аптекаря, а потом морского офицера – в пиратские ведьмы. Не такую судьбу для нее желали родители, надо думать. Не для такой роли они ее воспитывали. Но все обернулось так. И что с этим можно поделать?       А ведь совсем недавно она радовалась тому, что ее жизнь на этой палубе подходит к концу и скоро она будет жить нормальную сухопутную жизнь! Пить чай из красивых чашек, носить красивые платья и коротать дни в ожидании мужа с моря, которое могло длиться годами и закониться похоронами. Но все это оказалось пустым.       Она здесь, а Фредерик наслаждается обществом своей новой супруги.       Третьей по счету минимум.       – Да не капитан! Муж твой! – Нер это воскликнула слишком громко, потеряв самообладание, и резко приблизила свое лицо к лицу Эрнестины, – Давай я его съем? Заживо? Передо мной никто не устоит! Ни один моряк! Его кости будут лежать на дне безвестные! Или… хочешь, я сделаю из них для тебя что-нибудь? Говорят, из бедренной кости выходят прекрасные флейты.       – Не надо, – слабо отмахнулсь Эрнестина, – я уже… – она замялась, – все обстяпала. Я… Я заключила сделку с Купцом, – и добавила тише, – Быть моему мужу костяным капиталом.       –Что-о-о?! – сорвавшись на голос сирены закричала Нер, – Что ты сделала? Что ты ему отдала? Что ты отдала Купцу?!       Лицо подруги исказилось так, что Эрнестина невольно отпрянула. Такой пугающей она не видела Нер никогда. Во рту пересохло, а слова застряли в горле. Воздух наполнился запахом тины и мокрого песка. Похоже, на лице Эрнестины тоже что-то отразилось потому что Нер с неловкой поспешностью попыталась привести себя в порядок, но не успела.       – Сердце, – на галерею зашел Хорхе, поправляющий манжеты пожелтевшей рубашки. Как обычно никем не замеченный, пока не заговорил. А заговорив начал почти сразу ругаться, – Эрн! Опять ты притащила сюда эту рыбу! Я же тебя просил. Не таскай сюда эту проклятую треску! После нее вся палуба в чешуе!       Это звучало так обыденно, что разрушило узы страха. Утро снова стало ярким, а воздух – свежим. Эрнестина закашлялась. Вид у морской девы стал виноватым, а Хорхе продолжил со свойственной ему экспрессией объяснять, почему морским девам не место на корабле, даже пиратском.       Ругался он, правда, почти что для порядка: Эрнестина знала, что распекай он ее на самом деле, это выглядело бы куда как страшнее – ей доводилось проходить через подобное, хотя и реже, чем, она была честна с собой, следовало бы. А так это было больше похоже, как она его временами попрекала за какие-то мелочи, выражая недовольство, но не сердясь.       – А где мне с ней болтать еще? – привычно возмутилась Эрнестина и вдруг ощутила внутри что-то новое. Там, где раньше находилась почти настоящая обида, которую она не могла описать, теперь появились слова. Эрнестина заговорила тише, спокойнее и серьезнее Хорхе, – У тебя есть Ксавье, Донован и я, у остальной команды – есть остальная команда, а я мало того, что ведьма, так еще и женщина. Причем женщина твоя. Мне тоже нужно общение не только с тобой. И я его до встречи с Нер была лишена. Но где мне с ней еще разговаривать? Или, – она, запоздало решив смягчить слова иронией, приподняла брови, – предлагаешь перед всей командой устраивать пикники на корме?       – Ночные склянки в твоем распоряжении, – не без сварливости ответил Хорхе, по лицу которого, однако, было заметно, что он опешил. Разглядывал Эрнестину он при этом с каким-то новым любопытством, хотя сама Эрнестина ждала от него скорее злости на сказанное ей – возражений Хорхе, будучи капитаном, не любил.       – На ночных склянках я, в отличие от Сэма и Джеффа, действительно слежу за происходящем, а не в карты рублюсь, – сдала без колебаний пиратов Эрнестина, – Ну так как, нам подняться наверх?       