***
Михаил Тимофеевич Троцкий, двадцати четырех лет от роду, родился и вырос в Калуге, переехал в Томск по личным обстоятельствам. Бакалавр юриспруденции, спустя год работы понял, что не его, и поступил в медицинский. Из родственников имеет только мать, с которой порвал связь сразу после окончания бакалавриата. День рождения — второе февраля. Любит документальные фильмы и театр. Томск задумчиво раскладывал по столу новые документы. Паспорт, страховка, налоговый номер, пенсионный номер, загранпаспорт, водительские права, диплом юриста, прочие мелочи. Подделка документов заняла всего несколько месяцев, и за это время Матвей так и не разочаровался в своём решении. Он потянулся и посмотрел на календарь. Через две недели у него начнётся отпуск. Долгий пятнадцатилетний отпуск. Никаких многовековых воплощений, одни только люди, простые, понятные, предсказуемые люди, которых можно читать с закрытыми глазами. Люди, обмануть которых не стоит и секунды его бесконечной жизни. Красноярск, безусловно, прав: люди скучнее воплощений, и воплощения тоже скучны. Единственное, в чём он ошибается — нельзя раздражать всех вокруг и думать, что это сойдёт с рук. Его нужно выдрессировать. Собака не должна лаять на людей. Собака должна молчать и сидеть на цепи. У него будет целый год, чтобы показать Руслану, кто он и где его место.***
Красноярск сидел на окне и медленно стучал пальцами по подоконнику. По летней улице шли люди. Мужчины, женщины, дети, старики. Скучные до отвращения люди. Хотя, что там скучные. Просто отвратительные, без деталей. Люди простые. Если чуть копнуть, они ничем не отличаются от животных, а управлять ими ещё проще. Надавишь на гордость или страх и всё, они готовы на любую глупость, любую подлость. За четыре века Руслан изучил самые мелкие детали их жалких душонок. Города другие. Из-за веков жизни характер меняется так, как люди и представить не могут. В их языке даже нет для этого слов. Красноярск замечал это много раз: в какой-то момент люди понимали, что он другой. Никто из них не смог описать, что не так, но понимали это все. Единственное, в чем Руслан так и не смог обмануть за четыре века — что он не человек. Если не смог он, то не сможет никто в Сибири. Включая Тумова. Матвей выбешивал. Всегда улыбчивый, всегда спокойный, всегда вылизанный. Всё в его ёбанной жизни под контролем. Он не кашляет лёгкими, не блюёт кровью, не замазывает чёрные круги под глазами, не парится над каждой мелочью, не лежит без сна, не водит машину на опасных скоростях. Одно его слово делает то, на что Руслану нужно тратить дни и недели. Он всегда, блять, идеальный. Матвея хотелось сломать. Хотелось видеть его у ног, растрёпанного, поломанного, хрипящего и просящего о конце. Хотелось испачкать белоснежную рубашку, вывалять в его же крови волосы, переломать рёбра и вскрыть лёгкие. Хотелось сломать его идеальность, чтобы ему было так же погано, как Руслану. Поэтому Енисейский пошёл ва-банк. Меньшее не имело смысла. У него будет целый год, чтобы сделать Матвея неидеальным.***
За первые четыре года окружающие не заметили ничего. Профессора в восторге, однокурсники чуть ли не ниц падают, только толп фанаток не наблюдается. Руслан не мог в это поверить. Он даже договорился с Тверью, чтобы она как независимый наблюдатель проверила, действительно ли никто ничего не подозревает, но даже девятьсот лет опыта не показали Калинине, что кто-то раскрыл глаза. Хоть Смольного тащи. Или римлян. Тулузе, вон, уже двадцать второй век стукнул. Если бы не риск опозориться не только на всю Сибирь, но и на всю Европу, Руслан бы точно пошерстил по связям и вытащил кого-нибудь с двухтысячелетним стажем. Ну не может, блять, быть, что никто ничего не понял! На четвёртом курсе Матвей выбрал хирургическую специальность. Два года практики — ничего не изменилось. Вся больница пускает слюни от счастья и наглухо отключает