Последнее испытание

      — Нет.       — Чесса, солнышко, я лишь попросил…       — Нет.       — …попросил тебя отнести подарок Таву. Маленькая услуга для друга.       — Не хочу!       Астарион вдохнул, выдохнул, снова вдохнул. Нормальным вампирам воздух не нужен, но в его жизни давным-давно не было ничего нормального.       — Не вредничай, милая. Он там скучает совсем один, без любимого песика…       Глаза девчонки вспыхнули алым блеском, и она сильнее вцепилась в Шкряба. Детские тела не рассчитаны на обращение. Вампирский голод делал её злобной и плаксивой, она остервенело наглаживала пса битый час, чтобы успокоиться. Он вывалил язык, блаженно прикрыв глаза. Может, ему дело поручить? Спускаться вниз самому совсем не хочется…       Астарион перешёл на шантаж.       — Я расскажу твоей маме, какая ты непослушная.       — Расскажи моей маме, почему я стала такой! Почему мне так плохо! Во всём ты виноват! Ты всё испортил! Ты сломал мне жизнь!       Ого. Вот это драматизм.       Ладно, зайдём с другой стороны.       — Зайчик, я пожертвовал огромной силой, чтобы спасти тебя и твоих друзей, а ты не хочешь сделать такую мелочь…       Она уткнулась лбом в белое лохматое пузо Шкряба и затряслась от рыданий. Даже обидно — не повелась ни на одну манипуляцию.       — Мои друзья меня боятся, — заныла Чесса. — Я никогда не вырасту. Я не полюблю, не выйду замуж… Никогда!       Вот ещё, нашла причину для слёз. Любовь — не вещь первой необходимости. Астарион жил без нее веками.       Ну, не совсем жил, конечно.       Но вот солнце — да. Существовать без солнца, смотреть, как любой бесполезный никчемный идиот наслаждается светлым днем и всеми его выгодами, когда ты вынужден прятаться в тенях, будто жалкий вор, — вот это проблема!       Девчонка упоённо рыдала, и он подавил ещё один вздох. Зачем он в это ввязался? Зачем отпустил толпу отродий? Зачем приютил тех, кто вернулся назад?       «Потому что ты взял посох Касадора и открыл двери темниц, — говорил ему Тав. — Нельзя теперь просто плюнуть».       Астарион мог бы поспорить — берёшь и плюёшь, что сложного? — но почему-то не стал. Иногда он не узнавал себя. Двести лет было, чтобы вытравить из души стыд, сожаления, совесть, жалость, сочувствие, да любую человеческую слабость. А вот теперь — пожалуйста — человечность, злая зараза, поднялась, будто ил с морского дна, и застилает глаза.       Какому жестокому ритуалу ты подверг меня, Тав? Дьявольская магия рядом не стояла.       — Ладно, — сдался он. — Только хватит реветь, маленькая интригантка.       Но девчонка не унималась. На кончике носа зависла слеза, и Шкряб слизал её длинным розовым языком.       После войны Чессу нашли одной из первых.       У Далирии и Петраса не было времени на отстающих. Слабые, растерянные, брошенные отродья блуждали по канализации — боялись уйти, боялись подняться. Гуры искали своих детей, но натыкались на этих несчастных и вели их во дворец. Конечно, куда ещё девать недовампиров? Давайте, навалите чужие проблемы на Астариона, у него ведь так много времени и совсем нечем заняться!       «Они бы не выжили в Подземье, — говорил Тав. — Хорошо, что теперь мы можем помочь».       Тав им сочувствовал. В его огромном сердце место не кончалось. Гейл и Уилл, тоже сердобольные донельзя, сочувствовали с ним вместе. Астарион смотрел на их жалостливые физиономии и упражнялся в сарказме, но спасать никого не мешал.       Наверное, сердобольность заразна. Не зря у нее общий корень со словом «болезнь».       Уилл, новоявленный герцог, взял дворец под свою защиту. Гейл и Ролан занялись магической перепланировкой — они превратили тюремные камеры в обычные комнаты, наполнили светом и теплом. Мрачная обитель Касадора преобразилась.       Столько усилий ради каких-то голодранцев.       Почему ты ещё не выгнал их к чертям собачьим, а, Астарион? Это ведь твой дворец. Ты его заслужил, выстрадал, испил горькую чашу мучений до дна, и тебе положена награда! Если не солнце, то хотя бы свой собственный дом!       Потому что тебя, голодранца, когда-то не выгнал Тав.       Ты свихнулся. Абсолютно точно. Этот иллитид свёл тебя с ума, сожрал твой мозг, а ты и не заметил.       — Мама!       Ульма вошла в комнату, и Чесса бросилась в её объятия. Вокруг, махая хвостом, засуетился Шкряб.       — Привет, милая.       Да, конечно. Прекрасно. Гуры теперь являются сюда как к себе домой, без стука и приглашения. А стоило всего один раз похитить их детей!       — Боже, — протянул Астарион. — Прекратите, а то я сейчас расплачусь от умиления.       — Мы нашли труп. — Голос Ульмы был мрачным и глухим, её ладонь нежно гладила Чессу по макушке. — Похоже на самоубийство. Один из твоих собратьев забрался на сторожевую башню и ждал солнца.       Подчеркнула «один из собратьев». Будто плюнула в лицо. Наверное, только из уважения к Таву Ульма не делала это буквально. Только из уважения к Таву её клан помогал искать отродий, а не истреблял их без суда и следствия.       — Во Вратах Балдура опять кто-то сдох, какая новость! — Астарион закатил глаза. — Полезное что расскажешь?       — Я привела ещё пять ребят-доноров.       — Надеюсь, они не из болтливых? Мне тут толпы желающих поглазеть на вампирский цирк не нужны…       — Идём, милая, — проигнорировала его Ульма. — Тебе надо поесть.       Девчонка теснее прижалась к матери, будто хотела напиться теплом, а не кровью. Её пылающие глаза померкли, румянец проступил на щеках. Сейчас она казалась обычным живым ребенком, и Астариону вдруг стало неловко и… Как бы назвать это чувство? Такое дурацкое, неприятное, будто ты причинил боль другому, но ощущаешь её сам.       За двести лет Астарион забыл, что так бывает. Он многое забыл. Например, свою мать. Имя «звездочка» — вот всё, что ему от нее осталось.       Нужно было убивать Касадора дольше, мучительнее, злее. За себя, за неё, за всех. Даже за гуров и их невыносимых детей.       — «Спасибо, Астарион, что спас наших деточек», — пропищал он высоким голосом и ответил сам себе: — «Пожалуйста, Ульма, рад помочь». «Ах, ты такой добрый, такой милосердный, прекрасный и жертвенный, Астарион, возьми эти деньги и этих девственниц в знак нашей признательности». «Да что вы, не стоило…»       Ни Ульмы, ни Чессы, ни даже пса рядом уже не было. Никто не оценил маленький спектакль и даров не принёс. Весь город, весь мир прокатился у Тава на шее, но ни одна скотина не осыпала его — а заодно и его главного любимого спутника, конечно, — золотом. Сокровища приходилась добывать кровью и потом. За одним малюсеньким исключением.       Астарион повертел в руках подарок — шикарное зеркальце в золотой оправе, инкрустированной драгоценными камнями. Он взглянул в гладкое стекло, но, конечно, увидел только стену за спиной.       «Передай Таву, — сказала дриада, которую он встретил у ворот дворца. — Это подарок от друга. В благодарность за спасённый мир».       Астарион узнал её — рыжую настырную гадалку из Цирка Последних Дней. Зетхина. Явилась как ни в чём ни бывало. Тав — святая наивность! — в своё время отвечал на её идиотские вопросы прямо и честно и заплатил целых сто монет.       «Бедолажка, карьера в цирке не задалась? — ядовито сказал ей Астарион. — Ну ничего, курьер это тоже работа. Принесёшь нам сахарные крендельки?»       «Удачи, сиира», — бесстрастно ответила она.       И исчезла.       Теперь дорогая безделушка была в руках Астариона. Сомнительный подарок для иллитида. Хотя Тав обожает всякое барахло, драгоценное и не очень: он тащил в лагерь всё подряд. А в зеркало можно не смотреть — уж Астарион это знал.       Ладно, кончай тянуть. Пора.       Снова вздохнув, он вышел в коридор. На душе было гадко. Нетерийский мозг мёртв, город спасён, они живы, они победили, но почему-то никак не проходило чувство, будто что-то забыл, что-то потерял. Зудело в голове хуже личинки: что-то не так, не так, не так.       Может, это тоска по солнечному свету?       А может, тоска по Таву? По тому, кем он был?       Несколько отродий попались на пути, и Астарион кивнул им молча, не поднимая глаз. Не смотреть. Не думать. Не вспоминать. Но память, предательница, подкидывала: это Бетха, её ты подловил на кладбище — она рыдала у свежей могилы, ей очень хотелось утешения; это Зора, одна из твоих первых, — её сыновья давно состарились и умерли; это Глэр — мальчишка, похожий на Себастьяна, такой же юный и доверчивый, легкая добыча…       Сказано же: не вспоминать!       Астарион спустился в подвал и замер, собираясь с силами.       Если не смотреть и не вспоминать, то можно притвориться, что всё хорошо. Зажмуриться покрепче и не видеть Тава. Изуродованного, ставшего чудовищем-мозгоедом. Тав. Любовь всей твоей несчастной жизни. Это нечестно. Несправедливо. Неужели Астарион не заслужил свою награду? Он тоже спас мир! Он тоже мучился, да ещё как, мучился поужаснее, покошмарнее прочих! Неужели спасти Орфея было важнее, а, Тав?! Важнее, чем мы?!       Спокойно. Вдох. Выдох.       — …однако есть тридцатитрехпроцентный риск, что повторить сотворение будет уже невозможно, — раздался знакомый голос, и Астарион открыл дверь.       — О, привет! — Гейл улыбался, одна его рука лежала на плече Тава, будто там ей место. — Ты вовремя. Мы как раз обсуждали твой вопрос!       «Он предлагает использовать заклинание… — зазвучали в голове слова, и Астарион вздрогнул, — …прости. Пусть лучше он сам расскажет».       — Итак. — Великий волшебник прочистил горло. — Заклинание называется «Желание», и это самая мощная магия из доступных смертным. Суть его проста: ты загадываешь желание, оно исполняется, но есть небольшой нюанс, точнее, несколько…       Астарион скривился. Конечно. Нюанс. Всегда какой-нибудь нюанс. Главным планом Гейла всю дорогу было «героически подохнуть, подорвав себя и окружающих». Надо ему напомнить.       — Этот нюанс включает в себя мгновенное уничтожение всего живого на сотни миль вокруг?       — У магии есть цена, мой злопамятный друг. Такое заклинание изменяет саму реальность, хотя область его применения довольно ограничена. Ты не можешь загадать что-то глобальное, охватывающее весь мир или тысячи человек. Проще говоря, не стоит играть в бога…       — А в любовника богини?       Гейл сделал вид, что не услышал, но его уши запылали. Мелочь, а приятно.       — Важно максимально корректно сформулировать запрос. Неточность недопустима. Стоит тебе неверно подобрать слово и бум! — Он театрально всплеснул руками. — Хотя куда вероятнее, что желание просто исполнится неправильно. Например, ты пожелаешь: «Хочу, чтобы Астарион не был уязвим для солнечного света» — и какой-нибудь Астарион на другом конце Торила превратится в камень. Или ты превратишься в камень. Или покроешься древесной корой. Или…       — Но ты же сможешь всё сделать правильно, о великий волшебник из Глубоководья?       — Конечно. Без навыка формулировки профессиональному магу никуда. — Гейл весело подмигнул. — К сожалению, само заклинание я сотворить не могу. Пока что. Слишком высокий уровень магии.       На лице Астариона, наверное, отразилось всё, что он думал о Гейле и его уровне, потому что тот сразу важно поднял палец:       — Однако, Эльминстер может. И Мистра, конечно. Но до тех пор, пока я не достал корону, — а вы оба знаете, что я столкнулся с определенными трудностями, — едва ли они станут прислушиваться к моим просьбам.       — Чудесно. Всё это было, чтобы запрячь нас решать твою проблему.       «Он пытается помочь», — снова раздался голос Тава.       «Правда? А мне показалось, он пытается меня взбесить. У него, кстати, получается».       — Я рассказал про один из вариантов, — ответил Гейл. — Но он не единственный. Есть несколько специалистов, которые могут разработать специальные составы для нанесения на кожу, чтобы солнечный свет…       За его спиной бесшумно распахнулся портал. Из завесы магии выглянула крылатая пушистая кошка с очень, очень недовольным выражением на морде. Она зыркнула на Астариона, и он дружелюбно показал клыки ей в ответ.       — Прошу прощения, мне пора, дела не ждут, — затораторил Гейл. — Пока, Астарион, пока, мой друг. — Он крепко обнял Тава, похлопал по спине, будто человека, и Тав обнял его в ответ длиннопалыми серыми лапищами. — Я на связи. Если что ещё надо — зови, пиши, и… — Он проникновенно заглянул Таву в глаза. — Всё будет хорошо. Не вешай нос.       Это к чему?! С чего этот заносчивый волшебник возомнил, что может так беспардонно лапать и успокаивать чужого…       …чужого кого?       Кого, Астарион?       Кошка нетерпеливо взмыла в воздух. Гейл сделал шаг назад, портал схлопнулся.       Стало тихо.       Ступни Тава парили в нескольких дюймах от пола. Иллитидская левитация. На босых ногах с двумя толстыми пальцами виднелись матово-чёрные когти. Астарион смотрел на них, потому что смотреть на «лицо» было сложнее. А еще лучше смотреть на стол, заваленный свитками о вампиризме и свете. Тав держал слово, продолжал искать.       Астарион положил зеркало рядом с «Трактатом о солнце», потом переложил его, потом положил как было, переложил снова и замер, не зная, куда себя деть. Просто развернуться и уйти? Грубо. Надо что-то сказать. Но что?       «Я скучаю по прошлому, я не могу на тебя смотреть, верни мне себя, верни мне солнце, всё моё верни»?       — Тебе дриада передала, — пробурчал Астарион.       Тав молча кивнул.       