***
— Да пропади ты пропадом! — расшитый бахромой торшер летит прямо в стену, задев вазу на тумбочке, и та шумно разбивается об пол. Навия обессилено падает в кресло, даже не взглянув на разлетевшиеся осколки. По её щекам продолжают течь горькие слёзы, скатываясь крупными каплями на юбку платья. — Папочка, я обязательно узнаю правду. Я очищу твое светлое имя. Чего бы мне это ни стоило. — опустив голову, она продолжала повторять эти слова снова и снова, будто пытаясь убедить саму себя, что не всё ещё потеряно. — Демуазель? — после короткого стука, дверь приоткрылась и показалась седая голова Мелуса. — Прошу прощения за беспокойство, но… — его взгляд невольно упал на девушку в кресле, свернувшуюся в жалкий комочек. Подрагивающие плечи явно выдавали её состояние. — Демуазель, что с Вами? — он, сохраняя тактичность, но при этом проявляя типичную для их взаимоотношений заботу об осиротевшей дочери некогда уважаемого Мелусом босса, осторожно вошел в комнату, приблизившись к ней. — что за новость так опечалила Вас? Мелус по-особенному относился к своему молодому боссу: беспрекословно выполняя все её поручения, доблестно защищая честь Спина-ди-Росулы и вместе с тем, юной ее главы, он всё ещё помнил леди Каспар совсем малышкой, ведь она выросла буквально на его глазах. Между всеми членами организации были и без того достаточно прочные связи, а в случае Мелуса они в разы преумножались, делая его не только отличным подчиненным и мудрым советником, но и действительно близким человеком для Навии, для которого эта занятость была чем-то намного большим чем просто работа, а девушка — не только босс, но и подопечная. Навия, вырванная из своего маленького мирка, над которым она впервые за долгое время позволила сгуститься серым тучам, подняла заплаканные глаза на мужчину: — Мелус… Прошу прощения, мне не пристало раскисать. Это не достойно ничьего внимания, всё в порядке. — она выдавила еле заметную улыбку, что стоило ей немалых усилий. Несмотря на нелегкую в какой-то мере судьбу, она редко позволяла себе подобные минуты слабости: жизнерадостная натура и занятость семейным делом не давали для этого ни возможности, ни повода. Но сейчас, когда девушка оказалась выбитой из привычного течения жизни, стало очевидно, что остановить этот поток эмоций не так-то просто, особенно, когда редко себе такое позволяешь. — Мисс, Вам всё же стоит указать на причину ваших слез, я уверен, она действительно стоит внимания и участия, и не только моего, раз это вызвало в Вас столько переживаний. — Мелус по-отечески погладил её по плечу широкой морщинистой ладонью. — если только Вас не расстроила эта ваза, ведь, кажется, ей уже досталось. Навия, наконец обратив внимание на беспорядок вокруг себя, опустила глаза на мелкие осколки фарфора: она пыталась склеить свои переживания, так подобные им, в единое целое. «От чего же так больно?»***
Месье Невиллет, несомненно, не ожидал, что разговор, начатый путешественницей с целью узнать детали старого дела, перерастет в такой эмоциональный взрыв в его кабинете. «За твоими словами нет эмоций — ты сказал это только потому, что считал нужным.» Эти слова были первым колким ударом прямо в сердце юдекса, перед которым стояла глава Спина-ди-Росула. Одна его короткая и столь простая фраза «Мне очень жаль» внезапно переполнила чашу горечи безутешной девушки, и вся ее печаль, что она не смела показывать никому, дабы «сохранить лицо главы», с головой накрыла бедняжку. Не в силах больше сдерживаться, ее эмоции бурным потоком обрушились на высокую фигуру верховного судьи, который едва ли мог выдержать сие давление. Но действительно ли ему было настолько безразлично? Отнюдь. Невиллет очень уважал господина Калласа как человека и как главу совершенно новой организации, а его стремление помочь людям в расследовании многих дел только доказывало его надёжность и благородство. И те злосчастные дни — сперва обвинение в убийстве, расследование, назначение часа суда, а после ещё и смерть на дуэли — отпечатались на сердце глубоким порезом, но… Но мог ли он в тот момент что-то сделать, о чем в лицо и спросила белокурая девушка напротив. С одной стороны да, он мог. Он мог сделать и тогда, и намного раньше. У мужчины на самом