мозг. Блять, раскройте глаза, идиоты! Ну где вы видели человека, который может выпить две бутылки водки и даже не покраснеть?! К ординатуре Руслан уже смирился. Правильно сделал. Всё точно так же. Ладно. Возможно, на работе что-нибудь пойдёт не так. Или так, смотря с какой стороны смотреть. Тумов сразу после выпуска попал в новосибирскую больницу федерального уровня со специализацией в нейрохирургии. Ёбанный идеал. Конец пари наступал всё ближе и ближе, а Руслан не мог сделать ничего. Тумов, чтоб его черти ебали, просчитал всё: любое вмешательство Енисейского будет рассматриваться как проигрыш, и блядскую систему обнаружения вмешательства Матвей тоже продумал и прописал. Руслан попытался вызнать у Дугара, как можно это обойти, но друг — или не друг, они так и не разобрались — заржал и похлопал его по плечу со словами «раз влез, то отрабатывай по полной». Ёб его мать. А сейчас Руслан, окруженный воплощениями, стоит перед Матвеем и отрешённо размышляет, как именно его будут ебать. Понятно, что сначала Томск выебет ему прилюдно мозг, но что будет дальше? Заставит встать на четвереньки и полаять? Публично изнасилует? До смерти хочется воткнуть Матвею нож в горло и съебаться подальше, но нельзя. Такое ему не простят. Если проиграл, то плати по счетам. Игровые долги надо возвращать. Тумов, блядь, выглядел бодрым и отдохнувшим. Даже слишком бодрым. Такое чувство, будто он помолодел лет на сто пятьдесят. — Надевай, — Матвей протянул ему нечто, в чём Руслан только со второй попытки узнал электро-ошейник, причём металлический. — Тумов, ёб тебя в рот, я собака, что ли?! — Надел. Немедленно. Потом Томск отправил его обратно паковать вещи. «Будешь жить у меня». Ну точно собака нахуй. Ещё и за билеты платить. Вот нельзя было сразу предупредить, что надо брать с собой барахло? Херов Тумов. Никакого уважения к чужим деньгам и времени. Вещей оказалось так много, что пришлось регистрировать на сайте авиакомпании сверхбагаж: два чемодана или сорок килограмм. Поездом было бы дешевле, но Енисейский не хотел светить лишний раз ошейником. Он пытался снять эту херь, пытался разрезать, но ни-ху-я. Из чего Матвей её сконопатил? Из титана? Красноярск с трудом вытащил своё полцентнеровое добро из багажника такси, подкатил его к безупречно выкрашенным воротам и пытался собраться с духом. Казалось бы, что сложного в том, чтобы ткнуть кнопку, но нет. Колени подгибаются, а поднять руку настолько сложно, будто к ней привязан ёбанный танк. Если бы не опора на оба чемодана, Енисейский бы так и сел, прямо на асфальт. Домофон внезапно пискнул и загорелся зеленым. Руслан обречённо открыл металлическую дверь.***
Это не дом. Это обложка журнала, фильм про идеальную жизнь, буклет Икеи, что угодно, но не нормальный дом, в котором живут люди. Всё, сука, идеально. Стены, которых не касалась ни рука человеческая, ни лапа питомца, ни даже ёбанная пыль. Кожаные диваны такого вида, будто их привезли из магазина пять минут назад. Повсюду свет: окна до пола, люстры, скрытые лампы. Картины со стен можно прямо сейчас отправлять в местный музей, и они станут, сука, жемчужиной галереи. Всё было настолько идеально, что Руслан почувствовал себя неудобно, и это при его обычном похуизме к окружению. Он сел на неебически чистый диван. Матвей устроился в кресле напротив и закинул ногу на ногу. Этот псих даже дома ходит в рубашке, брюках и туфлях. — Несколько правил. Первое: никакого алкоголя и табака без моего разрешения. — Тумов, ты сейчас прикалываешься? Мне даже покурить нельзя? — Руслан понимал, что если даст слабину в начале, то Матвей его продавит до дна. — Второе: мои гаджеты трогать запрещено, — Тумов всё равно продолжал. — Если я обнаружу, что ты прикасался к моим телефону, компьютеру или планшету, ты очень сильно пожалеешь. Третье: портить вещи запрещено. В противном случае будешь возмещать их стоимость. — «Портить» — это