С довольным скулежом в комнату влетел Шкряб. Он поднес хозяину кость, водрузил у его тощих ног-лапищ и завилял хвостом. Тав потрепал пса по макушке. Молча. Или Астарион не слышал слов. Иллитиду ведь не нужен голос — он загоняет свои мысли напрямую в голову. Что ещё он может сделать? Может ли незаметно навязать свою волю, приказать?       Тав из прошлого никогда бы так не поступил.       Но остался ли он в этой уродливой плоти?       Тишина была давящей, будто могильная плита.       Раньше всё было иначе. Днём или ночью, в лагере или в лесу, на празднике или на волоске от смерти — им хотелось разговаривать, касаться, смотреть, чувствовать, поддаваться притяжению. А теперь… теперь оно исчезло. Будто порвалась невидимая нить и осталась только неловкость.       Астарион заставил себя поднять глаза. Его взгляд напоролся на подрагивающие розовато-фиолетовые щупальца. Кажется, они стали ещё длиннее. Иллитиды обхватывают ими голову жертвы, а зубами вскрывают черепную коробку, будто скорлупку…       Рядом что-то затрещало. Вспыхнуло. Заискрился ярко-алый клубок магии, и в нём, окутанное золотым сиянием, зависло зеркало. В натёртом до блеска стекле виднелась свеча на столе, свитки, шкаф с зельями, изумлённое лицо Астариона…       Его лицо?!       Он сделал шаг, коснулся отражения.       Смотри глубже, раздался незнакомый голос.       Зеркальная гладь дрогнула. Ладонь Астариона начала проваливаться внутрь, дальше и дальше.       Смотри!       Стало темно. Только зеркало сияло во мраке. В нём было чудовище с четырьмя щупальцами на вздутой серой физиономии. Иллитид. Высокий, крупный, незнакомый. Он стоял на земле, не парил. Астарион повернул голову, и иллитид повторил движение; пошевелил рукой — иллитид опять повторил.       Нет.       Не может быть!       Астарион бросился прочь. В ушах гудело. Воздух встал колом в горле.       От себя не убежишь.       Под ногами что-то хрустело, ломалось. Его хлестнули по лицу, по рукам. Кусты, пышные и колючие, возникали из мглы и цеплялись длинными ветками за волосы и одежду, шипами резали кожу.       Кто ты?! За что?!       Ты столько раз оскорблял моё имя…       Голос был огромный, нечеловеческий, будто сотканный из тысяч мужских и женских голосов. Не Абсолют — что-то больше, грандиознее, страшнее.       …а теперь забыл его?       Из царапин сочилась серебристо-белая кровь. Плоть вокруг них набухала, наливалась фиолетовыми синяками. Астарион зажмурился, рухнул на колени. Его кости хрустели. Тело ломалось изнутри.       Хватит!       Пожалуйста, прекрати!       Перестань!       На макушку что-то капнуло.       Он распахнул глаза. Поднял голову и увидел чёрную от копоти сковороду, с которой стекал жир. Рядом висел железный половник. В горящем очаге булькала кастрюля, пахло картошкой с мясом. Вечерний свет заливал комнату, на открытом окне колыхались шторы. Вдоль каменной стены стояли пузатые бочонки, доверху наполненные крупой. Астарион попытался встать. Тело было неповоротливым, чужим, и он снова упал. Замер под слабыми лучами солнца, задрожал в ожидании боли, но боли не было. Кожу не жгло. Неужели? Наконец-то?.. Он вытянул руку — серую, с выпуклыми синими венами и длинными когтями. Поднёс к лицу, нащупал четыре гибких отростка, которые двигались, будто жили сами по себе. А дальше, внутри, были крупные острые зубы…       Астарион закричал, но голос не вышел из горла, губы не разомкнулись. Странный звук, похожий на рычание, раздался только в голове.       Нет!       Нет-нет-нет!       Рядом послышались шаги, и он рванулся к бочонкам, спрятался за самый большой. Нельзя, чтобы увидели. Увидят — убьют.       Дверь на кухню открылась с тихим скрипом. Трактирная девка сняла с очага кастрюлю, разлила суп по тарелкам и поставила на поднос. Астарион следил за ней, забывая дышать. Ему нужно дышать? Почему? Почему?!       Он дождался, когда дверь скрипнет снова, и на четвереньках выполз из укрытия. Иллитиды не ползают по полу. Они летают. Но он же не иллитид! Он избавился от личинки, он не превратился в мозгоеда, это какая-то ошибка, глупая шутка! Нужно добраться до дома, а там они позовут Гейла, Хальсина, лекарей, ещё кого-нибудь позовут, Тав разберётся, Тав всегда знает что делать…       За стеной надрывался менестрель, стучал барабан и пищала флейта. Астарион осторожно приоткрыл двери. Он знал эту таверну. «Смущённая русалка». Значит, он ещё во Вратах Балдура. Хорошо, до дворца рукой подать, надо только найти какие-нибудь тряпки, замотаться…       Его взгляд пробежался по залу и замер. В углу, за столиком, сидел юноша. Дорогой красный камзол был расстёгнут, причёска растрепалась, щёки порозовели от вина. Он кусал губы, робко накручивая прядь на палец, а его вторая рука то и дело тянулась к собеседнику.       Себастьян.       Астарион помнил тот вечер. Отвратительная музыка, быстрая охота, лёгкая добыча. Жертва сама бежала навстречу, только помани, только скажи правильные слова.       — Я очарован тобой с первого взгляда, — говорил Астарион за столиком и, обольстительно улыбаясь, сжимал ладонь мальчишки в своих. — Твоя красота пьянит сильнее вина. Не разбивай мне сердце, я ведь люблю тебя.       Наивный дурачок краснел сильнее. Ещё несколько минут, несколько красивых обещаний — и готов. «Я люблю тебя» — хорошее заклинание. Его Астарион всем говорил. Оно всем нравилось.       Он произносил эти слова так часто, что они утратили смысл.       Моё имя.       Дверь распахнулась, и непокорное тело завалилось вперёд. Щупальца коснулись липкого пола — кто-то разлил пиво. Кислое. К горлу подкатила тошнота. Нет, это просто сон, чья-то шутка, иллюзия!       Музыка смолкла. В наступившей тишине упал поднос, и тарелки покатились по деревянному полу. Поднялся крик — люди вскакивали с мест, швыряли в чудовище ложки, бутылки, стулья. Лязгнул металл, затрещала магия, над головой пронеслась ледяная стрела. На непослушных ногах Астарион бросился прочь, через толпу, расталкивая перепуганных гостей. Сзади какой-то идиот читал «огненный шар», но Астарион успел выскочить на улицу и захлопнул дверь прежде, чем заклятие поджарило его. Ноги снова подкосились. Чёрт. Чёрт! Надо сосредоточиться, надо проснуться, нет, а если это не сон, здесь опасно, спрятаться…       Вместо оживлённой улицы Астарион увидел лишь мрак. Под ладонями была холодная земля, иссушённая, пронизанная трещинами. Рядом торчало перекошенное дерево — корни выбрались наружу, будто пытались сбежать. По нитям паутины полз огромный паук. Проклятые земли? Но как? Эйлин спасена, Абсолют уничтожена, проклятие снято…       Астарион отшатнулся, ударился головой о что-то твёрдое. За спиной были руины — куски каменной кладки, разбитые бутылки, мутно сияющий во мраке тенекорень, чей-то скелет. В воздухе витал сладковатый запах гнили.       — Проснись, — велел Астарион себе и стукнулся головой ещё раз. — Проснись, проснись, проснись…       — Тише, тише!       Сначала из тьмы возник огонёк факела, потом появилась высокая фигура. Тав. Он был собой — не иллитидом. Его красивое лицо оказалось совсем близко, а его ладонь легла на затылок Астариона, не позволяя удариться снова.       — Спокойно, все нормально. Нас перебросило через портал. Я пытался тебя вытащить, но меня тоже затянуло. Мне вернулось мое тело, но… теперь я вижу, какой ценой.       Какой ценой.       Какой ценой?!       — Почему, — даже произносить это было сложно, — почему я стал этим?!       — Не знаю, но мы разберёмся. — Тав говорил тихо, мягко, будто с ребёнком или идиотом. — Успокойся, давай сначала…       — Успокойся?! — Голос, которого больше не было, дал петуха, а на глазах выступили слёзы и покатились по тому, что теперь было вместо щёк. — Посмотри на меня! Как я должен успокоиться?! Ты был бы спокоен?!       Астарион запнулся.       Тав оставался спокойным, когда его тело ломалось и перестраивалось в астральной сфере; оставался спокойным, когда с боем пробивался через Верхний Город, когда сражался с Нетерийским Мозгом, когда эта тварь пыталась соблазнить его силой. Тав был нечеловечески собран и спокоен, и сейчас тоже смотрел мягким, спокойным взглядом. Отложив факел, он притянул Астариона ближе, обнял, коснулся губами возле уха.       — Мы всё исправим. — Он поцеловал ещё раз, в висок. Ему не было противно, его лицо не исказилось от омерзения. — Я тебе помогу, мы выберемся и вернём твой облик. Хорошо?       Астарион вдруг вспомнил ещё одно забытое чувство — чувство безопасности. Оно появлялось рядом с Тавом. Рядом с человеком, который поверил ему и кормил своей кровью, прикрывал спину, защищал от Касадора, спасал снова и снова. Тав.       Здесь, в проклятых землях, план по коварному соблазнению пошёл коту под хвост. У Астариона тогда ещё была надежда, что искренние слова, сказанные вслух, станут глупостью и фальшью, что нежность превратится в пошлость, а секс принесёт отвращение и боль, и чувство умрёт, не успев родиться, как это было двести лет подряд.       Но Таву не нужны были слова. Он обнял Астариона тогда, как сейчас, — осторожно, будто боясь поранить.       Ничего не изменилось.       Когда в астральной сфере Тав освободил Орфея и превратился в иллитида, Астарион его обнимать не захотел и уж подавно не захотел целовать. Ему даже в голову не пришло.       — Идём?       Астарион понял, что пялится в пустоту как идиот.       — Да. Идём.       Опираясь на плечо Тава, он встал, сделал несколько неуверенных шагов. Тело было тощим, неуклюжим, центр тяжести сместился. Этими лапищами не взять кинжал, на этих кривых ногах сложно стоять, придётся заново всему учиться. Проклятье!       Тени расступались перед светом факела. В окружающем мраке что-то шуршало, двигалось, волновалось. Больные земли дышали, надсадно и хрипло. Какое-то время Астарион ждал удара в спину, оглядывался, вслушивался, но время шло, а из темноты никто не являлся. Кажется, огонь отпугнул всех местных чудовищ.       Кроме одного.       Он коснулся своей впалой груди, сжал в кулаке дрожащее щупальце. Кожа казалась гладкой и скользкой, будто чешуя дохлой рыбины.       — Мерзость… — Губы опять не шевельнулись, не было губ.       — Не согласен, — ответил Тав. — Для меня ты все равно красивее всех.       — О нет. Нет, нет, нет! Даже не пытайся!       — Но это правда.       Астарион опирался на него, прильнув вплотную уродливым перекорёженным телом, и сложно было не верить.       — Ты добровольно согласился на это, там, в сфере, — сказал он. — Превратился в эту дрянь. Добровольно.       — Астарион, я сделал, что должен был сделать. Ты и сам знаешь.       — Ага, да, меня это в тебе всегда поражало. Когда ты успел так задолжать? И, главное, кому?! Чем ты провинился? Не помыл руки перед едой? Наступил кошке на лапку? Почему ты всегда всем должен?! Орфей тоже мог стать этой тварью! Он не то чтобы красавец! Никто не заметит разницы!       — Орфей нужен своей расе. Ты сам видел, что Влаакит творит с гитьянки…       Да-да, бедные беззащитные невинные гитьянки. Кто же позаботится о них?       Конечно, только ты.       Кто побежит через проклятые земли, спотыкаясь о духов и чудовищ, продираясь через ядовитые заросли, чтобы помочь мелкой рыжей девчонке?       Тав.       Кто защитит кучу абсолютно незнакомых тифлингов в роще друидов и раскроет заговор?       Тав.       Кто вытащит беременную идиотку из лап Карги, заберёт медвесыча у гоблинов, поможет остудить сердце сгорающей дьяволицы, предотвратит убийство, вылечит отравленного гнома в подземье, спасёт гнома из леса взрывающихся грибов, спасёт адского всадника, великого герцога, пленницу в Аду…       Тав, Тав, Тав!       И, конечно, кто превратится в безобразного мозгоеда, чтобы освободить от гнета злой богини целую расу?!       Тав!!!       — Не кричи. — Тав схватился за голову, едва не выронив факел. — У меня мозги сейчас взорвутся…       Астарион замер. Точно. Он же теперь не говорит, а передаёт напрямую эмоции. Как этим управлять — непонятно. Как справиться со злостью — тоже.       — Я понимаю, ты рассержен, — озвучил Тав его мысли. — Но мы всё исправим. Выберемся отсюда и разберёмся.       — Почему ты так уверен?       — Потому что я тебя люблю. Значит, я тебе помогу.       Астарион проглотил шпильку. Не такая он мразь, чтобы на признание в любви отвечать сарказмом.       С каких пор не такая?       — Это наверняка Шар, — пробормотал он и пнул камешек: тот мгновенно исчез в темноте. — Её проклятье. Мстительная сука.       — Мне кажется, она бы нас просто убила.       — Ну тогда Баал, Бейн, Миркул. Толпа обиженных богов, самых злобных, мстительных и безумных, выбирай любого!       Высохшая трава шуршала под ногами, в разломах выл ветер. На беззвёздном небе висел тусклый иссушённый серп луны, застывший, будто его прибили гвоздями. Астарион старался смотреть только вперёд, но в поле зрения всё равно попадало отвратительное щупальце, словно красовалось специально.       — Слышишь? — Тав замер. — Кто-то кричит.       — И чёрт с ним.       — Нет, надо проверить.       Конечно. Конечно надо проверить. Надо посмотреть, кто орёт в страшной загадочной мгле, а то не дай бог они выберутся отсюда живыми!       Тав взял его за руку, крепко стиснул когтистые пальцы в своих.       — Идём. Я уверен, тут всё не случайно.       И Астарион покорно потащился следом.       Он шёл за Тавом в рощу друидов, в лагерь гоблинов, в подземный город говорящих грибов и в бой с аватарами богов. Ничего не изменилось.       