деле был ответ для главы Спина-ди-Росула, однако он вряд ли сейчас ее утешит, а потому… Этот разговор между ними ещё продолжится. А пока… Невиллет не имел смелости смотреть прямо в заплаканные светлые глаза напротив, ему было действительно очень жаль. Это было видно по печальным опущенным в пол сиреневым глазам, но захотела бы Навия прочесть, что за эмоции они в себе таят в данную секунду? Маловероятно, ведь захлебывающаяся в собственных слезах от горя и несправедливости девушка мало что способна была разглядеть за мутной пеленой слёз, заполнившей всё вокруг для неё на тот момент. А потому, закончив диалог, хрупкая фигура спешно удалилась, а провожали ее все те же печальные глаза. Едва блондинка покинула дворец Мермония, как за окном за секунды потемнело, а по стеклу активно забарабанили капли дождя. «Для тебя человеческая жизнь — ничто по сравнению с суровыми законами, которыми ты так дорожишь!» Верно. Человеческая жизнь для того, кто жил и проживет ещё в этом мире не одну сотню лет, и правда всего лишь миг, но каким он бывает прекрасным: ярче звёзд на ночном небе, чище драгоценного камня. И господин Каллас был одним из таких самородков, и Невиллет находил для себя Навию очень похожей на него. Такие люди вызывают искренний интерес и восторг, а наблюдать за ними — истинное удовольствие и дорогого стоит. С губ слетел тяжелый вздох, а грудь сжимало будто в тисках, не давая свободно дышать. Могло ли это чувство хотя бы на долю сравниться с чувствами безутешной леди? Ни в коем случае. «Всем и так прекрасно известно о равнодушии верховного судьи!» В его голове продолжали мысленно прокручиваться эти колкие фразы, этот короткий, но столь тяжёлый разговор. Равнодушие… Таким его видел почти каждый житель Фонтейна, но если б они знали, сколько печали и сожаления он носит в своем сердце все то время, пока Невиллет занимает свой пост, вряд ли бы нашелся хотя бы один человек, чье сердце выдержало этот груз, не разорвавшись на части. Глаза зажмурились, а брови опустились ниже; рука в темно-синей перчатке переместилась на грудь, чуть сжимая пальцами одежду. Настоящие эмоции не так просты, и ещё более сложно научиться их выражать и показывать, особенно без страха и многочисленных внутренних рамок, что выстроились одна на другую, превращаясь в мощнейший блок.***
Кое-как успокоив заботливого Мелуса и уверив его, что всё в порядке, Навия постаралась сместить фокус его внимания со своих внезапно нахлынувших девичьих слез на рабочие вопросы. Однако, оказавшись вновь наедине с собой и своими мыслями, воспоминания затягивали её словно водоворот. Закрыв глаза, Навия вновь оказалась в том проклятом архонтами дне: Она помнила всё до мелочей, как если бы это происходило вчера, уж никак не могло пройти три года… три года отчаянных попыток доказать несправедливость однажды вынесенного приговора, слетевшего с губ того, кто некогда являлся для неё чистейшим воплощением справедливости. Сидеть в зале суда для неё было далеко не впервой: она нередко, как и многие фонтейнцы, оказывалась здесь в качестве простого наблюдателя, зрителя на этом маскараде человеческих судеб, не всегда осознавая всю серьезность происходящего. Для неё, как и для большинства, зал суда являлся чудесной возможностью прикоснуться к божественному: к священной в родном регионе воле закона, вершащей справедливость. Иногда она была здесь и как ответственная и внимательная ученица своего отца, который являлся для неё не только единственным опекуном, но и авторитетом, идеалом, к которому она всегда должна стремиться. Выполняя по началу его даже самые незамысловатые поручения, она ощущала себя частью того самого священного судебного процесса и всегда гордилась своим участием в восстановлении правды и помощью в принятии поистине справедливого решения. Когда же она стала полноценным участником Спина-ди-Росула и готовящейся преемницей своего отца, её можно было заметить в оперном театре всё чаще, но она всё так же внимательно следила за ходом процесса, желая уловить каждую его деталь. Верховный судья, будучи личностью, находящейся во главе всего того, что девушка воспринимала с особым уважением и трепетом, представал перед ней олицетворением справедливости и