значит делать их хоть сколько-то похожими на нормальные вещи, а не музейные экспонаты? — Енисейский хмыкнул. Матвей его проигнорировал. — Четвёртое: пользоваться телефоном, ноутбуком и так далее тебе запрещено. — Томск, ты совсем?!. — Руслан встал, но тут же рухнул на колени, хрипя от боли. Матвей держал кнопку ещё секунд пять и наконец отпустил. — Пятое: за ослушание ты будешь наказан. Красноярск с трудом поднялся и упал на диван. На глазах выступили слезы, дыхание сбилось. Матвей точно собрал эту адскую херь сам: никакой нормальный хозяин такое не купит, это просто не будут покупать и производить! — Если говорить кратко: запрещено всё, что не разрешено. Если понял, кивни. — Да пошёл ты!.. Ещё разряд, ещё сильнее. Руслан уже не шипел, а выл. — Значит, понял. Твоя спальня на втором этаже, первая комната справа. Вещи я разложу сам, ты можешь осмотреть дом. Красноярск сидел на диване ещё минуту: ноги подкашивались — потом поднялся и, держась за стены, вышел из хирургически чистой гостиной. Дом оказался большим для одного жильца: метров сто, без учета подвала, который оказался заперт. Гостиная, кабинет, спальня, гардеробная, кухня-столовая, ванная, туалет, на втором этаже кладовая и вторая спальня. И всё в блядских коричневых тонах. У Матвея то ли фетиш на дерево, то ли аллергия на всё остальное, включая пластик и пыль. Особенно пыль. Он что, операции дома проводит? Нахуя такая стерильность? Когда он собирался открыть входную дверь, чтобы осмотреть участок, шею прошила боль такой силы, что пришлось ухватиться за дверную ручку, чтобы не упасть. — Я не разрешал выходить из дома, — тихо сказали сзади. — Томск, блять, ты совсем ёбнулся?! — Запрещено всё, что не разрешено. Теперь разрешаю, можешь выходить. Когда захочешь ещё что-нибудь сделать, говори мне. Руслан смог только нажать на ручку и вывалиться наружу. Матвей определённо ебанулся за пятнадцать лет среди людей.***
Матвей ебанулся не за пятнадцать лет среди людей: он был ебанутым с самого начала. Енисейский неверяще посмотрел на свою тарелку. Брезгливо потыкал содержимое вилкой. Поднял голову. — Что это за хрень? — Это не «хрень», а здоровая пища. Ешь. Это приказ. Красноярск понял, что если не запихнёт в себя хотя бы один кусок, то блеванёт от боли. А если запихнёт, то блеванёт от отвращения. Сложный выбор. — Мне повторить? — Не боишься батарейку посадить? — Матвей посмотрел на него с вопросом. — Не боишься, что батарейка в ошейнике сядет? — Во-первых, не батарейка, а аккумулятор. Во-вторых, он перезаряжаемый. В-третьих, у меня таких четыре. В-четвёртых, я спаял три корпуса для удобства замены. Руслан запихнул в рот полную вилку. Если уж блевать, то по всем причинам сразу. Проглотил, не жуя. — А как мне мыться тогда? Перед каждой помывкой звать тебя, чтобы снять эту хуеботу? — Корпус водонепроницаемый, — Красноярск ругнулся сквозь зубы, и Томск продолжил. — Если ты, Руслан, не разбираешься в электротехнике, это не значит, что в ней ничего не смыслю я. — Блять, да ты хоть в чем-то не смыслишь?! Матвей откинулся на спинку стула и начал загибать пальцы. Двух рук ему не хватило, и он начал заново. — Я не разбираюсь в авиатехнике, — сказал он через полминуты. — Да пошёл ты!.. Разряд.***
— Одиннадцать ночи. Пора спать. — Матвей, ты ебанулся?! Какой спать в одиннадцать?! Разряд.***
— Доброе утро. Я приготовил завтрак. — Иди нахуй, сейчас семь утра… Разряд.***
Разряд. — Я же говорил, чтобы ты спрашивал у меня разрешения, прежде чем что-то делать. — Тумов, блять, мне что, даже молоко без твоего разрешения вскрывать нельзя?! — Да. Разряда не последовало.***
Руслан закрыл дверь в спальню, подпёр её стулом, лёг на кровать и расстегнул ширинку. Разряд. «Он что, блять, сквозь стены видит?!»***
Руслан ещё раз проверил, что его не видно за кустами, и стянул брюки. Разряд. «Да как, блять?!» Разряд. «Сука, у него что, камеры скрытые везде?!»***