Из непроглядной мглы показалась очередная трухлявая коряга. На кривых ветвях болталась клетка, а внутри билась о прутья ворона. Угольно-чёрная, со свалявшимися грязными перьями, она душераздирающе орала.       — Бедная птица, — пробормотал Тав.       — Бедная? Бедная?! Посмотри на неё! У нее на лбу написано «не трогать!». Забудь об этой твари, пошли дальше.       Тав потянулся к клетке. У железного замка блеснули прозрачные, едва заметные нити.       — Стой, — обречённо сказал Астарион. — Ловушка.       — Сможешь обезвредить?       Он пошевелил кривыми уродлиными лапищами — такими только детей и гномов пугать.       — Нет.       Из инструментов были ветки и камни, возиться пришлось невыносимо долго. Астарион повторял что делать, Тав, вспотевший от усилий, старательно ковырял замок, притихшая ворона таращилась на неуклюжих спасителей маленькими круглыми глазками. Они тускло мерцали, и Астарион видел в них своё гадкое отражение.       Когда замок наконец поддался и клетка открылась, птица взмыла в воздух. Она исчезла во мраке, но сразу вернулась, зависла над головами. Звала за собой.       — Умоляю, — сказал Астарион, — только не говори, что мы пойдём за этой страхоклювиной.       — Мы ей помогли. Может, теперь она хочет помочь нам?       — Ты просто, просто… — Он сделал паузу, подбирая слова поприличнее: — Помнишь, ты вытащил дроу из-под завала? Нере. Он потом пытался нас прикончить.       — Зато сколько гномов мы спасли.       — Это ещё один минус!       — Перестань, у меня хорошее предчувствие.       Безнадёжный, безнадёжный человек. Против его обезоруживающей доброты, против его веры в счастливый финал не было никаких контрзаклятий и никаких финтов. Но, может, в это Астарион и влюбился. Никто никогда не был с ним, чудовищем, так бескорыстно и безусловно добр. Ни с кем и никогда ему не было так интересно проживать каждый новый день.       Грязная тощая птица привела их к скале над разломом. Ветер здесь подозрительно молчал, а запах гнили почти не ощущался. Внутри скалы, окруженный высокими сталагмитами, журчал водопад, будто выдернутый из другого, счастливого мира. Вокруг него зеленела трава, летали бабочки и стрекотали кузнечики.       Точно — подстава.       Торжествующе каркнув, ворона влетела в воду и вернулась белоснежным лебедем.       — Интересно, — сказал Тав.       Опустившись на корточки, он коснулся воды. К счастью, та не обожгла, не превратилась в яд.       — Тебе никто не говорил, — запоздало пробормотал Астарион, — что не стоит совать части тела в непонятные водопады в зловещих пещерах?       — Может, он вернёт тебе эльфийский облик?       — А может, сделает меня вороной! — Он ощупал свой тощий торс, на котором не мог найти ни единой мышцы. — Будешь любить меня вороной?       — Ты всегда ждёшь плохого.       — И всегда оказываюсь прав!       Тав улыбнулся. Обезоруживающе.       Нет, никакие иллитидские штучки контроля над разумом ему не нужны.       Встав на колени и с подозрением косясь на бабочек, Астарион опустил ладонь в воду. Уродливая лапища в нежном свете выглядела ещё уродливей, но больше ничего не произошло. Было бы слишком легко, правда?..       Он заметил какое-то отражение, что-то зыбкое, окутанное магией, и поднял голову. У свода пещеры висело зеркало, за стеклом виднелся стол, шкаф с зельями, Шкряб. Пес недоумённо носился по комнате — искал хозяев.       — Портал. — Тав тоже увидел. — Ты сможешь долететь.       — Я?!       — Левитация. Представь, что ты ничего не весишь. Расслабься, это просто.       Ну да, просто сказ…       Астарион опустил взгляд — его кривые лапищи-ноги парили над землей. Неповоротливое тяжёлое тело стало невесомым, будто Гейл наколдовал «Полет».       — А если это портал в одну сторону?       — Поищу другой выход, — пожал плечами Тав.       Астарион снова встал на холодный пол пещеры.       — Нет. Вдруг там ещё какие-нибудь проклятия? А меня даже некому защитить! Без тебя не уйду.       — Конечно. — Губы Тав дрогнули в улыбке. — И да, я бы любил тебя вороной.       Кажется, он не шутил.       Лебедь, спрятав клюв в перьях, затих и больше не подсказывал. В пещере не нашлось ни тайных дверей, ни спрятанных сокровищ. Пришлось возвращаться во тьму.       — И всё-таки, — размышлял Тав, — зачем нас сюда перенесли? Что-то же всё это значит.       — Это значит, что мы в заднице.       — Розы, тьма, зеркала, ворона, лебедь…       Они ускорили шаг. Астарион понял, как левитировать, почти освоился с новыми жуткими ногами, и к горлу подкатила тошнота. Нельзя допускать даже мысль, что теперь придётся существовать вот так. Нет. Ни за что. У любого пиздеца должен быть предел!       Из мрака показались низкие кривые деревья. На ветвях висели лунные фонари, освещали маленький сад, огороженный покосившимся забором. На засохших кустах болтались завядшие бутоны, над землёй поднимались зловонные пары. Окружённая мёртвыми цветами, в центре возвышалась каменная нимфа. Почти всю её фигуру — от гордо вздёрнутого подбородка до босых ступней — облепил чёрный склизкий мох. На изящных плечах выросли грибы, от локтя до бедра растянулась паутина. В правой руке она держала зеркало, в левой покачивались весы. В одну из чаш кто-то положил свежую алую розу.       Тав задумчиво потёр переносицу.       — Это какая-то загадка.       — Прекрасно. Теперь ещё и загадки! — Астарион задрал голову к безразличным тёмным небесам. — Кто ты там, эй? Ты самый умный, ты нас победил, одурачил, обвёл вокруг пальца, облапошил как лохов, молодец! Теперь просто скажи, что тебе надо?!       Небеса, как всегда, остались безмолвны.       Возможно, боги уже давно взяли по кульку жареных орешков и грызли их, глядя на мучения Астариона. Ведь не может столько страданий выпадать на его долю случайно? Он уныло покосился в зеркало. Много раз мечтал увидеть своё отражение, снова ощутить прикосновение солнечных лучей. Ну вот. Бойся своих желаний. Чья-то чужая воля опять лишила тебя свободы, извратила твои мечты, и ты беспомощен, будто слепой котенок.       — Мы всё исправим, — повторил неунывающий Тав.       Он поместил на весы несколько камней, потом переложил розу на другую чашу, убрал её, вернул на место. Ничего не произошло.       — Понятно, — сказал он, кивнув сам себе, хотя ничерта было не понятно! — Нам нужен второй цветок. Пошли назад.       И они пошли, прихватив лунный фонарь. Сначала к развалинам таверны, среди лохмотьев и обломков искать чудом уцелевшую железную кружку, потом к водопаду и лебедю за волшебной водой, потом снова в сад.       Мёртвый куст расцвёл, едва на него упали первые капли. Воздух наполнился приторно-сладким ароматом, белоснежные бутоны раскрылись. Проклятье осыпалось на землю серым пеплом.       — Победа жизни над смертью, — задумчиво пробормотал Тав. — Мне кажется, нас сюда привело не злое божество.       — Они все злые. Ни одно из них никогда меня не слышало.       — Может, ты неправильно просил?       — Ох, ну конечно! Что мне нужно было делать? Перевести двести старушек через дорогу? Снять с деревьев тысячу котят, пока Касадор держал меня в гробу? Поверь, богам абсолютно насрать на всех, у кого в груди не тикает нетерийская сфера!       Тав положил цветок на чашу, и что-то произошло. Что-то поменялось. В левой руке закололо. Астарион увидел свою привычную ладонь с длинными изящными пальцами. Тав застыл рядом, уставившись на свою иллитидскую лапищу.       Ну конечно. Всегда какая-нибудь подлянка.       — Стой, погоди! — Астарион схватил его за человеческое запястье. — Не хочу, чтобы ты опять превращался в эту тварь.       — Я тоже. Но это моё решение и моя ответственность. Не твои.       — Наша песня хороша — начинай сначала…       — Ты готов остаться мозгоедом?       Нет. Нет. Ни за что.       Астарион отпустил.       Тав рассёк длинным когтем кожу на ладони, пролил несколько капель крови. Белые лепестки окрасились в алый. Покачнувшись, чаши пришли к равновесию.       Теперь магия мурашками пронеслась по всему телу: от кончиков пальцев до макушки. Астарион ощупал своё лицо — глаза, скулы, нос, губы, подбородок. Никаких щупалец. Облегчение возникло и почти сразу исчезло — цена была слишком высока.       Тав левитировал в нескольких дюймах над землей. Прикрытые веки, голова низко опущена. Теперь Астарион заметил: разрез глаз остался прежним, и поза, положение тела — тоже знакомые. Если присмотришься, узнаешь.       Раньше не присматривался.       — Любовь моя. — Астарион коснулся его предплечья, продолговатого, серого. — Твоя жертвенность совершенно невыносима.       — Это ты ласково назвал меня идиотом?       Его голос не звучал, а передавался из разума в разум, но он показался Астариону живым. Прежним.       — Нет, я назвал тебя «любовь моя».       Тав поднёс его ладонь к лицу, минуя щупальца, и прижал к щеке. Под тёплой мягкой кожей бился пульс. Астарион понял, что это поцелуй.       — Ты не безнадёжен, сиира.       Они обернулись. Статуя, мгновение назад каменная и неподвижная, теперь ожила. Длинные рыжие волосы развевались на ветру, подведённые глаза сияли зелёным светом. Зетхино. Гадалка. Так это она их сюда притащила?! Конечно, всучила зеркало…       — Кто ты? — спросил Тав.       Она взглянула снисходительно, будто на неразумное дитя.       — Я — победа жизни над смертью. Я — конец всех скорбей. Я — астролябия божественных сил.       — Что? — Астарион подался вперёд, будто мог схватить её и хорошенько встряхнуть за плечи. — Что ты несёшь?!       Но дриады больше не было. Не было весов, сада, тьмы. В полной пустоте парило зеркало, переливающееся магией.       Розы, лебеди, астролябии… Какой-то балаган! Они что, снова в цирке?!       — Ладно, — сказал Астарион, — кое-что мы выяснили. Сущность, которая нас похитила, очень высокого о себе мнения, а это…       Тав улыбнулся — было видно по глазам, если приглядеться, — и закончил фразу:       — …никак не сужает круг подозреваемых, да, господин судья?       Да. Никак.       Рука об руку они шагнули в портал.       Астарион увидел тусклый мягкий свет — на круглом столике горела свеча. По стенам от огня бежали длинные тени, в окне сияли звезды. Постель была укрыта шерстяным пледом, в раскрытой книге лежали закладка и писчее перо. Пели цикады. Пахло корицей, сладостями, свежей выпечкой. Пахло домом.       Астарион никогда не был в этой комнате, но почему-то мертвое сердце сжалось в груди. Он никогда не видел женщину, замершую у окна, но сделал к ней шаг. Её длинные волосы были заплетены в косу, на острых ушах висели серьги-звезды, а от глаз бежали едва заметные морщинки. Она много смеялась. Он знал это. Он не знал, откуда знает. Он хотел прижаться к её груди, будто маленький, и так навеки остаться, но вдруг вспомнил, что она умерла давным-давно.       — Я горжусь тобой, моя звездочка. — Она коснулась его лица прозрачными невесомыми пальцами. — Я всегда буду любить тебя.       В глазах защипало. Астарион ощутил невосполнимую потерю, горькую, забытую. Он двести лет ничего не терял. У него ничего не было. Даже собственное тело ему не принадлежало.       — Останься, — попросил он.       И поднял веки.       С потолка свисала паутина, каменные стены покрывал лишайник. В нос ударил запах многовековой пыли, и Астарион почесал нос, чтобы не чихнуть. В незнакомых подземельях лучше не шуметь.       — Я здесь, я никуда не уйду, — сказал Тав.       Сидел рядом, на коленях, щупальца взволнованно подрагивали. Толстые, жуткие, очень близкие.       — Ты всё ещё боишься меня. — Он отодвинулся, в беззвучном голосе звучала печаль.       Астарион покачал головой, быстро вытер глаза.       — Нет. Я злюсь. Злюсь, что на тебя опять повесили эту расплату, жертву, не знаю, эту участь! Я взбешён. Ты это не заслужил, и я это не заслужил, и меня уже всё достало! Боже! — Он замолчал, огляделся. — Где мы на сей раз?       — Понятия не имею.       Тускло горели факелы. У ног, испуганно пискнув, пронеслась крыса, возле стены валялся древний скелет. В его полуистлевшей сумке нашлось высушенное яблоко, несколько золотых монет и ржавые воровские инструменты. В остальном каменный зал был пуст — только на полу то здесь, то там виднелись простенькие ловушки.       — Гадалка что, решила теперь проверить мои навыки?       — Не знаю. По-моему, это какое-то другое испытание.       — Когда мы выберемся, — Астарион размял пальцы, — я испытаю её нос своим кулаком. На прочность. И только посмей меня остановить!       Он мстительно наступил на хвост крысе, быстро разделался с ловушками, ощупал стены, но не нашёл ни одной — даже невидимой — двери. Уже почти отчаявшись, он наткнулся на скрытый рычаг и навалился на него всем весом. Стена медленно разъехалась в стороны.       — Ты молодец, — сказал Тав.       — Я знаю. — Астарион подмигнул ему, взял за руку. — Держись рядом.       Длинный узкий коридор, несколько ржавых замков и две ловушки спустя они нашли очередное зеркало. В нём Шкряб, задрав морду и прижавшись пастью к стеклу, упоённо выл. Шкаф был распахнут, везде валялись перевёрнутые бутылки с зельями, разодранные книги и мокрые от слюней свитки. На полу, беспощадно растерзанный, лежал любимый красный камзол Астариона. Раньше ткань была украшена золотой вышивкой с птицами, но теперь сияющие нити торчали как бахрома.       «Я убью эту собаку, — пообещал он себе. — Потом воскрешу и снова убью».       