Эльфы на Диком Западе: Убить Большого Билла

— …Идиот. Болван… — прошептала Донна, даже не пытаясь орать и предупреждать своих спутниц, и от того ее ужас и ошеломление делались еще глубже. — Тупой самонадеянный кретин! Господь милосердный, а я обрадовалась!.. — Стой, — тихо сказал Маэдрос, перехватывая ее занесенную в ярости руку. — Слушай. Я дерусь коротким и длинным клинком. Стреляю из арбалета. Я воюю много лет. И я очень быстро учусь. Это всего лишь разновидность арбалета, я к ней приспособлюсь. Успокойся. Перестань бояться и учи меня. — Воюешь много лет — и не умеешь стрелять? Как может быть такое? — Донна выдернула руку с трудом, и лишь потому, что Маэдрос сам разжал пальцы, не желая ее принуждать. — Силен ты, однако… Странным образом, это успокоило ее. Она взяла свой Спрингфилд и начала неспешно заряжать, давая снова рассмотреть каждое движение. Ее руки еще вздрагивали. — Откуда ты взялся на мою голову? — Издалека, — сказал коротко Маэдрос. — Из очень дальнего угла мира. — Господь, дай мне терпения… — она шумно вздохнула, переводя дух. — Ты всерьез думаешь научиться стрелять за одну ночь? — Не стрелять, а пользоваться ружьем, — напомнил Маэдрос. — Стрелять я умею хорошо. Он не стал повторять про железную руку. Только вспомнил, как пришлось после лука приспосабливаться к гномьему арбалету, когда одна рука может лишь поддерживать и направлять. Он смотрел на движения женщины, давно заученные и бездумные, которые она замедляла сейчас лишь усилием воли, и мысленно раскладывал, как повторить это левой. Прозвучал оглушительный выстрел. Одна из трёх вершин колючки в конце лощины отлетела прочь, разбрасывая куски зелёной плоти. Взвизгнули и захрапели лошади поодаль, донёсся громкий уверенный голос Келегорма, который их успокаивал. — Повторяй, — Донна сунула ему карабин. — Я поправлю. Мысленно держа образ ее рук перед глазами, Маэдрос стал воспроизводить ее движения. Медленно, чтобы не сбиваться. Утром он сделает это быстрее. — Правильно, — сказала она с удивлением. — И снова правильно… Господь милосердный, ты меня что, нарочно напугал? — Нет. Зачем мне это? — Вдруг ты решил, что это смешно. — Ты мой стрелок. Ты учишь меня. Зачем мне смеяться над тобой? — Потому что я всего лишь женщина, например? — сказала Донна невесело. — Женщинам с непривычки может требоваться больше храбрости, чтобы сделать то, что привычно мужчине. Это достойно уважения. Над чем здесь смеяться? И все же она сама рассмеялась и закрыла лицо руками. — Господи, для чего ты мне послал проповедника, да еще такого красивого и так поздно? — сказала Донна скорее самой себе. — Если мне суждено умереть, я умру, хохоча как никогда. Маэдрос ее не понял. Почувствовал лишь, что она боялась уже не больше, чем обычно, просто подбадривала себя такими словами. — Мало что в мире суждено. Не пугай себя преждевременно, — предложил он. — Все в этом мире уже предписано Создателем нашим, — сказала Донна назидательно. — Мы просто не знаем, что именно он нам предписал. Жизнь или смерть, ад или рай… Слушай, Май… а христианин ли ты вообще? Здесь осталось только порадоваться внимательности, с которой он слушал местных вчера и утром и саму Донну за обедом. — В Создателе я не сомневаюсь, если ты об этом, — сказал он сдержанно. Хотя бы потому, мысленно добавил он, что своими глазами видел тех, кто строил и хранил этот мир… Вслух этого говорить не стоило. Во-первых, здесь что-то произошло с верованиями, во-вторых, за прошедшие тысячи лет смертные об этом все равно напрочь забыли. — А, так ты просто невежда, как иные мужики, — ввернула Донна с заметным удовольствием. — Завоевался в своем дальнем углу… Хм, а где у нас такой дальний угол? — На