беспристрастия. Именно он выступал гарантом совершенства судебного процесса и отсутствия предвзятости в выносимых решениях, и Навия, наблюдав не один их десяток, знала, что с его уст никогда не будет сорван приговор, который дал бы ей усомниться в этом. Огромное уважение к его фигуре и даже некоторая неприступность судьи делала его образ в глазах юной Навии божественным и в кой-то мере недосягаемым, даже несмотря на их личное знакомство. С теми же мыслями и с будто бы абсолютной уверенностью, она вошла в зал суда в тот самый день. На её лице не дрогнул ни один мускул и во время всего длительного процесса с продолжительными речами обвинителя и её отца в роли ответчика. Её спокойствие объяснялось просто: она знала, что её отец не совершал преступления, а в этом зале никогда не будет обвинен человек, который виновным не является. Нет, юдекс не допустит этого. Месье Нёвиллет и сам не ожидал увидеть на скамье подсудимых самого месье Калласа, человека, которого уважали многие в Кур-де-Фонтейне, и юдекс был в их числе. Даже предлагал помощь, но зная этого господина он ничего другого, кроме как шутливого отказа от любой помощи со стороны судьи, не ожидал, более того: судью бы скорее удивило согласие на помощь. Но сейчас… У них не дружественная беседа, к сожалению, а заседание суда, и тот факт, что придется судить этого прекрасного человека, отразился ножом в сердце, где-то в его самой глубине. Но лицо юдекса даже не дрогнуло, оставаясь таким же серьезным и очень холодным на эмоции. — В соответствии с решением Оратрис Меканик де’Анализ Кардиналь месье Каллас объявляется… — На этом моменте девушка вдохнула немного воздуха, задержав дыхание: «Совсем скоро это закончится…» — …виновным. Озвученный им же самим приговор прозвучал для юдекса словно выстрел стрелы, пробивающей грудную клетку и устремляющей свой острый наконечник прямо в его сердце и …сердце Навии. Она поднялась на ноги, будто бы стараясь вслушаться лучше в только что прозвучавшую фразу, не веря в то, что услышанное ею могло быть в действительности сказанным. Тем не менее, лица отца и остальных участников Спина-ди-Росула многократно подтверждали, что она всё расслышала верно с первого раза. Её разум будто попросту был не готов принять происходящее и она, чуть попятившись, судорожно качая головой, всем видом отрицала все услышанное и увиденное. Её глаза забегали в поисках спасительной «правды» — пусть кто-то скажет, что это шутка или очередная неудачная постановка. Она поймет, она, так и быть, простит эту глупость всем. Взгляд остановился на юдексе: его фигура величественно восседала на своем троне как и прежде. На секунду ей даже будто бы удалось поймать его взгляд, в попытках получить ответ на свой вопрос, который был очевиден настолько, что даже не требовал того, чтобы его произнести вслух. Но взгляд судьи оставался пустым и холодным, в нем не было ни ответов, ни…эмоций. Будто бы это был обычный дежурный приговор, будто бы так и должно быть. Ведь все формальности соблюдены, а значит для очередного торжества справедливости нет никаких преград. Всё честно, всё правильно. Но её сердце разбивалось на части, вырываясь из груди и крича так громко, но слышно только ей одной: «Нет! Это всё неправильно. Это ошибка!» — Навия чувствовала, как она падает в пропасть, не имея возможности схватиться за что-то, что могло дать ей хоть какую-то надежду, а сверху на неё сыпятся острые осколки её веры в чистейшую справедливость фонтейнского судьи. В зале за секунды образовался шумный рой из возмущенных голосов присутствующих: одни голоса, что требовали отпустить подсудимого, спорили с голосами, что выступали в поддержку приговора. — К порядку в зале суда! — с пронзительно громким стуком металлического резного конца трости об пол также пронзительно прозвучал и голос юдекса, что уже перевел свой взгляд на сидящих в зале, и на доли секунды он зацепился за нее. От того, что мисс Навия наблюдает за приговором своего отца стало ещё больнее и даже… Совестно перед ней. Мог бы кто-то представить, что в этот момент она чувствует? Месье Невиллет мог лишь предполагать, опираясь на свой пусть и богатый опыт наблюдения за эмоциями людей, и все эти догадки роем окутывали его сердце. Но