Друзья познаются в беде,
Моя японка — тем более,
И когда она напряжена, она разденется
И будет драться умело.
Друзья познаются в беде,
Друзья, которые истекают кровью — особенно,
Моя подруга призналась, что сделала тест,
И мы никогда не расстанемся.
Pure morning — Placebo.
Честно признаться, Кавински всегда думал, что жизнь заведёт его куда-то не туда. Это было понятно ещё тогда, когда он дрался в тёмных дворах, курил, принимал наркотики и вёл сумасшедшую жизнь Наблюдателя. Вообще жизнью это назвать можно было лишь с натяжкой, однако Кавински в ту пору устраивало всё. Главное, что он существовал и не был стёрт, остальное неважно. Тогда-то он и засел прочно в Империю, сросся с её законами, людьми и тайнами. Он ходил по лезвию, никогда не зная, какой стороной повёрнут к нему нож. Но продолжал идти как самый умелый акробат, даря ядовитую ухмылку тем, кто кричал о его падении. Он не падает, Кавински никогда не падает, никогда не проигрывает и никогда не сдаётся, иначе это не Кавински. А если так и будет, то во вселенной, где его удача закончится. Хотя на самом деле это никогда не было просто «удачей». Это было и холодным расчетом, и опытом, и отчасти даже адреналином, бушующим в его груди, сердце. Этот адреналин растекался по его телу. Кавински убивал. Он делал это просто. Также просто, как принимал наркотики. Один раз попробовав с бешено стучащим сердцем, ты захочешь ещё. И в следующий раз ни твоя рука, ни сердце не дрогнут перед иглой или пистолетом. Он жил в ритме пуль, звучащих когда-то на его улице постоянно. Жил проникающей жидкостью, порошком или таблетками: они были так красивы, но порой у Кавински не хватало времени, чтобы заглядываться на очередную дозу или жертву. Ведь он сразу тянулся к большему. Работа с Раданом была простой. Если, это конечно, можно было назвать работой. Он испытывал некую симпатию к Радану. Доверие, может быть. Но во время того, как он дрался, с каждым ударом Кавински забывал об этом доверии. Из раза в раз, ему приходилось напоминать самому себе, что для него значит Радан, что для него значит пульс его сердца, идущий в такт их новому бою. Удар идет за ударом, кровь выплевывается вслед за зубами, а костяшки рук натираются до крови. После идёт сигарета, момент прощание с полуживым или мёртвым человеком: Кавински не любил, когда люди после потасовки выходили живыми, но при этом проигравшими. Дальше следует доза. Во время того, как Кавински её принимал, он судорожно вспоминал о том, что забыл про Радана — он ушёл с драки, даже не посмотрев на своего союзника. Но с кайфом, ударяющим по черепной коробке, Кавински забывает про это окончательно. На следующий день он даже не извиниться, не вспомнит. Работа с Войдом была простой. Бесили только вечные отчёты, которые надо было составлять чуть ли не по каждому действию. Причем заполнять отчёты нужно было аккуратным почерком. Кавински так и делал. Он старательно выводил буквы, когда одна рука у него была полностью расцарапана из-за какой-то буйной девицы, а голова болела от выпитой бутылки. Это было его первое неудачное свидание, которое ему хотелось забыть как можно скорее, именно поэтому, Кавински хотелось написать отчёт как можно достойней, чтобы хотя бы здесь не ударить лицом в грязь. На следующий день Войд вернёт ему отчёт с кучей отмеченных ошибок, заставляя переписывать его правильно. Напоследок его начальник говорит о том, что его почерк стал лучше, на что Кавински победно ухмыляется, прыгнув высоко, когда за Инспектором закроется дверь. Позже он отметит эту маленькую победой бутылкой хорошего алкоголя, а свою жертву убьёт гуманным способом, даже не будет измываться, выворачивать конечности, выбивать зубы или слушать поток бесконечной мольбы. Нет, он просто нажмёт на курок, завершив своё дело быстро. Потом он будет чувствовать себя вершителем судеб, кем-то, кто раздаёт благословения. И ему покажется, что над его головой свет, хотя он просто будет видеть отражающиеся осколки стекла от света, которые раньше были бутылкой того самого алкоголя. Работа в одиночку была простой. Но скучной. Кавински следовало бы признать это, однако он всякий