севере, — сказал он наугад. — Допустим, я невежда… Перехватив ружье так, как доводилось когда-то держать арбалет, и как держал его Карантир в лавке оружейника, он поискал глазами подходящую цель. Донна тоже огляделась, прищурясь. — Правую верхушку того кактуса, — предложила она, указав пальцем. — Нажимать на спусковой крючок надо плавно, медленно. Будь готов к сильной отдаче. С севера, говоришь? Индейцы канадские вас, что ли, вырастили? Назначение маленькой петли наверху ружья — для прицеливания — он понял сам. — Нет, стой. Не шевелись… — Донна деловито обошла его кругом. — В плечо упри получше, понадежнее. — Поправила сама. — А то отдачей выбьет плечо, или замком в зубы твои ровные, то-то будет весело. Вот так. Нажимай плавно. В плечо мощно ударило. Значит, если стрелять долго, плечо заболит, особенно с непривычки, понял он. Зато выстрел идет совсем по прямой, по крайней мере, на таком расстоянии, и поправки на ветер и тяжесть не нужны вовсе. Если стрелять на дальность, пожалуй, могут понадобиться… позже он это проверит. Колючка чуть вздрогнула. Но макушка осталась на месте. — Хорошо для первого раза, — Донна внимательно на него смотрела, словно проверяя, не шутит ли он все-таки. — Допустим, я невежда, — повторил Маэдрос, тщательно перезаряжая карабин. — Как из этого следует предопределенность? — Может, ты и Библию не читал, рыжая твоя голова? И в церковь не ходил? — Я или воевал, или работал, — как бы постараться ей напрямую не соврать? — Знания о том, что Создатель существует, мне было вполне довольно. Так что тебя смущает? — Господи… — повторила Донна уже в который раз, всплеснув руками. — Да ты католик, что ли, рыжая голова? За что мне это все? Мало того, что стрелять не умеет, так еще небось и католик, Святого Писания не читавший! Маэдрос тщательно прицелился, промедлил, не решаясь, затем снова выстрелил. Отлетела оставшаяся верхушка кактусовых лап. Медленно повторил все движения ещё раз, готовя Спрингфилд к бою. Огляделся, подыскивая новую цель. — Вон тот, — ткнула зло пальцем Донна в кактус, отстоящий в два раза дальше. — Попади для начала. Он медленно и тщательно отмеривал порох из маленького сосуда. — Ты не ответила. — Я, положим, не проповедник, — сказала Донна хмуро, когда дальний кактус вздрогнул. — Низко взял. — Ну ты же не мужик и не невежда, — вернул Маэдрос ее слова. — Ну хорошо, пропащая ты душа. Вот я скажу, что Господь наш Иисус и Отец его уже все в нашей жизни рассудили и выстроили, наперед решено, попаду я в ад или рай, и что я в жизни натворю, и остается только прилежно трудиться, делать что должно и надеяться. Легче тебе стало? — Нет, — сказал Маэдрос. — Зачем тогда ты выступила со мной против Большого Билла, если ему все равно суждено быть убитым? Почему не сидишь дома и не ждешь, когда его убьют? Теперь перезарядить побыстрее. С четвертого раза у него получилось ускориться. — Потому что я хочу хоть попытаться эту сволочь пристрелить за Александера! Может, это я или вот ты, и будем орудием Господа, которое его поразит! — Но это ты решала, ехать или нет. Никто не примет решения за тебя. — Господь наперед знал, что я решу, — отрезала Донна. — И уж, наверное, он знал, что в наш город занесет таких сумасбродов, откуда не ждали. Не знаю уж, зачем Господь выбрал таких… невежд как вы, ружья в руках не державших. Точно, индейцы вас украли и вырастили, хорошо хоть ума сбежать хватило. Ты братьев-то зови, что ли. Пусть тоже стреляют. Кажется, спорить с ее странными идеями было бессмысленно. А с ее идеями об их происхождении даже не надо было. Еще немного она так поразмыслит вслух — и готовая легенда сложится. — Позову чуть позже. — Так стемнеет совсем. — Мне не мешает. — Вот же