Разряд. «Везде. Даже в ёбанном душе». — Матвей, блять, извращенец хуев! Разряда не последовало.***
Матвей удовлетворённо кивнул и положил телефон на стол. Судя по мату, до Енисейского наконец-то дошло его положение. План предельно прост: привести Руслана в нормальное состояние и как следует выдрессировать. Бесполезно учить нервную и загнанную собаку. Стабильный режим сна, регулярное и здоровое питание, отсутствие алкоголя и табака, а остальное сделают скука и нехватка развлечений. Через пару месяцев Руслан начнёт кидаться на стены от тоски, и можно начинать. От скуки Красноярск согласится на всё.***
Через три недели Енисейский начал понемногу привыкать. Его почти перестало тошнить от Матвеевой готовки, спать хотелось не в четыре утра, а в час ночи, блевал он не черной слизью, а коричневой, и почти всегда — не кровавой. Но блядское, сука, настроение. Такое чувство, будто его привязали к американской горке, вкололи смертельную дозу героина и пнули вагонетку. Один раз Руслан сорвался и накричал на Тумова. Это было второе самое хуёвое решение его жизни. На шее скоро будет пятый слой ожогов. Ранам не дают заживать. Голова кружится. Кровавый кашель усилился. Матвей не даёт ему телефон. Руслан уже и умолял, и вставал на колени, и предлагал отсосать, но Тумов отказывался. Руслану нужны люди, ему нужно общение, ему нужны голоса снаружи, чтобы заглушить мысли внутри. Что угодно, только бы их не было слышно. Делать нечего. Мысли снова ебут. От них не отвлечься. Он лежит, а мысли ебут его в перед и зад. Он пытается читать, но не может понять и строчки, пытается разговаривать с Матвеем, но от таких бесед хочется ёбнуть виском об угол стола сначала Тумова, а потом себя. Мысли. Мысли. Мысли. Ещё немного, и он вскроется нахуй. А Матвей просто смотрит, как он сходит с ума.***
Томск вздохнул. — Ну и что мне с этим делать? — Тумов наклонился над трупом. Руслан вскрыл себе горло: встал ночью, спустился в кухню и перерезал шею ножом для мяса. Матвей задумчиво погрузил палец в рану, прокрутил. На пальце остался сгусток крови. Лизнул. Кровь оказалась не солёной, а чуть кисловатой. Интересно. Очень. И цвет у неё необычный. Чуть зеленоватый. Очень, очень интересно. Надо разобраться. Всё равно Руслан бессмертный. Восстановится.***
Когда Руслан открыл глаза, он испугался, что ослеп и оглох, но услышал собственное дыхание и чуть успокоился, однако зрение так и не вернулось. Он лежал на металлическом столе, широкие ремни сдавливали тело, не давая двинуть ни рукой, ни ногой. В горле пересохло. Живот неимоверно болел. Такое чувство, будто из него вытащили все внутренности. Как давно он так лежит? Что Тумов с ним сделал? Выпотрошил? Выебал его труп? Вживил ему свиные органы? Всё вместе? И главное — что будет дальше?***
Он лежал бесконечно долго. Он и бился, и кричал в пустоту, и умолял, и каялся, и плакал, но ответом ему были тишина и темнота. Единственное, что ему оставалось — слушать мысли, даже те, которые обычно были настолько тихими, что он их не замечал. В темноте и тишине их голоса не могло заглушить ничего. «Никчёмный». «Слабак». «Урод». «Неудачник». «Ты проиграл». «Ты на дне». «Сдохни!» «Тебе проще умереть». «Просто умри». Если раньше он глушил их алкоголем, скоростной ездой, азартными играми, русской рулеткой и другими людьми, то сейчас они отыгрывались за десятилетия тишины. Мысли, мысли, мысли. Они идут по кругу, кричат, не дают спать, повторяются, убивают, заполняют разум, затягивают в омут грязи и ненависти к себе. От них не уйти. Нельзя отвлечься ни на пейзаж за окном, ни на обложки книг. Здесь только он и его мысли.***
