«Купец Удачи»

      Тут не было особой красоты. Только камни, вода, да и все. Пещера и пещера. Чтобы попасть сюда нужно было пройти по длинному узкому коридору, середина которого утопала в темноте. В центре самой пещеры – островок, к которому вела тонкая перемычка изъеденного водой камня. Над островком – отверстие, сквозь которое было видно небо, но не солнце: оно сюда, как она уже знала, никогда не заглядывало.       Приподняв юбки, изжить которые из своего гардероба не смогли годы в море, Эрнестина прошла по этой перемычке, боясь с каждым шагом все сильнее поскользнуться и упасть в воду, которая плескалась почти вровень с перемычкой.       Падать Эрнестине не хотелось совершенно: она не просто плавала как топор, она до остановки дыхания боялась глубины и заходила в воду только в сопровождении кого-то другого. Кого-то, кому доверяла безоговорочно.       Теперь это были Хорхе или Нер. До них – Фредерик. А ещё раньше – Лука. Ох Лука… Что бы он сказал, узнав, чем стала правильная до скрежета зубов одногруппница по курсам подготовки к внедрению? Впрочем, останься он жив ничего бы этого и не было. Они бы сейчас бы жили в их маленьком домике, возделывали сад и занимаясь каждый своим делом: она была бы повитухой, он – аптекарем. Теперь же она пиратская ведьма. А он – мертв.       Хорхе остался ждать Эрнестину снаружи и сюда она пришла абсолютно одна. Она бы и не взяла его с собой, пожелай он этого. Некоторые вещи, особенно такие бесчестные как сделка с Дьяволом, лучше делать в одиночку.       Выйдя в центре островка, Эрнестина посмотрела на потолок пещеры. При чем тут три сокровища? Пещера не была никак украшена. В ней не было ничего драгоценного и даже необычного. Она не ощущала здесь даже какого-то особого магического флера, который она ощущала от других особых мест. Неужели это – действительно место, где можно воззвать к Купцу Удачи, морскому демону, который в сознании моряков был одновременно Посейдоном и Дьяволом в одном лице, способным сделать из любого любимцем моря и судьбы. Или отнять эту любовь, сгубив. Ему моряки жертвовали перед каждым рейсом. И ему были готовы отдать что угодно и кого угодно, лишь бы не потерять его расположения. И этот властелин стольких душ и судеб – и такая невзрачная обитель. Туда ли она пришла? Знает ли она достаточно о таких сущностях, чтобы обращаться к ним?       – Я так посмотрю, у меня гости! Давно ко мне никто не заходил! – глубокий рокочущий голос раздался как будто бы сразу отовсюду. Этот голос заставил ее вздрогнуть от неожиданности и Эрнестина оступилась, заскользила каблуком по камню. Надо было успеть набрать воздуха перед тем, как ее примет вода, но вместо этого Эрнестина только беспомощно взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие.       От падения в воду Эрнестину спасло только то, что говоривший поднялся из воды именно там, куда она чуть не упала и удержал, поставив снова на ноги. Эрнестина торопливо обернулась и отступила, оказавшись на самом краю площадки.       Передо ней возвышалось нечто. Сверху оно напоминало хорошо сложенного обнаженного мужчину с длинными черными волосами, живущими, подобно змеям Медузы, своей жизнью. В глазницах его клубилась темнота, а ногти были похожи на обсидиановые кинжалы: черные, длинные и острые. Взгляд Эрнестины скользнул ниже, прежде, чем она успела отругать себя за бесстыдство и неуместное любопытство.       Ниже пояса, там, где ожидалось увидеть бедренные кости, ноги и все прочее, были щупальца. Которые были ему вместо ног. Из-за них, выйдя на островок, он занял его добрых две трети, не оставив Эрнестине, к тому же, пути отхода, встав аккурат поперек той самой перемычки, соединяющей островок с тоннелем, ведущем на поверхность.       – А уж женщин, – продолжило существо, – так вообще, кажется, никогда не было! За чем пожаловала, отрада очей?       Отступать было некуда. Буквально. Это был без сомнений – Купец удачи. Эрнестина это поняла нутром, почувствовала. При этом вид его вызывал у Эрнестины оторопь, граничащую с отвращением. Его волосы и щупальца непрестанно двигались. Лицо при этом сохраняло каменную неподвижность, рассеченную улыбкой, изогнувшей тонкие бескровные губы, за которыми виднелись острые треугольные зубы. Улыбка эта не выглядела дружелюбной. Она рождало внутри Эрнестины желание убежать и спрятаться как будто Купец нес для нее невероятную опасность. Как будто бы она была для него едой.       И все-таки она призвала себе на помощь всю ту отвагу, которая когда-то позволила ей ставить ультиматумы Хорхе, несмотря на то, что она была пленницей на его корабле, и сказала то, что собиралась сказать и мысленно репетировала множество раз:       – Я хочу купить морскую удачу моего мужа.       – Для твоего мужа? – уточнил Купец.       – Нет, – отрезала Эрнестина, – Я хочу купить удачу моего мужа. Хочу, чтобы выходя в море он терпел бедствие раз за разом. Но выживал. Ровно столько удачи я ему хочу оставить, остальное забрав себе, – эти слова она говорила уже в третий раз. Первые два раза были перед Хорхе, который всю суть ее плана понял только протрезвев полностью и то для этого пришлось пересказать ему его еще раз.       – Хочешь ему славы костяного моряка? – в этом вопросе было не столько осуждения, сколько удивления. Костяной моряк – это моряк, выживающий в тех крушениях, где не выживает никто. И оттого очень быстро становящийся изгоем среди других моряков. Живым мертвецом. Скелетом. Костяным.       – Костяного капитана, – поправила Эрнестина, сама вдруг ужаснувшись тому, что собиралась сделать со своим мужем. Он же всего лишь ей изменил. “Он всего лишь объявил тебя мертвой и женился на другой женщине, не забыв прикарманить твое имущество, которое ты принесла в брак” – напомнил мерзкий голосок внутри. Это и правда была не измена. Изменял он ей постоянно. Это было хуже измены.       – О, – растянул еще сильнее губы в мертвенной улыбке Купец, – Чем же он так тебя так прогневал, отрада очей?       Как бы жутко не выглядел Купец, Эрнестина вдруг поняла: ей нравится, что он называет ее “отрадой очей“. Он говорил это с такой интонацией, как будто бы и правда был рад ей, хотя она и пришла не от большого желания водить с ним дружбу, а только потому, что он мог ей дать то, что она хотела. Точнее – забрать.       – Он объявил меня мертвой и женился на другой, – в этот раз, говоря это, она ощутила горечь, а не злость или печаль, как когда говорила об этом раньше, – У них будет ребенок, – почему ее так беспокоит этот ребенок? Потому что она знает – имей она возможность зачать, он бы ее не променял на другую? Потому что это подтверждение, что ничего нельзя изменить? Почему ее вообще беспокоит то, что н женился снова? Ведь важнее то, что он объявил ее мертвой, что… – Он уничтожил мою жизнь, – Эрнестина сделала паузу и продолжила, – Я хочу уничтожить его. Он не сможет быть счастлив без моря, как я не могу без дома. Он лишил меня дома, я лишу его моря.       Почти “око за око“. Только злее и коварнее. Та Эрнестина, которой она была раньше, пришла бы в ужас от такого отсутствия гуманности. Но сейчас она хотела на самом деле пойти дальше. Не только лишить его моря. Но и изувечить так, чтобы молодая жена, третья на его счету, превратилась в сиделку до конца его дней, которые он провел бы беспомощным в своей постели. Но если лишить его моря она могла и была готова на многое ради этого, то вот возможности изувечить Фредерика у нее не было никакой. И потому следовало умерить аппетиты, оставив хоть что-то в качестве пищи для сладких фантазий за чисткой и заточкой оружия.       – А не зря я говорю всем, что нельзя обижать жён, – не без одобрения сказал Купец, смеряя взглядом Эрнестину. Она и так была невысокой, но рядом с Купцом, возвышающимся на своих щупальцах, Эрнестина и вовсе себя ощущала крошечной, хотя даже корабельная жизнь с ее тяготами не смогла ее избавить от определенной пухлости, – Особенно, если они ведьмы, – а затем Купец спросил, – Но зачем тебе удача военного? Тебе бы удачу торговца или путешественника, – это он сказал так, как будто бы был портным или ювелиром, предлагающим помощь даме в выборе наряда или аксессуаров.       – У него есть только такая, – пожала плечами Эрнестина.       – А хочешь, обмен? – вдруг спросил он, огибаясь вокруг Эрнестины: щупальца его остались стоять там же, но как будто вытянулись, позволив ему теперь говорить с ней, находясь за ее спиной. Эрнестина резко обернулась к нему – ей не хотелось, чтобы он стоял так. Впрочем, здесь никакого преимущества она получить никак не могла. Только успокоить свою тревогу. Да и то слабо:       – А так можно? – в ее голосе проступило невольное любопытство.       – О, для милого дружка… – он вынул серьгу из своего уха – только сейчас она поняла, что уши у него длинные как у эльфа, но не острые, а напоминающие веер из перепонок. В каждом ухе у Купца было минимум три прокола и теперь он один из них пустовал, а сам Купец вдел свою серьгу в пустующий прокол Эрнестины. Чуть отодвинувшичь назад, он придирчиво осмотрел результат: как художник результат трудов, – Ты мне по душе. Мне нравится твоя мстительность и жестокость, – сказал он с удовольствием, но потом сразу припечатал, – Но подарка не сделаю. Тебе придется заплатить.       – Назови свою цену, – ей стоило больших усилий не только встретиться взглядом с чудовищем, но и не отвести его, упрямо хмурясь, когда она задавала этот вопрос. Смотреть в то, что заменяло Купцу глаза было страшно, настолько противоестественной была тьма вместо глазных яблок.       – И тебе неважно, что я попрошу? – улыбка его стала почти издевательской. Эрнестине опять захотелось уйти. На этот раз у нее даже было больше возможностей для этого, но она заставила себя стоять на месте.       – Неважно, – качнула она головой. Впрочем, не так уж много она могла отдать. Выбирать было почти не из чего и она уже решила, что ей ничего не будет жалко ради мести.       – Я ведь могу потребовать твой дар. Или глаза. Или руки. Будешь ли ты нужна на том судёнышке в такой немощи? Это же пираты.       – Пусть хоть под килем пропустят, – дёрнула Эрнестина щекой, – Мне без разницы, если это будет цена за разрушенную жизнь мужа.       – Не только жестокая, но и безудержная. Прекрасно, – Купец вернулся в прежнее положение, снова закрывая собой выход. Улыбка его стала хищной и властной. Эрнестина снова ощутила себя обедом, – Отдай мне свое сердце.       Эрнестина замерла в недоумении – она ожидала многого, но не этого и не понимала, как он вообще это видит – а Купец неожиданно мягко рассмеялся:       – Я не буду вырывать его из твоей груди. Не сейчас. Но я хочу его сущность. Твою способность любить, поддаваться страсти и чувством в полную силу. Ну как, согласна? Сделать свой мир блеклым и привязать себя к морской воде до своего последнего вздоха? И все ради того, чтобы один бесчестный муж оказался в своем Аду ещё живым. Было неясно, отговаривает он этими словами или – напротив – считает, что это справедливая цена.       – Я не смогу вернуться на сушу? – вопрос вырвался раньше, чем Эрнестина решила его задать и тут же отругала себя за это. Зря она это спросила, очень зря.       – Сможешь, – успокоил ее Купец, но тут же разбил все надежды, – Но только на побережье, – он нагнулся к самому ее уху, – нельзя быть вдалеке от своего сердца и оставаться живой. Но раз оно будет принадлежать мне, то всякая морская вода – твое сердце. В некотором смысле. Но, посмотрю, страсти тебя не так беспокоят, как берег.       – Я не люблю море, – в этот раз говорить об этом было даже как-то неловко. При разговоре с Хорхе это всегда было упреком ему. Сейчас это звучало примерно так же некрасиво как сказать хозяйке дома, что он пришелся тебе не по вкусу. Хозяйке дома, которая может тебя невозбранно убить.       – Зато море теперь будет любить тебя, радость очей! – он снова засмеялся, – если согласишься, конечно.       – Соглашусь, – торопливо ответила она, не допуская к себе даже мысли о сомнении.       – Вот это мне нравится! – одобрительно сказало чудовище. И приказало так, что возражать казалось преступлением, – Подойди ко мне. Эрнестина замерла, но только на мгновение.       Подойди – это сильно сказано. Тут и двух шагов нельзя сделать, чтобы не оказаться лицом к лицу с ним. Эрнестина сделала один. Губы Купца растянулись в хищной улыбке прежде, чем он схватил ее за руку и притянул к себе. Теперь ей пришлось отклониться назад, чтобы не коснуться случайно, ища опоры, обнаженного торса Купца. Но он обняв ее, заставил ее прижаться.       – Ну же, не будь как невинная девица. Нам обоим будет удобнее, если ты положишь руки мне на плечи, – вроде он и уговаривал Эрнестину, но она не могла отделаться от чувства, что это все – насмешка над ее попыткой сохранить те крупицы респектабельной чопорности офицерской жены, которые она хранила все эти годы. Насмешка, призванная освободить ее от них.       Безуспешная. Потому что она никогда, даже в своем далеком прошлом, где они с Лукой были не супругами, живущими в английской глубинке, а приятелями-одногруппниками, не обладала той бесстыдной открытостью в любовном общении. Это, когда-то, стало одной из причин того, что она оказалась теперь здесь, в тисках рук морского чудовища тратя силы в тщетной попытке не дотронуться до него.       Тщетной не только от того, что расстояние не позволяло этого, но и потому, что Эрнестина ощущала теперь не только омерзение, но и любопытство: каков он на ощупь? Как, с чисто анатомической точки зрения может быть устроен его организм?       Такие же вопросы у Эрнестины вызвала Нер, которая и сама не могла объяснить, как так вышло, что сверху она человек, а снизу – рыба. И никто не мог.       И все же, более удовлетворения ее любопытства, Эрнестине хотелось высвободиться из этих объятий, холодных и влажных. Кожа у Купца оказалась похожа на рыбью чешую и от этого было ещё более мерзко, чем до этого – от взгляда на его щупальца, волосы и зубы. Он же, похоже, не ощущал ничего похожего на то, что чувствовала Эрнестина. Купец, с любопытством глядя в лицо Эрнестины, нависал над ней, одной рукой прижимая к себе, а второй невесомо скользя по ее телу. Почему-то, несмотря на то, что между ними все еще было платье Эрнестины, она ощущала его касания очень четко и остро.       Из-за этого она чувствовала себя обнаженной. И это было кошмарно. Эрнестина отвела взгляд.       Но сразу же щеки коснулись когти и за подбородок развернули обратно.       Она не переносила, когда так делал Хорхе и тем более Фредерик, но сейчас Эрнестина вместо сопротивления, ощутила неожиданно томление, которое, совершенно неожиданное, ощущалось так ярко, что она невольно прижалась к чудовищу, стремясь продлить, обострить ещё больше это чувство. По губам Купца скользнула улыбка.       – Это будет почти не больно, – проводя когтями по ее щеке, нежно сказал он, напоминая, что это не свидание, как бы он себя ни вел, – не сопротивляйся.       Эрнестина не успела ничего спросить.       Поцелуй его был похож на закрывшуюся с грохотом дверь клетки. И, что хуже всего, Эрнестина одновременно хотела, из чувства брезгливости, вырваться из нее, и, ведомая собственным внутренним жаром, оставаться в ней вечно. Вечно ощущать как его когти впиваются в кожу, как его пальцы зарываются в ее волосы, разрушая нехитрую прическу, как его губы целуют ее. И в то же время внутри Эрнестины бушевал ужас: чудовище, как бы ни был хорош его поцелуй, оставалось чудовищем. И стыд: снаружи ее ждал Хорхе, который не требовал от нее верности, но и не давал согласия на подобные ее приключения. Она не должна была получать удовольствие от этого. Но получала.       За этим противоречием, Эрнестина не заметила, как боль в грудной клетке, сначала почти незаметная, похожая на покалывание, начала нарастать превращаясь во что-то, что рвало на части. Эрнестине хотелось сложиться пополам от нее и кататься по земле, скуля от боли. Но отстраниться ей не дали стальные объятия чудовища.       Ей казалось, что она тонет.       Ей казалось, что она задыхается.       Наверное, так ощущается остановка сердца.       Пальцами она цеплялась за плечи чудовища, как будто бы оно, топившее ее, могло захотеть ее спасти. Не могло. Но помутневшее, ищущее выход, сознание не могло просто сдаться на милость смерти и искало выход.       Безуспешно.       Прошла вечность в беспамятстве, во тьме, где была боль и были губы чудовища, но не было воздуха, как и не было свободы. Эрнестине, которой поначалу казалось, что это никогда не закончиться, теперь уже было все равно. Она устала сопротивляться, позволяя тьме и глубине сделать с ней все, что только заблагорассудиться. Позволяя чудовищу делать с ней, что ему заблагорассудиться, распоряжаться ей по своему усмотрению.       Когда тьма отступила, Эрнестина поняла, что не только вцепилась пальцами и ногтями и чешую чудовища, но и отвечает на его поцелуй с не свойственной ей страстностью едва ли не перехватив инициативу, стоя на цыпочках, притягивая его к себе. А он обнимает ее не только руками, но и щупальцами, которые оплели ее ноги под юбками касаясь ее голеней, коленей, низа бедер. И это было ужасающе хорошо. Это осознание окатило Эрнестину волной холодного ужаса и заставило отпрянуть под смех Купца, который не стал ее удерживать на этот раз. Он легко ее выпустил из рук и щупалец, позволив ей сделать пару неверных шагов назад и запнуться не то о ее собственные юбки, не то о щупальце, оставшееся на ее пути.       Эрнестина упала и ударилась бы, если бы Купец не подставил под нее свои щупальца не столько поймав, сколько создав мягкую подушку, мягко выскользнувшую из-под нее почти сразу.       Крик застрял в горле и потух, невысказанным.       – Понравился? – спросил насмешливо Купец, наклонившись к ней. Из-за этого Эрнестина еще острее ощутила разницу их размеров, – Не красней, знаю, что да.       – Нет, – солгала она, надеясь, что это разозлит чудовище, но он только усмехнулся, разглядывая ее лицо. Похоже, Эрнестина действительно покраснела. По крайней мере она чувствовала очень хорошо как щеки горят и это, надо думать, сильно смазывало эффект от того яростного взгляда, которым она одарила Купца, не рискуя ему сказать, насколько неприемлемым было то, что он сделал.       – Повтори то же самое утром, проснувшись и вспомнив свои сны, – поддел ее Купец, выпрямившись и подавая ей руку. Попытавшись встать без его помощи, Эрнестина поняла, что ноги ее не держит и все-таки ухватилась за холодную чешуйчатую ладонь, когти которой царапнули по коже ведьмы, оставляя набухающие кровью ранки.       – Сделка… – прочистив горло начала Эрнестина, чтобы стереть из собственной памяти произошедшее тут только что.       – Совершена, – кивнул он и, чуть подавшись вперед, слизнул кровь с руки Эрнестины. Ранки тут же закрылись и перестали зудеть. Подмигнув, он выпрямился и продолжил, как ни в чем ни бывало, – теперь его удача – твоя. Большая ее часть. Как ты и хотела. А твое сердце – мое. Как я и хотел. Осталась сущая мелочь: обменять бесполезную тебе воинскую удачу на что-то более подходящее.       – И… как это будет выглядеть? – они все еще стояли так, что ее ладонь покоилась в его, и Эрнестина не могла понять действительно ли она хочет, чтобы это прекратилось. Как не могла понять, почему такое разочарование она ощутила, когда Купец выпустил ее руку и ткнул когтем в ее сторону:       – Если надеешься на ещё один поцелуй, то только попроси и я тут же буду к твоим услугам в этом смысле, – и прежде, чем Эрнестина, снова покраснев, что-то сказал, Купец продолжил, – Но меняться мы будем иначе. Носишь ли ты что-нибудь на удачу?       Солнце уже садилось, когда Эрнестина на негнущихся ногах вышла из пещеры, где говорила с Купцом. Ей казалось, что прошло от силы часа два или три, но на деле все заняло весь день. Похоже, забрать сердце не так просто и быстро, как могло бы показаться. А это значило, что их поцелуй должен был длиться многие часы, став испытанием не только для разума и мистической полноценности сущности Эрнестины, но и для ее тела, которым она сейчас управляла так, как будто бы была невозможно пьяна или надела его, как костюм, только что.       Все казалось ей чужим и знакомым.       Ярким и пресным.       Новым и приевшимся.       Эрнестине казалось невероятным, что она все-таки получила все, что хотела и даже больше, но радости и даже удовлетворения, которые, казалось, должны ее переполнять, она не ощущала. Она слишком устала. Слишком распереживалась.       Ей казалось, что это – единственная причина такого хаоса в чувствах и мыслях.       И все же…       Губы ещё горели после поцелуя Купца, мочку уха оттягивала жемчужная капля на тонкой серебряной цепочке, а палец сжимал тяжёлый крупный перстень, символ удачи, которую Эрнестина выменяла на удачу мужа, которую она символически заключила в тонком и хрупком колечке, которое “на удачу” она взяла с собой, уезжая из Англии к мужу и которое теперь охватывало мизинец Купца вместо того, что теперь было у Эрнестины. Впрочем, оба кольца были только материальными символами обмена, о котором они договорились.       Купец оказался настолько сговорчивым, что Эрнестина не могла не думать о том, что здесь должен был быть некий подвох, какой-то крупный подводный камень, который сделал бы картину простой и понятной. Но искать его Эрнестине не хотелось.       Вместо этого она мечтала о двух вещах: сытном ужине и горячащих прикосновениях Хорхе, который никогда не упускал возможности провести в постели с Эрнестиной их свободное время. И мало когда ей самой настолько было нужно, чтобы сегодняшние вечер и ночь оказались свободными в должной степени. Хорхе ждал Эрнестину у лодки, раздетый по пояс с мокрыми волосами. Над костерком жарились пара мелких рыбешек.       – Ну и как все… – начал было он, вставая с песка. Договорить Эрнестина ему не дала. Увидев его, такого неожиданно родного, она поняла, что ей слишком нужно ощутить поцелуй кого-то живого, настоящего, человеческого. Кого-то, у кого нет щупалец и треугольных зубов.       – Мне нужно, – сказала Эрнестина, разорвав поцелуй, – чтобы ты меня сегодня как следует отымел.       