раз отрицал это, хотя глубоко внутри понимал, что скучает по болтовне Радана рядом или по постоянным напоминаниям Войда сдать отчёты. Но были в этом положении и плюсы. Ему не приходилось не перед кем отчитываться, он мог не выполнять работу в срок. И риск проблем с законом стал выше. Это был особенный плюс, который у всех нормальных людей, расценивался как минус. Однако Винс, как таковым его не считал. Риск был чём-то интимным, хранящимся глубоко у сердца. Он подпитывал Кавински, делал его жизнь интереснее, насыщеннее. Наверное, именно риск был тем, за чем гнался Винс раз за разом, определяя границы дозволенного, иногда расширяя их. Каждый раз, когда звуки полиции слышались где-то рядом, а Кавински в это время был у трупа, то ему хотелось остаться как можно дольше у места преступления. Посмотреть, задержат ли его или он успеет убежать? Каждый раз, когда он принимал наркотики, он оставлял окна и дверь открытыми. Вдруг он сможет под кайфом вывалиться из окна или пойти по улице, чтобы его засекли? После особенно весёлых ночей или даже дней, ему иногда начисто выбивало память. На день — два. Он не соображал, действовал вяло, на автомате. В такие дни он мог прийти на работу и спросить у своих же работников, что он вообще тут забыл. Те, привыкшие к такому Кавински, всякий раз напоминали и рассказывали всё заново. Тогда Кавински жил в Империи, которая срослась с его душой, сердцем и венами. И он не мог представить другой жизни, разве что пророчил себе худшее будущее, когда он наконец-то попадётся. Он был готов к такому раскладу событий и не особо переживал насчёт этого. К чему Кавински действительно не был готов, так это к падению Империи. В повстанческое движение он ввязался сначала из интереса, потом из-за азарта и из-за того, что ему было интересно: смогут ли они осуществить задуманное, потому что их действия не казались такими уж и глупыми. Но последним, окончательным фактором его пребывания в Сиянии стал Дейв. Или же Лололошка — такое было настоящее имя у их лидера. Кавински проникся Лололошкой за то время, что они взаимодействовали. Он был действительно крут, и Винс признавал это, когда видел комиссара в действии. Когда видел те фальшивые эмоции, что тот выдавливал из себя, чтобы не казаться совсем бесчеловечным, хотя он видел: Лололошка идет против Империи не из-за великих душевных порывов (если у него вообще есть душа), а из-за чего-то еще. Может быть, потому что падение Империи для Лололошки было некой целью, которую ему нужно было выполнить? Кавински предположил это, и когда наступило мирное время, он уже был уверен в том, что Лололошке и вправду нужна цель. Нужна для того, чтобы жить, а не влачить бесполезное существование как какая-то консервная банка. И нет, даже если под «консервной банкой» Кавински и имел в виду Райю, то он никогда не скажет этого. По крайней мере, вслух, потому что Райя может быть агрессивной, а уж Лололошка как за свою железяку переживает… Иногда (всегда) Кавински хочется, чтобы на месте этой Райи был он. Он нуждался в Лололошке. Во всех его проявлениях. Это было темное, низменное желание обладать и сосуществовать вместе с этим «человеком» рядом. Работать вместе с ним, делать все что угодно, главное, чтобы это было с Лололошкой. Это была маленькая фантазия Винса, которая после окончательного падения Империи переросла в нечто большее. Теперь он старался как можно больше времени проводить вместе с бывшим комиссаром. И зачастую ему казалось, что этот интерес был взаимен. Вообще, если Кавински чего-то хочет — он берет это сразу, без лишних слов и действий, даже не смотря на то, через какие трудности придется пройти. Ему плевать. Однако в случае с Лололошкой приходилось действовать аккуратно. Почему-то ему не хотелось подходить первым, не хотелось выставлять себя каким-то влюбленным идиотом или отчаянно желающим мудаком (на самом деле он был всем сразу). Ему казалось, что если Лололошка, заметив намеки Винса и его действия, придет к нему первым с предложением, то он выйдет победителем. В какой игре? Он сам и не до конца понимал, но уже воспринимал это как личную победу. Он, конечно же, с