Хорхе перевел взгляд на море, похоже, представляя, как это будет выглядеть, а потом махнул рукой:       – Ладно. Черт с тобой. Но чтоб я ее больше не видел. И не засиживайся! Сегодня будет разговор о дальнейшем маршруте. Ты там будешь нужна.       И ушел. Как будто бы не было споров насчет ее ухода, увещеваний остаться, а потом – не идти в Пещеру. Хорхе вычеркнул тот месяц из их жизней и Эрнестина решила последовать его примеру.       Солнце уже обошло окна каюты капитана стороной, но до его захода было еще порядком времени. Окна были приоткрыты, и сквозь створки внутрь проникал прохладный ветер, несущий “Купца вперед”. Погода располагала к дремоте, но никто из собравшихся ей себя не отдавал, даже если и мечтал об этом.       За расчищенным столом сидел сам Хорхе. По другую сторону, как обычно, устроился его помощник Ксавье Фонсека, мрачноватый, молчаливый тип, всегда возникающий как будто бы из-под земли, если был нужен Хорхе и державшейся особняком ото всех остальных членов команды, кроме Донована. Иногда, просыпаясь ночью от холода, Эрнестина слышала, как Фонсека говорил с Хорхе на каком-то незнакомом языке, в котором она, со временем, узнала арабский.       Рядом с Фонсекой сидел Алларт Рютте. Важнее того, что он был одним из немногих голландцев на корабле, и намного, было то, что он был квартирмейстером, человеком, который не просто был голосом команды, но был практически равноправным правителем этого маленького государства. Решать что-то действительно важное для всей команды Хорхе без разговора с Рютте предпочитал только в бою. Но и Рютте вставал на дыбы редко и не злоупотреблял ни доверием команды, ни расположением к нему капитана, балансируя между этими двумя силами с талантом опытного придворного. Как будто в противовес Фонсеки, он был веселым и компанейским. Он же, к удивлению, Эрнестины, выступил не только за ее возвращение, когда обсуждался этот вопрос, но горячо его поддержал: лучше всех он знал, насколько велика польза ведьмы для команды и как к ней относиться теперь команда, которая поначалу противилась присутствию на корабле Эрнестины, не меньше, чем она сама.       Как квартирмейстер, Рютте, поначалу когда-то казавшийся Эрнестине самым опасным для нее человеком на корабле, строго следил за тем, чтобы с “леди” моряки вели себя подобающе всегда, а не только когда капитан поблизости. Но дружбы никогда Эрнестине, несмотря на это, не предлагал, держа вежливую дистанцию даже до того, как всем стало известно о том, что она – любовница Хорхе, возможно, никогда не забывая о том, что Эрнестина Ллойд – жена английского морского офицера, а потому дружба с ней может поставить под сомнение лояльность квартирмейстера не только команде, но и пиратскому ремеслу в целом.       Алларт Рютте и Ксавье Фонсека напоминали Эрнестине день и ночь во всем. Ей было даже странно, что они не были большими друзьями и общались, как будто, только на советах у капитана.       Сама Эрнестина на таких собраниях присутствовала не так уж часто. Только тогда, когда было критически важна ее роль как ведьмы ее звали или могли разрешить остаться, если погода была дурной, но не настолько, чтобы потребовалось вмешательство Эрнестины в сохранность корабля. Но даже когда она была нужна как ведьма, она чаще только слушала. Спрашивали ее мнения редко и еще реже позволяли его высказывать без спросу, не говоря уж о праве вето, которым обладал тот же Рютте. Но она и не искала такого права – все равно толком в морском деле она до сих пор даже не пыталась разобраться, считая, что ее присутствие на корабле временное, а запросы пиратов к ней как ведьмы всегда были примерно одинаковыми и вполне ей посильными. Да и какой смысл вникать, если со дня на день она сойдет на берег навсегда и благополучно забудет обо всем, что касается моря?       Она ошиблась.       – Хочу начать с того, – сказал Рютте, когда Эрнестина закрыла дверь и села на сундук шагах трех от стола: других мест поблизости просто не осталось, – что в команде зреет недовольство. Пока оно слабое и значительно умасленно тем, что ведьма снова среди нас, но проблему надо решать. Мы – не королевская экспедиция, которая ищет ценности, Хорхе.       Здесь, находясь таким узким кругом за закрытыми дверями, они все могли позволить себе панибратство и прямолинейность больше обычного, чем тут же и воспользовался Рютте. Хотя Эрнестина подозревала – не будь здесь ее, он бы выразился грубее.       – И делать это стоит пока они благостны после порта, – добавил Фонсека.       Хорхе кивнул. Он хмурился. Даже Эрнестина понимала, что Фонсека и Рютте правы. Три года назад, еще до того, как Хорхе захватил корабль, на котором шла Эрнестина, “Купец” отправился искать один из закопанных на многочисленных островах и островках клад. Хорхе, как теперь было известно Эрнестине, потратил уйму денег на информацию и провиант. Нанял дополнительных людей. Когда выяснилось, что нужному острову подойти без ведьмы, которая могла пронести корабль через любой шторм было невозможно, Хорхе захватил Эрнестину. И в итоге сама затея себя даже не окупила, не говоря уж о прибыли – это было известно Эрнестине потому как к этому моменту бухгалтерию “Купца” пришлось вести ей, единственной достаточно подготовленной к этому из присутствовавших тогда на корабле после гибели ее предшественника. В конце концов, это она вела финансовые записи для Луки, а потом и для поместья Фредерика. Больше ее тогда, пожалуй, удивило, что у пиратской команды есть кто-то, кто считает деньги и ведет соответствующие записи.       Было ли так на других кораблях, она не знала. Возможно, это зависело от капитана: Хорхе отличался тем, что был одним из самых рачительных хозяев, которых знала и следил за деньгами так, как будто бы и впрямь был купцом, пусть и обычным. Но вот убыток той экспедиции его казалось бы обеспокоил меньше, чем то, что она прошла впустую.       С командой же, насколько было известно Эрнестине, дела обстояли ровно наоборот. Только случайно найденные в лагуне того острова сундуки с монетами и драгоценностями, умягчили сердца команды и создали впечатление, что затея была стоящей. Да и кораблей они обчистили за это время не так уж мало. Но тащиться в сомнительное и, вероятно, опасное место ради фантазий капитана снова они вряд ли захотят. А в том, что с фантазиями не покончено, Эрнестина не сомневалась: иначе зачем она понадобилась на первом же после возвращения собрании? Не иначе как ведьма: ведь ее возвращение и так уже отгуляли, и не только узким офицерским кругом – это было удивительно, но команда была действительно ей рада. Тогда ей стало больно и одновременно до странного тепло. Сейчас это вызывало замешательство. Впрочем, были дела поважнее. Пауза затягивалась.       Наконец, Хорхе сказал:       – Значит, придется строить маршрут по-другому.       – Что ты имеешь ввиду? – заметно напрягся Рютте.       Хорхе молча вытащил из ящика стола карту с непонятными пока пометками и расстелил ее на столе, придавив края навигационными приборами, которые достал оттуда же. Эрнестина встала и сделала шаг в сторону стола, чтобы тоже ее видеть, но, как и мужчины, смотрела на Хорхе, ожидая что он скажет.       – Есть меня одно непростое дельце. Я не могу от него отступиться при всем желании, – наконец, сказал он, – но и команду я потерять тоже не могу. Придется строить маршрут так, чтобы все были довольны: я и разобрался с… моей проблемой и мы могли поймать побольше кораблей, порадовав команду. В связи с ним я и…       – В каком смысле ты не можешь отступиться? – перебил его Рютте, – Ты все еще хочешь найти какие-то особенные цацки, которые должны были быть в той дыре? Помню, ты говорил что-то такое.       – Да, – Хорхе помолчал. А потом продолжил медленно, – Такова воля Купца. Повисла тишина. Ситуация в одно мгновение из непонятной стала скверной. Впрочем, похоже, она была такой все это время. Просто Хорхе молчал об этом годами. И при этом сохранял видимость обыденности. Эрнестина никогда бы не подумала, что Хорхе может быть так спокоен, находясь между Сциллой и Харибдой. Он, все же, был от природы гневлив и несдержан, как свойственно уроженцам его родины. И Эрнестина ожидала от него постоянного раздражения навязанной ему волей, злости, но он пытался, стоически, удержать и команду от бунта, и выполнить волю Купца, в чем бы она ни заключалась, и этим открывался ей с новой стороны.       – Он… потерял кое-что, – в повисшей тишине негромко продолжил Хорхе, глядя перед собой невидящими глазами, – кое-что очень ценное. И я должен ему это найти.       – А последствия отказа или неудачи? – также тихо и даже немного хрипло спросил Рютте. Он был бледен и Эрнестина сейчас понимала его слишком хорошо: Купец был последним, с кем хотелось бы хотя бы просто встречаться, не говоря уж о конфликтах. Это знали все, кто не отмахивался от него как от байки. И потому вопрос Рютте мог бы показаться иным наивным, но Эрнестина знала – он просто ищет лазейку, прикидывает возможный ущерб. Также Эрнестина знала: скорее всего Хорхе уже тысячу раз все обдумал, взвесил и не нашел возможности спрыгнуть.       – Море – мой дом и мои угодья, – развел руками Хорхе, – Такие люди ходят под Купцом и принадлежат ему со всеми потрохами.       Он произносил очевидное, подтверждая мысли Эрнестины, но всем им надо было услышать, чтобы смириться. Единственным, кто выглядел спокойным, а не смирившимся, был Фонсека.       – То есть тот клад, – наконец, рискнула заговорить Эрнестина, – мы искали для Купца? Не для тебя?       – Я похож на сумасшедшего? – заломил бровь Хорхе, – В такую дыру ради развлечения лезть да еще брать на абордаж твою лоханку, где, кроме тебя, ценностей было на вечер в паршивом кабаке! И это было заметно, хочу сказать.       Эрнестина кашлянула:       – Я экономила.       – Я так и понял, – Хохре хмыкнул, а потом с протяжным вздохом откинулся на спинку своего кресла, – Ты тут, кстати, не просто так сидишь. Господа, миссис Лллойд…       – Думаю, теперь мне теперь стоит использовать фамилию Мюррей, – заметила Эрнестина. Говорить это сейчас было ощутимо неуместно, но случая лучше может и не найтись. Да и оттягивать момент объявления другой фамилии теперь казалось плохой идее.             То, чем кончился разговор с Купцом, ей хорошо запомнилось. И теперь, когда стало ясно, что под ним ходит еще и Хорхе, лучше было не испытывать его терпение. Хорхе издал короткий смешок:       – Ты решила…       – Я решила, что если мой муж со мной обошелся так, как обошелся, то и носить его фамилию мне незачем, – резко ответила Эрнестина, ощущая странную правдивость в этих словах. Решила, правда, не она, но действительно зачем носить фамилию Фредерика, если он сам оказался от Эрнестины? – Или я не права?       – Вы во всем правы, – неожиданно заговорил Фонсека: обычно в споры между капитаном и его ведьмой, даже если они были весьма значительными, помощник капитана не вмешивался. Но не в этот раз. Звучал он примирительно, – вернемся к делу. Мисс… ис Мюррей с нами никогда не остается просто так, Хорхе. И ты никогда к ней не обращаешься.       Вопроса он, по своему обыкновению, не задал, оставив его невысказанным, но ощутимым. Эрнестина не была офицером на корабле. Она не была матросом. Ее положение, несмотря на работу с финасами, было где-то неподалеку от священника, будь он на борту: слишком образован и респектабелен, чтобы быть среди того сброда, который составлял основу любой команды любого флота, но при этом не играет никакой особой роли в управлении кораблем. И все же, сегодня она была здесь.       Кусочки мозаики встали друг к другу, подойдя слишком хорошо.       – Ты пригласил меня из-за моего визита в Пещеру Трех Сокровищ, – это была всего лишь догадка, но из-за нее внутри Эрнестины шевельнулся отголосок возмущения. Но только отголосок. Она не спрашивала. Она утверждала в неприятном озарении: игра, которую затеял Купец, становилась прозрачнее. С другой стороны, если она права, то больше не нужно гадать, почему чудовище, почитаемого за морского дьявола, решило позаботиться об Эрнестине.       Хорхе кивнул:       – Я считаю, что то, чем закончился ваш разговор, связано с тем, что я должен найти по его воле. У меня есть еще время выполнить ее, но…       – Может быть, вы откроете нам немного подробностей? – сложил руки на груди квартирмейстер. Эрнестина вздохнула, переводя взгляд на карту:       – У нас была сделка об удаче. И та удача, которую я получила, и правда может помочь найти что-то особенное. Я правильно понимаю, что ты, – Эрнестина повернулась к Хорхе, – имеешь ввиду, что Купец хочет найти что-то и чтобы твое дело увенчалось успехом, обеспечил тебе ту, кто достаточно удачлива, чтобы помочь в этом?       Хорхе кивнул:       – Он явно хочет получить это как можно быстрее.       – И что же это? – глаза Рютте блеснули. В них прочитался азарт.       – Похоже, величайшее из сокровищ, если его хочет себе сам Купец и тратит на него столько сил, – предположила Эрнестина тихо. Хорхе молча кивнул.       Беседа на том, конечно, не закончилась. Спорили долго, взвешивая и пытаясь найти вариант, который устроит всех. Но в конечном итоге все разошлись, не придя ни к чему: все равно сначала надо было пополнить запасы, которым не уделили должного внимания отбывая к Пещере: тогда было справедливо предположено, что Фредерик Ллойд скоро узнает, с кем ушла его бывшая жена и захочет одним махом решить две проблемы – овдоветь, чтобы некому было упрекнуть его в двоеженстве, и разобраться с портящей кровь командой “Купца”.       Теперь же торопиться было некуда.       Оставшись наедине с Хорхе, Эрнестина, какое-то время внимательно на него смотрела. Тот тяжело развалился в кресле, хмурясь. Взгляд его был устремлен на карту, но был невидящем, как бывает у человека, погруженного глубоко внутрь себя и своих мыслей. Эрнестина обошла кресло и обняла Хорхе за плечи со спины. Тот откинулся назад, уперев затылок в ее грудь и встретившись с Эрнестиной взглядом спросил:       – Что скажешь?       – Ты в крайне затруднительном положении, – медленно сказала Эрнестина. Хорхе взял ее ладонь и легко поцеловал пальцы:       – Я и так это знаю, Эрн. Скажи еще что-нибудь.       – Они и правда не обязаны подставлять шею из-за твоих проблем, – вздохнула Эрнестина, – но с другой стороны, твоей удачи все эти три года было достаточно, чтобы они никогда не оставались без своей доли. А шею они подставлять будут и так: за эти три года у нас сменилась треть команды только погибшими или увечными.       – Твоей удачи теперь тоже будет немало, – заметил Хорхе, – может, нам это тоже что-нибудь да даст. Не только к удовольствию каракатицы.       Эрнестина помолчала. А потом почти шепотом спросила:       – Ты действительно думаешь, что он провернул эту рокировку с удачей, чтобы ты нашел то, что ты для него ищешь?       Хорхе кивнул. Эрнестина перевела взгляд на карту, на которой она своей рукой поставила точку карандашом, выбрав один из нескольких вариантов, где могло быть сокровище Купца. Они все решили положиться на ее удачу, а она, знавшая только язык строгой, заключенной в книги и схемы, магии, никак не могла поверить, что все предприятие в этот раз будет строиться на том, куда она укажет пальцем наугад.       Звучало как совершенное безумие.       И при этом почти не вызвало беспокойство.       Ей вообще казалось, что такой безмятежной она не была ужа много лет, со времен, когда ей едва ли исполнилось шестнадцать. Только тогда ее безмятежность имела в основе своей невежество о мире вокруг, который казался прекрасным местом маленьких безопасных приключений.       