Кто-то стоит у стола. Его не видно, но кто-то стоит у стола. Он стоит, и его щупальца медленно окружают стол. Этого не может быть, это просто глюки, спокойно, это просто глюки! Но щупальца шуршат по полу, оплетают ножки стола и поднимаются над ним. С них капает что-то остро пахнущее, а на концах — шипы. Руслан замотал головой, пытаясь очнуться, и это сработало. Кто-то пропал. Глюки, блять. Прекрасно. Мало того, что он умирает от жажды и голода, так ещё и ловит галюны. Матвей ему точно ничего не колол? Сколько он ещё так продержится? Это правда, что воплощения могут очень долго обходиться без воды и еды, но даже у них есть предел. Над левым ухом писк. Руслан знал, что там ничего не может пищать, тут ничего нет, но писк продолжался. И он, в отличие от кого-то, никуда не уходил. Через какое-то время Красноярск начал слышать голоса.***
Матвей выпрыгнул из джипа, закрыл дверь — чуть громче, чем следовало — нажал кнопку закрытия двери гаража и вышел. Надо: составить список продуктов и препаратов, которые нужно заказать, вытереть пыль, полить цветы, подготовить банки, проверить сохранность уже готовых препаратов. Он открыл дверь, повесил ключи на крючок, положил кошелёк на полку, переобулся, прошёл в ванную, помыл руки, обработал их антисептиком, прошёл в гардеробную, снял пиджак, переоделся в домашнее. Потом пошёл на кухню, открыл холодильник и записал в телефон, чего не хватает. Потом пошёл в ванную, намочил тряпку, вышел и прошёлся по каждой комнате, протирая подоконники, батареи и полки. Потом достал из кладовой большие четырёхлитровые банки, поставил кипятиться воду в двух кастрюлях и одном чайнике, помыл банки и ошпарил их кипятком. Скальпели и нити можно не дезинфицировать: бессмертным инфицирование не страшно. Осталось только проверить сохранность уже готовых препаратов. Надо отправить их на анализ, в особенности на химический. Будет ли отличаться изотопный состав тканей печени от стандартного? А содержание тяжелых металлов? А изотопный состав лёгких? Надо всё записать. Записать и структурировать. Он открыл дверь подвала и спустился по винтовой лестнице, не забыв нажать выключатель света. В углу раздался хрип. Тумов поднял бровь и подошёл к операционному столу. Руслан отчаянно сжимал веки. Матвей поднял их силой. — Ты живой, — он нахмурился. Планы придётся менять. Матвей ненавидел менять планы. — Я удивлён. Честно говоря, я рассчитывал, что ты оживёшь нескоро, поэтому уехал на месяц. — Руслан смотрел на него с невероятной смесью страха, облегчения, непонимания и ошеломления. — Когда ты очнулся? Красноярск его не понимал. «Кажется, произошла сенсорная депривация, — думал Матвей, постукивая пальцами по столу. Отсутствие информации от органов чувств и отвыкание мозга от умственной деятельности. Он читал о такой пытке, но не планировал её. — Придётся менять планы». Он стоял, раздумывая, а Руслан жмурился, дрожал, пытался порвать ремни, стонал, мычал, хрипел. В холодном свете электрических ламп тело на столе выглядело как труп. «Всё равно восстановится». Томск вытащил из кармана пиджака телефон, набрал в поиске детские видео, поставил максимальные яркость и громкость и, схватив Руслана за волосы, заставил смотреть. На тридцатой секунде Красноярск начал кричать.***
Томск пробовал многое. Он повесил в подвале диско-шар и разноцветный прожектор, поставил и включил колонки и телевизор, опрыскал всё помещение освежителем воздуха, даже начал давать Руслану еду: пряную китайскую лапшу и сладкую газировку, иногда что-нибудь из тайской, вьетнамской или грузинской кухонь. Красноярск уже не сопротивлялся и даже не кричал, он просто лежал, иногда что-то мычал или хрипел. Тумов даже ремни снял, всё равно Енисейский только и делал, что лежал. Всегда бы так. Собака должна молчать. Сейчас Матвей сидел на раскладном стуле и удовлетворённо заполнял блокнот с результатами эксперимента. «Мозг подопытного не справился с перенасыщением информацией. Мыслительная деятельность — отсутствует. Реакция на стимулы — отсутствует. Самоосознание, — Томск посмотрел на лежащее перед ним тело, — отсутствует. Выражаясь тривиально, я сломал ему мозг». Тумов встал, положил блокнот на стул и легко пробежался пальцами по впалому, бледному, покрытому операционными шрамами животу. Реакция нулевая. «Нужно выяснить, осталась ли реакция на какие-либо стимулы». Матвей начал выписывать органы чувств и проведённые опыты: зрение — телевизор и диско-шар, слух — колонки, обоняние — полдюжины освежителей воздуха, вкус — пряная еда и сладкие напитки, осязание… На последнем пункте Томск остановился. А про осязание он забыл. Ай как нехорошо. Нужно навести порядок. Нужно составить план эксперимента.***