ж упертый! Зови братьев, пока я хоть что-то вижу! — сказала она с негодованием. — И что, твои братцы такие же невежды? — Слушай, Донна, — сказал Маэдрос сквозь зубы. — Мы все владеем оружием и ремеслами. Я еще посмотрю, кто здесь невежда. Какого… рожна тебе от них еще надо? — Зови своих обормотов, — повторила женщина и вздохнула. Ее воинственная вспышка уходила, сменяясь терпеливой усталостью. — И главное, девчонкам не говори ничего, не пугай. Пусть думают, что вы новые ружья пристреливаете. …Потом Келегорм очень возмущался. Выстрелы пугали их лошадей отчаянно, ему пришлось приложить все силы и всю волю, чтобы удержать их и запретить спасаться бегством. А коротконогим здешним лошадкам, оказалось, все нипочём, лишь бы стреляли не над самым ухом. Младшие без него выпили на двоих больше половины котелка этого горького отвара под названием кофе и умчались. Остальное Нэн оставила «нарочно для караульных»: даже горький запах этого варева бодрил. Братья разделили стражи на четверых, и Маэдрос взял себе первую, потому что знал — сразу не заснёт. И если в первую ночь они засыпали, словно дети, то сейчас каждому найдется, о чем подумать в звёздном сумерке. Он сидел, всматривался неотрывно в небо, где уже и звёзды исказились, сдвинулись со своих мест, где созвездие Серпа сузилось и сделалось ковшом, а Луинамирэ сдвинулась далеко в сторону, и вокруг нее больше не вращался небесный свод. Ему хотелось бы думать о том, что это значит. О том, что сделало мертвым камнем Луну. А думалось все больше о тяжести карабина в руке, и о том, что ствол при выстреле дёргает чуть вверх, и нужно подправлять его. Когда Келегорм сменил его, Маэдрос опустился на попону, завернулся в плащ — и, сам того не ожидая, ушел в глубокий сон. * Чаще всего он видел-слышал в этой Грезе Маглора. С тех пор как тот здесь все же появился, он не оставлял Маэдроса одного слишком надолго, и иногда его звучание напоминало дружескую брань. Двое средних держались вместе, как и до последнего, и даже Маэдросу был слышен диссонанс их песен. Они держались друг друга, держали друг друга — и поддерживали неким образом в себе этот разлад, эти вплетенные в них резкие ноты. Встречать их было тяжело. Всегда приходили воспоминания, а потом мысли, что он не сделал, чтобы они не стали такими. Они, эти мысли тоже были диссонансом, подсказывал ему разум, но он сжился с ними — как можно было действительно счесть их фальшивой нотой? Легче было с младшими, простыми и ясными. Он видел-слышал их поющими вместе, как два языка пламени, то злого, то ласкового. Они повторяли здесь, как и там, друг за другом все разлады своей мелодии, не особенно задумываясь, принимая ее как есть и повторяя дальше. Приближаясь, он слушал их — и не вмешивался. Одинокая песня Карантира, похожая на звон гонга и охотничьего рога, встречалась вблизи Маглора или неподалеку от двоих средних. Карантир радовался созвучию-соприкосновению, когда оно случалось, но нечасто стремился к нему сам. И только в Маглоре Старший не мог расслышать неверных нот. Он просто был, притягивал к себе одним видом и звучанием своим, а потом исчезал, чтобы вернуться, и разбудить, и сказать что-то о других… Лишь к отцу у них не получалось приблизиться. Его вспышки голоса и света оставались далёкими и раскалёнными, словно окутанными пеплом. Словно отталкивающими всех. И каждый раз, пытаясь к нему подобраться и отступая от жара и пепла, Маэдрос надолго оставался наедине с чувством своей слабости и бесполезности. И оттого пытался все реже и реже. К ним приходили иногда… обитатели грезы, звал их Маглор. Их звук-образ был ясным и простым, они пытались порой заговаривать с ними — но Маэдрос не чувствовал, что ему есть