хитрой улыбкой примет все слова, сказанные ему Лололошкой, а внутри его демоны будут радоваться и процветать. Может быть, тогда он снова попробует пустить по вене, чтобы убить себя двойной дозой удовольствия. Одна доза от новой головной боли, под названием отношения, а вторая от наркотиков. «Кайф обыкновенный» как называл его сам Кавински. Хотя, скорее всего, назвать это отношениями будет сложно. Слишком уж безэмоционален Лололошка. Но если отношения будут его целью, то тогда Винс сможет погрузиться в пучины фальшивой страсти… может, даже любви? Смотря то, как хорошо умеет имитировать Лололошка эти чувства. Ответ на все эти вопросы, предположения и желания, Кавински получил неожиданным способом. Это был обычный день, когда Кавински проснулся от головной боли. После того, как все закончилось, он довольно часто просыпался с гудящей головой. На удивление это не было последствием от алкоголя. Это было от того, что он спал по 12-14 часов. Спал он столько от скуки. У него было ощущение, что каждый день длится отдельную вечность, и он уже терялся в череде одинаковых дней. Ночи он уже не видел — спал. Падение Империи оказало на всех влияние, в основном положительное. Но на Винса отрицательное. Скука, излишний сон, вялое тело, потеря веса и много-много других неприятных последствий, которые его выводили из себя. Но больше всего его выводило из себя то, что приходилось жить. Улыбаться, помогать Райе обустраивать мир, посещать вечеринки, мероприятия. И он не мог ничего с этим поделать. Потому что все были счастливы. Кроме Кавински. Ну… или не только Кавински. Еще был Лололошка, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. И, возможно, именно поэтому Кавински сейчас видит его, подняв голову, и продрав глаза от сна. Первой его реакцией было удивление, потом вялое сопротивление и желание вырубить себя, чтобы голова не болела от простых мысленных процессов. А затем заинтересованность, потому что он за те пару минут, когда Лололошка стоял, нависнув над ним, успел более-менее прийти в себя и принять надлежащий вид, который вообще можно было принять в его положении. (Этим видом считалась кривая ухмылка и прищуренные глаза, чтобы не выглядеть совсем простаком). — Доброе утро, Кавински, — приветствует его Лололошка, видя, что тот уже пришел в себя. — Доброе-доброе, — ответил он, поднимая туловище с кровати, садясь на нее. — Ты по какому делу так рано? — он пытается найти часы, чтобы определить время, но его опережает Лололошка. — Не думаю, что двенадцать часов утра это рано. Практически полдень. Кавински мысленно подсчитал то, сколько он спал. Выходило около 13 часов. — Так что ты забыл у меня… «в практически полдень»? — передразнивает он, стараясь выяснить цель. — Перейду, пожалуй, сразу к делу. Хочешь вместе со мной охотиться на всяких пренеприятных личностей и убивать их? — спросил бесцветным тоном, будто не был заинтересован в своем же предложении. Но Винс явственно видел огонь в его глазах, даже сквозь линзы его очков. — Что скажешь? — Я скажу, что еще не знаю все. Какие именно личности и что за движ? Войд что ли возродился? — позволил себя небольшой смешок Кавински, а сам навострил уши, ожидая, что скажет Лололошка. — Нет, Войд мертв, навсегда. Это совсем другое, — он глубоко вздохнул. — Дело в том, что после распада Империи появилось множество людей, которые не знают, куда им податься и что им делать. Ты, возможно, и не видишь того хаоса, что происходит на улицах, поскольку постоянно зависаешь дома. Но на улицах порой творится кое-что плохое. Это хуже даже того, что было во времена Империи. Бессмысленные и хаотичные убийства, домогательства, воровство, взрывы, пожары и все это — малая часть, которую я могу описать, — продолжил Лололошка, неотрывно следя за ним и за его реакцией. — Мы с Райей и остальными стараемся бороться против них, сдерживать, но… но мне кажется, вернее, я знаю, что наши методы не эффективны. И именно поэтому, Кавински, — приблизившись к нему и наклонившись, чтобы оказаться на уровне его глаз, он чуть понизил голос. — Я обращаюсь к тебе, как к бывшему наблюдателю. Я обращаюсь к тебе как к тому, кто