Матвей сидел в кабинете и переписывал результаты в программу. Стоило с самого начала вести записи на компьютере, блокнот на девяносто шесть страниц закончился непростительно быстро. Экспериментальных данных было не просто много, их было достаточно. Недостаток экспериментальных образцов Тумов возместил количеством опытов. Если считать, что пять процентов данных являются статистической погрешностью — по два с половиной процента наименьших и наибольших результатов, то требуется провести как минимум сорок повторений для наибольшей точности. Матвей сделал по пятьдесят повторений каждого из шести опытов. Единственный стимул, который продолжал работать — боль. На остальное реакции не было или же она была на уровне погрешности. Томск вздохнул, откинулся в кресле и начал массировать глаза. Похоже, скоро ему придётся купить компьютерные очки. Короткая гимнастика для глаз: направо, налево, вверх, вниз, по часовой стрелке, против часовой, быстрое моргание, повторение, взгляд вдаль. Матвей повернулся в кресле и посмотрел на шкафы, стоящие у противоположной стены кабинета. На полках стояли не только книги, но и всякие забавные вещички, собранные за века путешествий: коралл из Индийского моря, который он нашел на берегу век назад, двухсотлетний бивень моржа, чучело птицы, пойманной им девяносто лет назад в Испании, гомункулюсы Пенфилда, которые ему подарили в Америке в шестидесятых, и множество других памятных вещей. На каждой была бирка с датой, описанием и инвентарным номером. Взгляд Томска зацепился за уродливые, непропорциональные черты гомункулов, символизирующие способность человека ощущать эти конечности: огромные ладони, губы и язык, крохотные руки и ноги и заметный половой орган. Матвей задумчиво стучал пальцами по ручке кресла. Идея. Он, поглощённый изучением инстинктов самосохранения и питания, совсем забыл про самый древний и самый важный — инстинкт размножения. Тумов повернулся в кресле, взял ручку и написал план нового эксперимента. Потом он встал, пошёл в спальню, достал из аптечки в прикроватной тумбе медицинские перчатки и вазелин и спустился в подвал. Во время тех шести экспериментов Томск приостановил нагрузку подопытного излишней информацией: поменял диско-шар и прожектор на торшер с регулировкой света, убрал колонки и телевизор, поставил маленькую этажерку с доступными для понимания детскими книгами, кормил не китайским буйством вкуса, а нормальной русской едой вроде каш и щей. Красноярск лежал на кровати, свернувшись в позу младенца. Матвей увидел в его глазах равнодушие приговорённого. Хорошо, очень хорошо. Он снял с Енисейского всю одежду и аккуратно сложил на стул у кровати. Руслан никак не реагировал. Матвей надел перчатки, открыл баночку, смазал пальцы вазелином, поднял взгляд на Енисейского и мысленно хмыкнул. На лице Красноярска появилась искра осознания. — Раздвинь ноги. Искра стала мыслью. Руслан наконец-то начал думать. — Расслабься, — Матвей сел между ног, поправил перчатки и положил руку на бледное, худое бедро. — Иначе будет больно. Строго говоря, эксперимент можно закончить прямо сейчас. Подопытный отреагировал на неболевой стимул, нулевая гипотеза опровержена, экспериментальная гипотеза подтверждена, однако Матвей хотел продолжать. Секс никогда его не интересовал, ни в юности, ни сейчас, но власть над людьми ему нравилась