А теперь, зная много больше той себя, Эрнестина просто не могла найти внутри себя беспокойства, хотя его следовало бы испытывать. Где-то там, где внутри нее, хранились эмоции был, казалось, слабый отголосок должной в этой ситуации эмоции. Но только он. Неужели так и ощущается отсутствие сердца? Тогда ей не на что жаловаться. Покой и ясность сознания были скорее подарком, чем жуткой ценой.       Даже на Фредерика она уже не злилась, не уставая этому удивляться каждый раз, находя его в своих мыслях. Но бед ему желала по-прежнему.       – Думаешь, на этот раз нам повезет? – снова нарушила тишину Эрнестина.       – Нам? – Хорхе поймал пальцами ее подбородок и наклонил за него к себе ее лицо, встречаясь с ней взглядом, – Ты не передумала, зная все это? Про каракатицу? Эрнестина вздохнула и, обойдя кресло, села на колени к Хорхе:       – Я не в восторге, Хорхе. Мне это все не нравится, настолько, насколько я могу это в принципе чувствовать. Но я обещала остаться на корабле, если ты доставишь меня к Купцу. А после встречи с ним я все равно не смогу вернуться на берег толком. Даже если бы я передумала бы, то все равно бы осталась.       – А как же любовь? – криво усмехнулся Хорхе, – Напомнить, что ты там насчет этого говорила тогда?       Эрнестина положила голову ему на плече, уперевшись взглядом в стену каюты. Он не уставал ей напоминать время от времени, как она объясняла ему, что близость невозможна без любви, как и верность. Объясняла, сама себе не веря даже тогда, потому что Фредерика она не любила, но при этом не избегала супружеского ложа. Но других весомых аргументов тогда не нашлось, да и этот рассыпался в прах, не прожив и часа, насколько Эрнестина помнила. Призрак его, однако, до сих пор возвращался в разговоры с Хорхе в облачении его насмешек, неизменно задевая Эрнестину.       Ей было стыдно за тот день.       И не только.       – Ну вот зачем ты так? Ты мог бы мне сделать больно, – упрекнула она Хорхе, вместо обычной ответной остроты, за которой пыталась скрыть свои чувства. Укол боли она и правда ощутила. Он был сильнее, чем другие чувства, но слабее, чем она бы испытывала раньше, когда Хорхе заводил этот разговор, – Тем более ты сам не тот, кто способен на это. Ты это сам говорил. И нам почти все это время было неплохо вместе и без этого. По крайней мере мне. Разве не так?       – Прости. Погорячился, – он поцеловал ее в макушку и легонько хлопнул по спине, побуждая встать. В чертах лица, которые всего мгновение назад были расслабленно-уставшими, проступила сосредоточенность и собранность, – Нам обоим надо заняться делами, к сожалению. Приведи ко мне Эмиля по пути, будь добра. И приготовься рассказать, как у нас дела с деньгами.       Когда в положенное время Эрнестина, захватившая с собой плащ на случай дождя, сменила Уго, было уже совсем темно, а небо начали затягивать тучи. Крепчал ветер, заставляя мачты стонать. Но угрозы тяжелой ночи в этом не ощущалось. Только мерзкого дождя, который сделает палубу скользкой, а ночь – почти непроглядной для обычного человека. Но и Эрнестина не хотела тратить раньше времени силы, которые могли пригодиться, если небольшая непогода переродиться в шторм. Зажженный фонарь она поставила на бочку у мачты, чтобы освободить руки, и глубоко вдохнула прохладный воздух, наслаждаясь редкой здесь тишиной и уединением. Только это уже окупало все тяготы ночных склянок.       Вдруг сердце нехорошо заныло.       Эрнестина сделала неуверенный шаг вперед, роняя из рук плащ, и заозиралась в поисках того, кого могла бы позвать на помощь и опоры, но вместо этого увидела, как в отсвете гаснущей свечи пальцы с острыми обсидиановыми когтями захлопывают дверцу принесенного ею с собой фонаря.