лицо не смело выдавать свои эмоции, тем более в зале суда, тем более в роли верховного судьи. Месье Каллас изъявил желание выступить на дуэли, чтобы отстоять свою честь и невиновность. Нёвиллет не смел ему запретить — ни в лице верховного судьи, ни в лице хорошего знакомого, — а потому он лишь попросил мисс Клоринду пойти на «сцену». И пока оба дуэлянта спускались, где-то в глубине души закралось сомнение… «Быть может, здесь скрывается некая ошибка?» Но доказательства получены — их определенно было достаточно для оглашения обвинительного приговора, к тому же раз Оратрис также признала Калласа виновным, значит так оно и есть? Но все же в этом деле было что-то не так, словно мелкий мусор попал в шестерёнки и мешал их плавному отточенному ходу. И вот на сцене были двое: мисс Клоринда и господин Каллас. И прежде чем свершится неизбежное, глаза дуэлянтки глянули на Калласа, будто безмолвно перед ним извиняясь и сожалея за то, что случится через мгновение. Револьверы на позициях, дулами направленные друг на друга. Клоринда знала, что ее «соперник» не нажмёт на курок, но это сделает она, таким твердым быстрым жестом. Она должна это сделать. Пронзительный оглушающий выстрел… Вскрики со стороны зала… И в ту же секунду бездыханное тело мужчины камнем падает на пол, на котором образовывается лужа алой крови. Не в силах наблюдать за этим, Клоринда спешно удалилась, бросив молящий взгляд на Навию, а месье верховный судья, отведя свой взгляд от тела, также взглянул на белокурую девушку, из чьей груди вырвался пронзающий истошный крик от боли утраты. Ощущение было словно пуля попала не в Калласа, а прямиком в грудь судьи, вызывая невыносимую колющую боль, которая нарастала от сдавливающих тисков облика беспристрастного правосудия. «Простите меня, месье Каллас… Простите меня, мисс Навия. Мне очень жаль» — прозвучало в голове судьи в надежде, что его мысли дойдут до бездыханного тела и до безутешной девушки, которую пытались сдержать пара ее охранников. Ему действительно было очень жаль… Кажется, и сама Навия не сразу поняла, что её истошный крик, до краев наполненный болью, звучал уже не только в её душе рядом с зияющим ранами сердцем, но и теперь из её уст. Но в этот момент она не слышала ничего и никого вокруг, в том числе свой голос: всё смешалось в единый, давящий на сознание шум. Воздух, в секунды пропитавшийся отчаянием и свежей кровью её дорогого сердцу человека, стал тяжелым и душащим, но она продолжала глотать его высохшим ртом, захлебываясь в своем собственном крике. Она рванула вперед, к нему, на эту в миг ставшей ненавистной сцену, но крепкие руки удерживали её. Удивительно, откуда в такой хрупкой юной леди внезапно взялось столько сил, но даже двое крепких мужчин с трудом сдерживали ее. Перед глазами плыло, руки и ноги переставали слушаться, но горе, так резко обрушившееся на неё, лишь разрывало в ее душе всё более глубокую рану, которая была настолько ощутима и реальна, как если бы на самом деле рвалась ее плоть. Нет, никто не остановит её от того, чтобы проститься с отцом. И вот, уже спустя каких-то несколько секунд, она прорывается к нему. Его лицо, даже в такой момент, продолжало отражать его достоинство. Она аккуратно взяла его руку, всё ещё немного теплую, не обращая внимания ни на что в этом зале. В этот момент существовала только она и её любимый папа, всегда способный успокоить её, одним лишь ласковым словом, одним лишь ободряющим похлопыванием по плечу. Так и сейчас, она опустилась рядом с ним на пол, покрытый ковролином, ища рядом с ним утешение, опору и силы жить дальше.***
«Да как он смеет просить прощения! Как он может сожалеть! Ему всё это чуждо…» — тяжелые воспоминания рассеивались и перед глазами снова было безразличное и безучастное лицо судьи, тонкие губы, цедящие извинения. «Да как он смеет просить прощения! Лучше бы ничего не говорил вовсе.» Навия открыла глаза, всё ещё полные слез: Мелуса уже давно не было рядом с ней. Хорошо, что он знает её с детства и может легко понять, в какой момент лучше оставить её одну. Осколков на полу тоже не видно, а несчастный торшер стоял на своем прежнем месте. Как жаль, что душевные раны нельзя залатать так же быстро, как навести порядок в комнате.