всегда. — Томск… — хрипло сказал Руслан. — Ты… Что ты делаешь? — Сижу перед тобой, — Матвей улыбнулся. Ответ истинного юриста — совершенно правильный и совершенно бесполезный. Красноярск вздохнул и закрыл рукой глаза. — Как давно ты начал думать? — Не ебу. — И даже ничего мне не сказал? — А смысл? Всё равно ничего бы не изменилось. Матвей усмехнулся и чуть пощекотал испещрённый шрамами живот. — Ты прав, — он спустил руку с живота на пах и чуть сжал. Енисейский судорожно вдохнул. — Я же говорил расслабиться. Спокойно. — Трудно расслабиться, знаешь ли, когда меня собираются выебать. — Расслабься. Это приказ, — бедро под рукой действительно расслабилось. — Хороший мальчик. — Блять… — Не ругайся. Руслан убрал руку с лица и выругался взглядом. — Молодец, — Матвей провёл рукой по бедру, понял, что надел перчатки рано, и осторожно, чтобы не порвать, снял их. Руслан следил за ним, не моргая. Потом Томск переместил ладонь с паха на грудь и медленно сжал сосок. — У тебя такое лицо, будто ты не выебать меня собираешься, а прооперировать. Матвей на мгновение замер. Удивительно, но Руслан был прав: в голове царила та же холодная сосредоточенность, что при операции. — А у тебя на это встаёт. Теперь замер Руслан.***
«Сука, где он так научился? — Руслан цеплялся за простыню всеми пальцами и пытался не забывать дышать. — Хирурги так после смены практикуются, что ли?! Сука бля-я-я…» Матвей гладил грудь, царапал бедра короткими ногтями, сжимал шею, оттягивал соски и делал это с таким лицом, будто решал математическую задачу: сосредоточенность, холодное удовольствие, ни капли желания. И это блядски возбуждало. Мозг неумолимо отключался, его коротило от удовольствия, перед глазами летали искры, такое чувство, будто выбило предохранитель и всю систему замкнуло. Ледяные пальцы сомкнулись на горле, Руслан попытался дёрнуться, но Матвей надавил коленом между ног, и он задохнулся от боли. — Тебе нравится, когда над тобой доминируют, — Тумов улыбался. — Тебе нравится унижение. Ты хочешь, чтобы тебе говорили, что делать и что думать. Матвей разжал хватку, Руслан закашлялся. — Ты себя ненавидишь, хочешь искалечить, уничтожить, отдаёшься тем, кто тебя берёт, а потом ломает. Ты любишь страдать, ибо для тебя это единственный способ дать выход эмоциям, которых ты стыдишься и боишься и потому выставляешь напоказ. Шорох латекса. — Раздвинь ноги шире. Холод внутри. — А сейчас… Руслана выгнуло от боли в шее. Он кричал. — Ты хочешь, чтобы я взял тебя, как последнюю шлюху, жестко выимел, а потом бросил здесь одного, в темноте, холоде и одиночестве. Второй палец. — И ты будешь упиваться своей болью, погружаться в неё с головой, как в море, потому что под водой ты не слышишь себя. Руслан снова выгнулся, но от удовольствия. Матвей нажимал внутри, заставляя его скулить и поджиматься, задыхаться и цепляться за простыню. — Ты пытаешься отвлечься от моих слов на своё тело, концентрируешься на своих удовольствии и боли. Разряд. Красноярск вскрикнул и обмяк, но Матвей снова заставил его застонать. Томск играл с ним как с марионеткой, дёргал за верёвочки, выгибая, управляя, играл на нём как на пианино, извлекая ноты и аккорды. Не человек, а инструмент: управляемый и безотказный. — Ты жалок, Руслан. Ты так же жалок, как люди, которых презираешь. Тумов вытащил из него пальцы, Красноярск попытался вдохнуть, но тут же задохнулся от нового взрыва. — Тобой так же легко управлять, как ими, — Матвей двигал рукой вверх-вниз, выбивая стоны и хрипы. — Думаешь, я ломал голову, как тебя подчинить? Я просто посмотрел на людей и повторил за ними. Мне не потребовалось и года, чтобы настроить тебя так, как я хочу. Руслан всхлипнул и обмяк. В ушах стучало, руки дрожали, ноги свело, дыхание сбилось окончательно. — Ты жалок. Ты создан людьми, по людскому образу и подобию, и прост как твои создатели. Красноярск не смог ничего ответить.