скучает в этом болоте без цели, риска и адреналина… давай станем вершить правосудие на обломках Империи, — торжественным шепотом закончил он, и Кавински на секунду показалось, что это благоговение было искренним. — Я согласен, — ответил он завороженно, таким же шепотом. Кавински угадал, что Лололошка придет к нему с предложением первый, но он не угадал с каким — это раз, а во-вторых, оказалось, что выиграли они оба. Лололошка резко оторвался от созерцания глаз Винса, вновь вернувшись в прямое положение. — Выдвигаемся этим вечером. Считай это за ночную смену. И да, Винс, я за тобой зайду, — позволив себе сухую улыбку, сказал Лололошка, уходя, оставляя Кавински время на раздумья. Впрочем, думать он мог сейчас только об одном. — Он назвал меня… Винсом, — криво ухмыльнулся он, когда эта мысль дошла до него.***
— Без лишних слов — идем. Я прихватил кое-какое оружие, однако, думаю, что и ты что-то взял из своего арсенала? — без предисловий, врываясь в дом Кавински, спрашивает Лололошка. — Еще спрашиваешь, — хмыкает тот, кивая на два аккуратных пистолета и патроны. — У меня с собой еще есть всякая мелкая оружка, рассованная по карманам. По типу: ножей, транквилизаторов и прочего барахла, — перечисляет он. — Я готов. — Отлично, выдвигаемся, — кивает он, быстрым шагом двигаясь по направлению жилых кварталов. Кавински предвкушал сегодняшнюю ночь. Он работал с Лололошкой, а это значило, что работа будет, не только простой, но и невероятной. Они быстро слились в одно целое, чередуя свои движения и пули, меняясь местами, убивая и убирая последующие трупы. Это было каким-то развлечением для скучающего сердца, по крайней мере, именно так чувствовал это Винс. — Вперед! — кричит он с дерзкой улыбкой Лололошке, который ввязался в драку с еще одним человеком. Сам Винс в это время убирает чей-то труп, он весь покрыт кровью, кажется, что нет ни единого чистого участка, но ему это нравится. Лололошка ничего не отвечает: он сосредоточен на бое. Но Кавински может поклясться, что он увидел мимолетное движение глаз, обращенное к нему. Он делает удар, пока еще не прибегая к оружию, видно, противник совсем простой, либо он решил наконец-то получить удовольствие, подобное тому, которое испытывает Винс, гоняя своих жертв по кругу, истощая их в битве. Кавински восхищается одновременно плавными и точными, автоматическими движениями, залипая на них, не в силах отвести взгляд. Он стоит в крови, пока держит за руку труп и с азартом наблюдает за чужой борьбой. Его сердце бьется как никогда быстро, попадая ритмом удар в удар Лололошки, подстраиваясь под него. И глаза пылают тем же огнем. Огнем победы и силы. А душа горит от бескрайнего пространства, в которое уносит во время драки, когда ты сливаешься с самим процессом борьбы, отдавая всего себя. Лололошка даже снимает очки, оставляя их где попало и расстегивает куртку. И все это во время боя, потому что он разгорячен, он опасен, он свеж и жив как никогда. Он продолжает и дальше наносить удары, и уже ясно, что победа за ним. Труп за ним. И когда бездыханное тело человека падает на холодную землю, Кавински улыбается широко-широко, как никогда прежде. Его улыбка искренняя и солнечная, да такая, что ей можно сжечь всех оставшихся живых людей в этом городе. Лололошка подходит к нему, волоча новое тело за руку. На его лице улыбка, зеркальная Кавински, хоть и выглядит она на его лице странно. Слишком уж неестественно. Будто робот пытается повторить мимику человека. Но для Винса эта улыбка была самая лучшая и дорогая, а главное — она была только для него: других живых рядом не наблюдалось. Он берет пальцами подбородок Лололошки и наклоняет его лицо вниз. Тот сгибается, подчиняясь. Как цепной пес, готовый порвать за своего хозяина и после принимающий от него ласку. — Хорошая работа, — проговаривает Кавински губами в губы Лололошки, в следующий миг, целуя его. Когда Лололошка отвечает на поцелуй, Винс ощущает себя на вершине риска. — А хорошо он все-таки умеет имитировать чувства, — подумал Кавински, еще больше углубляя поцелуй. Немая сцена, где трупы смотрели на мёртвых "людей", что притворяются живыми.