Обычно она была менее прямолинейна и использовала устоявшиеся метафоры для своих разных настроений, но сейчас у нее не было сил на это. Как будто бы любое иносказание могло усилить зуд под кожей, напоминавший о том, как ее касался Купец и как ей было от этого одновременно хорошо и плохо. В то же время Эрнестина не хотела объясняться с Хорхе, каяться за то, что чудовище решило с ней поиграть и выиграло, возможно, больше, чем намеревались.       – С удовольствием, – Хорхе усадил Эрнестину на свой камзол, который он расстелил на песке и сел рядом, чуть ближе к огню, чтобы было удобнее обращаться с рыбой, – но, похоже, разговор у тебя с ним прошел как-то не так.       Конечно. Он не мог не понять, что этот приступ страсти – не просто признак тоски. В конце концов, вряд ли хоть кто-то, кто знал Эрнестину достаточно долго, допустил бы предположение, что она может соскучиться по кому-то за шесть часов. Значит, было что-то другое.       – Не то слово, – после короткой паузы ответила Эрнестина, не успевшая придумать ни объяснения, ни приличной версии причины ее поведения. И потому она поспешила добавить, чтобы увести разговор от причин ее поведения, – Но я получила, что хотела. И даже немного больше.       – И что в обмен? – осторожное любопытство, притворяющиеся безразличной беспечностью.       – Сердце, – это слово, едва слетев с губ, сразу стало тяжелым камнем, брошенным в черную гладь моря. Настолько же она много отдала за то, чтобы не дать жизни мужу! Или, все же, не так уж и много?..       Хорхе перевернул рыбу. Он молчал, задумчиво глядя на огонь. А потом подсел ближе и обнял Эрнестину, прижимая к себе. Заговорил он не сразу.       – Будем, значит, вместе на корабле время коротать, – наконец, ответил он, глядя мимо Эрнестины в сторону стоящего на приколе “Купца Удачи”, – пока команда гуляет на берегу, займемся другими делами. Это не так уж плохо, что скажешь? Дневник Эрнестины Ллойд 7 июня 1695 года       Все прошло куда лучше, чем я думала. Казалось бы – какой ужас, отдать сердце морскому чудовищу. Да, я отомстила, “но какой ценой?”       И все-таки я как будто бы даже рада. Мне стало спокойнее. Меня за вечер ни разу не охватили ни злоба, ни печаль.       Я больше не думаю о Фредерике.       Впрочем, нет. Думаю. Но без той ярости, от которой меня буквально трясло. Я от души желаю ему всего плохого. И я очень довольна, что плохо ему будет. Но больше желания взять нож поострее и обойтись с ним, как вышивальщица с тканью, у меня нет.       Куда больше меня беспокоит то, что произошло между мной и Купцом.       Мне следует сказать об этом Хорхе. Он должен это узнать и узнать от меня, но я не могу найти в себе силы для этого: мой капитан невыносим как в гневе, так и в ревности и мне не хочется сейчас видеть его таким.       Не думаю, что произошедшее послужит причиной моего удаления из команды. Но вот вновь отвести мне не место в своей койке, а крохотную, как каморка, каюту по соседству он вполне может.       Не верь я ему почти полностью, даже не поверила бы, что у него тоже нет сердца – больно он вспыльчив. Впрочем, как и положено испанцу.       Конечно, потом он меня простит и все вернется на круги своя, но я хочу сначала привыкнуть к ощущению лакуны внутри себя. И только потом пускаться в это увлекательное приключение: столкновение с бурей неудовольствия Хорхе.       А пока мне хочется сохранить то хрупкое и ложное ощущение благополучия, которое я ощущаю, когда пишу эти строки при свете почти догоревшей свечи в его каюте, пока он спит, утомленный мной.       Ночи в море темные, когда нет луны. Сегодня ее, например, совсем не видно.       Завтра у меня ночная вахта после полуночи. Зато сегодня я могу спокойно спать.       Только вот получится ли?