о чем говорить с ними. И так длилось очень долго. Собственная память и соприкосновения с братьями заполняли эту длительность, и было смутное понимание некоего ожидания от них — и усталого своего отторжения, вызванного чужими ожиданиями. Что вы ещё от нас хотите, думал он иногда, когда эти чужие чувства доносились до него отзвуками и отблесками. Мы уже все сделали и гораздо больше, чем хотели. Однажды… что-то собрало их вместе, а это бывало нечасто. Здесь было время и место разговоров наедине — в те времена, когда не говоришь с собственной памятью. Потом пришла эта музыка, печальная и спокойная, тихий свет удивительной глубины звучания. Таковы Строители Мира — их настоящий облик, не тела, в которые они одеваются. Пришла, чтобы… Кажется, они спорили об этом. Принимать ли их предложение. Маэдрос лучше всего помнил, как спросил об отце — предложат ли ему такой выход? Предложат ли ему отправиться с ними вместе? И ему ответили — он выбрал другой путь, один. Зачем вам это, спросил тогда Куруфин, выкрикнул, спел, задребезжал голосом в сумраке, вам ведь нужно, чтобы мы оставались здесь и не мутили воду! Не нужно, грустно отозвалась музыка со всех сторон. А вам разве нужно — это? Нам не нужны подачки, зазвучал тогда трубно Келегорм. Отпустите нас или оставьте в покое. Я ещё не могу открыть для вас ворота домой, отозвалась печальная свет-песня-музыка. Но я могу открыть их на другой путь. Может быть, вы захотите отправиться в путь, а не бродить и грезить здесь. Грезы покоя оказались бесполезны для бурных и беспокойных. Мы не знали, что так бывает. Теперь знаем. Мы знаем, что вы не собирались нас выпускать, спели двое младших на один голос. Это же мы затеяли третью усобицу. Мы сожгли город. Но возможно, вы не прочь избавиться от нас вовсе. Мы согласились бы. Жаль только, что не увидим больше мать. Я не говорю, что не увидите, прошептала музыка. Я лишь предлагаю третий путь вместо двух прежних. Что от нас за это захотят, сухо зазвенело со стороны Карантира. Он звучал сомнением и недоверием. Мы дадим вам советы. Попробуйте выполнить их. Но сперва, пропела свет и музыка, я обращаюсь к одному из вас. Ты можешь вернуться домой. Ты — сможешь. И Маглор ответил ей тихим и чистым звоном: снова одним из семерых? На сколько лет? Нет, пропел он совсем живым голосом, я иду с ними вместе. Я не смогу в одиночку вынести горе матери по остальным, да и ее радость тоже. Сумерки отступали, пока они звучали. Теперь под их ногами была земля, устланная сухой травой. Из теней выскальзывали отблески света, простые и игривые, и обращались лошадьми, касаясь сухой травы. Самый темный и грозный скользнул к Маглору, укрылся блестящей черной шкурой, потянулся к нему головой. Большой и медный манил к себе сильнее всего, Маэдрос невольно потянулся к нему мыслью и памятью о теле, коснулся его — и услышал спокойную и сильную жажду жить и бежать вдаль. Они согласились быть вашими товарищами, прозвенела музыка с чуть меньшей грустью, словно тихо улыбаясь вдалеке. Вас не отправят беспомощными в пустоту. Вы будете знать речь. И что же теперь, спросил Маэдрос последним из всех, прозвучав своей медью и сталью. Что нам нужно будет сделать для вас? Что же нужно вам самим, строители и хранители мира? Свет-звук-музыка приблизились, охватывая его со всех сторон… Сейчас он вспомнит. Сейчас. Под ним зашуршала постеленная попона, захрустела сухая трава. Память беспощадно ускользала сквозь веки, сквозь пальцы, сквозь ощущения шерстяного колючего одеяла, наброшенного поверх неснятой одежды, запаха дыма, кожи седельной сумки под головой… Он снова упустил ответ. Пальцы левой руки Маэдроса сжались, но лишь наскребли полгорсти сухой красноватой земли.