За тусклым мерцанием портала виднелся ещё один рычаг, и что-то было в нём необычное, притягательное.       — Может, не будем его трогать? — предложил Тав.       — Не будем? Серьёзно? Помню, в Подземье ты заглянул в каждую дыру. Мы поплыли в Гримфорж, потом вернулись на аванпост и пошли в ясли, потом оказалось, что мы не нашли какую-то кузню, и мы попёрлись назад, хотя вот тогда нам точно стоило торопиться…       — Ладно-ладно. — Тав поднял ладони, сдаваясь. Такой человеческий жест! — Но давай быстро.       Ржавый рычаг не поддался. Астарион давил сверху, снизу, потом, разозлившись, треснул кулаком, и металлическая ручка отвалилась. Стена медленно втянулась в пол.       — Ну вот. — Он убрал волосы с мокрого лба. — Даже не запыхался.       По ту сторону его ждали поля Элизиума. По крайней мере, именно так Астарион их представлял, разве что необжигающего, ласкового солнце не хватало. Высоченная гора золотых монет поднималась до потолка, то тут, то там сверкали крупные драгоценные камни — изумруды, сапфиры, алмазы… Раньше он видел такие богатства только на картинках — в пещерах драконов.       Вот она. Долгожданная награда. Воздаяние за все его многочисленные страдания.       Тав несколько раз облетел гору, будто ждал, что из неё вот-вот выскочит подземное чудище.       — Мне всё это не нравится, — сказал он. — Лучше уйти.       — Уйти? Уйти?! Мы перенесли столько страданий, а теперь уйдём?! Нет! Мы заслужили сокровища!       — Астарион, у тебя же есть целый дворец…       — Юридически это конфискованное имущество преступника Зарра, и принадлежит оно не мне, а городу. И если заявятся его родственники и смогут доказать, что дворец был построен на их средства, то они получат долю собственности. — Он запустил руки в прекрасные тяжёлые монеты, прижался к ним щекой и блаженно прикрыл глаза. — А я беден, как церковная мышь.       — Вас не переспоришь, господин судья.       — Даже не пытайся.       Астарион снял сюртук, завязал рукава и начала сгребать золото. Ещё немного в рубашку поместится. Да и — кого стесняться? — в штаны тоже влезет. Нельзя упускать такой шанс, неизвестно, получится ли вернуться.       В окружении кроваво-алых рубинов возвышался постамент, а на нём лежало огромное золотое яйцо. Явно очень, очень дорогое. Астарион потянулся к нему, взял в ладони нежно, будто лицо возлюбленного. Теперь не то что дворец — можно забабахать целый город в свою честь, назвать его Астарионоград… Ладно, над названием он ещё подумает…       Земля содрогнулась.       Пол рассекла трещина, монеты заскользили под ногами. Из стен и потолка посыпались камни. От сильного толчка Астарион упал, прижал яйцо к себе, второй рукой зашарил, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь. Под пальцами скользили монеты. Набитый тяжёлый камзол свалился во тьму, река золота пролилась в разлом. С грохотом рухнула крыша. Астарион кое-как перекатился в сторону, вжался в стену. Полумрак разрезали лучи яростного полуденного солнца. Проклятье!       Свет не доставал его. Пока ещё. Но земля ходила ходуном, трещина разрасталась. Если очень, очень поспешить — можно успеть к зеркалу…       — Тав?       — Я здесь, — прозвучало в мыслях. — Всё нормально. Иди в портал, я следом.       Что-то было не так. Астарион прищурился. Солнце мешало видеть, глаза слезились, но он разглядел: Тав лежал по ту сторону разлома, неподвижный, облитый яркими лучами. Придавленный огромным валуном.       Твою-то мать!       Земля затряслась сильнее. Потолок обрушился совсем и осталась только узкая полоска тени.       — Беги, — повторил Тав.       — Мы это уже обсуждали, — прошипел Астарион. — Угомони свою жертвенность хоть на секунду и дай мне подумать!       Глаза Тава казались двумя красными точками. Ориентиром.       Новый толчок выбил из рук золотое яйцо, и оно исчезло во мраке. Думать времени не было.       Астарион оттолкнулся и прыгнул.       Кожа мгновенно запылала, ноги подкосились, перед глазами потемнело. Боль была такая, будто всё тело — открытая рана, в которую втирают соль. Он стиснул зубы. От запаха палёного мяса начало тошнить.       Ну да, не хватало ещё проблеваться перед смертью.       Он упёрся ладонями в злосчастный валун и навалился всем весом.       — Прекрати! — звучал голос Тава. — Перестань, ты сгоришь! Астарион!       Не было сил отвечать. Весь мир сузился до проклятого куска камня. Его нужно было сдвинуть. Сдвинуть.       Он почувствовал вкус пепла: пылали губы. Почувствовал, как камень тяжело, неохотно пошевелился, — а потом перестал чувствовать. Стало темно, тихо, не больно.       И горько.       На языке появилась горечь. Астарион впился в источник, сделал несколько больших глотков. Веки казались неподъёмными — усилием воли приходилось толкать их, будто камни.       Тав был рядом. Из его раненого запястья текла серебристо-белая кровь. Густая, горькая, будто полынная настойка. Совсем не похожа на человеческую.       — У тебя сильные ожоги, — сказал Тав. — Пей.       Астарион оттолкнул его — самого чуть не расплющило, а уже опять жертвует собой! — и сел. Мир вокруг поплыл, пришлось несколько раз зажмуриться, прогоняя цветные мушки. От боли тело будто бы отупело. Астарион с трудом посмотрел вверх. Солнце. Светило. На него. Он зажмурился, впитывая ощущение — если это иллюзия, пусть длится подольше!       — Что, — вместо голоса из глотки вырвался сип, — что за?..       — Я не знаю. Оно больше не жжёт. — Тав потёр запястье. Его руки, ноги, щупальца были на месте, ничего не раздавлено. Живой, невредимый. — Может, из-за моей крови?       Астарион потрогал своё лицо — на месте ожогов нарастала новая гладкая кожа, свет касался её восхитительным теплом. Где-то вверху заливался трелью соловей. Вокруг простирался пасторальный пейзаж: по небу скользили белые пушистые облака, шумело море, земля была покрыта ковром из зелёной летней травы. Только руины напоминали о произошедшем. Астарион присмотрелся к валуну — огромному, в два человеческих роста. Как он вообще смог его сдвинуть?       — Милостью Госпожи, сиира.       Глядя под ноги и аккуратно переступая через обломки, к ним приближалась Зетхино. Одета она была в виноградную лозу — крупные белые ягоды лежали на голове, будто корона.       — Как хорошо, что хрупкий росток вашего чувства обратился в прекрасный цветок. Но суждено ли ему цвести? — Она взмахнула ладонью, и валун испарился, на месте руин распустились белоснежные розы. — Встань, Леопольд. Поприветствуй гостей.       Гремя костями, поднялся скелет, поправил полуистлевшую сумку на боку и помахал оторванной кистью. На его плечо, громко каркнув, опустилась знакомая чёрная ворона.       — Кто вы? — спросил Тав.       — Мы слуги Принцессы, мы язычки ее неугасимого пламени. — Дриада сорвала ягоду с лозы, угостила птицу. — Идём. Она не любит ждать.       В траве, никем не замеченное, лежало золотое яйцо. Астарион поднялся, сделал шаг, покачнулся, старательно скривившись, и ловко подобрал свою награду. Без сатисфакции после таких мучений он не останется.       В алых глазах Тава мелькнула усмешка. Он протянул руку, и Астарион крепко сжал её в своей. Теперь все его сокровища были при нём.       Дриада вела их по мирному побережью. Об ярко-желтый песок бились волны реки Чионтар, вдалеке виднелась заброшенная часовня Джергала, впереди тянулись к небу древние деревья Изумрудной Рощи. Не было ни мозгоедов, ни тлеющих обломков, ни наутилоида. Там, где раньше валялись трупы несчастных рыбаков, теперь распустились цветы. Астарион почувствовал, что в сказочном солнечном тепле его совсем разморило. Нельзя расслабляться, здесь наверняка ловушка, не бывает всё так хорошо.       — Вот зачем были твои дурацкие вопросы, Зетхино, — сказал он. — Ты искала жертв для этого балагана.       — Ты можешь быть жертвой, а можешь быть победителем. Решать тебе.       — Ты умеешь говорить без выпендрёжа, дриада?       — А ты, вампир?       Видимо, это значило «нет».       Проход был открыт — никто не следил за воротами. Под ногами бежала знакомая тропинка, но мир внутри рощи был совсем не похож на тот, настоящий.       — Это мама-утка, её покрасим в серый, — рассказывал Хальсин, сидящий под старым дубом с фигуркой в руках. — В природе самки обычно не такие приметные, как самцы.       Вокруг него расположилась дети. Среди них была Минтара — в одной ладони она держала кисточку, во второй палитру с красками. На её лице застыло сосредоточенное, внимательное выражение.       — Ты тоже это видишь? — спросил Тав.       Астарион для верности потёр глаза. Картинка не исчезла.       В тени древнего вяза, держа в руках бутылки, беседовали Кетерик Торм, Изабелла и Дева Эйлин.       — Я всё понимаю, — говорил Торм. — Но серебряные кольца это ни в какие ворота. Только золото. Традиции должно уважать.       — Папа, — отвечала Изабелла, — они не будут сочетаться с нашими нарядами.       — И серебряный — цвет Селуне, — добавила Эйлин.       Неподалёку Воло играл на лютне — веселая мелодия разносилась под сводами пещеры. Не попадая в такт, медленно кружились в танце Горташ и незнакомка. Они обнимались, не отрывая друг от друга глаз. Присмотревшись, Астарион с изумлением узнал Орин — без доспехов и жуткой белой маски она выглядела почти нормальной.       На поляне носились дети гоблинов и тифлингов. Среди толпы были гуры — Ульма и Гандрел о чём-то беседовала с Далирией. Чесса плела венок из одуванчиков. Она лежала на траве, болтала ногами и широко улыбалась, глядя на необжигающее солнце.       — Жаль, что это неправда, — сказал Тав.       — Только не начинай. Ты не мог спасти всех.       — Стоило попытаться.       — Ты безнадёжен.        Астарион вдруг услышал в своём голосе нежность. Когда она там появилась?       Проклятая заразная болезнь-сердобольность!       Там, где раньше был идол Сильвануса, журчал знакомый живописный водопад. Возле него, опустив ладонь в воду, сидела Госпожа. Её длинные огненно-рыжие волосы развевал ветер, стройная фигура казалась объятой пламенем. Когда она обернулась, Астарион понял, что не в силах пошевелиться.       — Вам нравится мой маленький двор?       Её голос звучал как музыка. Астарион открыл рот, но не произнёс ни звука. Онемел.       — Это иллюзия? — Тав пришёл в себя первым.       — Это мечта, — ответила Госпожа. — Таким был бы мир, если бы Ао открыл мне сердце. Таким он когда-нибудь станет.       — Разве у Него есть сердце?       Она загадочно улыбнулась и поднесла палец к полным губам — мол, секрет. Она была похожа на Тава, словно родная сестра: глаза того же цвета, такие же благородные черты лица. Вот только красота Тава была тёплой, нежной, а её — ослепительной.       — Астарион, ответь. Ты вспомнил моё имя?       — Ты Суни, — кое-как смог выдавить он, — богиня любви и красоты.       Зеркала, розы, лебеди.       Крысы, скелеты, вороны?       — Ты всё ещё злишься. — Богиня изящно наклонила голову, будто вслушивалась. — Напрасно, ты не должен на меня злиться. Ты звал — я пришла к тебе.       Астарион сглотнул ком в горле, прочистил горло. От гнева даже божественное очарование слегка померкло.       — Я молился вам много раз, — процедил он. — Всем вам. Просил о помощи. Вы никогда не отвечали!       — Но как я могла помочь, когда ты закрыл от меня своё сердце? — Она перевела проницательный нечеловеческий взгляд на Тава. — Я нашла путь. Ты обрёл свою свободу и своё сокровище.       Глупо было спорить с богиней в её доме. Глупо и сложно. Тело сопротивлялось каждому слову, язык прилипал к небу, но Астарион смог произнести:       — Поэтому ты решила поиздеваться надо мной опять?!       — Я предложила тебе шанс. Я не держала тебя силой. В любви не бывает насилия, ты мог уйти, если бы захотел.       — Я не мог!       Она улыбнулась. Она видела его насквозь, была у него внутри. Касадору и не снилась такая власть, власть Касадора не могла быть такой приятной.       «Давай её не злить, — передал Тав. — Насколько я помню, Суни очень непостоянное и капризное божество».       — Позволь спросить, чего ты хочешь от нас, Госпожа? — Он склонил голову, и даже его щупальца замерли, будто сложились в жесте почтения.       Он был спокойным и собранным. Опять. Чары этого места не давили на его разум? Может, потому что он иллитид? Но ведь Тав остался собой — на губах Астарион ещё чувствовал вкус его крови. Пусть белая, пусть горькая, — он бы не спутал её ни с чьей другой.       — Вам повезло, что мне нет дела до вашей жадности. — Суни грациозно протянула к Астариону ладонь и велела: — Верни.       Он вложил золотое яйцо в её пальцы. Не мог сопротивляться. Не хотел. Всё его существо тянулось ей навстречу, и в этом не чувствовалось ни боли, ни унижения. Он ведь и правда звал её.       — Я много веков учу расы Торила смотреть глубже. — Суни щёлкнула по золотой скорлупке. — Находить красоту там, где она не бросается в глаза. Видеть суть.       Скорлупка треснула. Из неё выглянула треугольная мордочка, потом показались короткие лапы и крылья. Забавно шатаясь из стороны в сторону, золотой дракончик взлетел на плечо богини. Он мурчал, ластился, будто кошка, и Суни прижалась к нему щекой.       — Сегодня вы заслужили моё внимание. Просите, я исполню вашу просьбу, если сочту её достойной. Одну на двоих. И учтите, я не стану вмешиваться в сферы других богов, никому не причиню зла, не изменю ход времени. Загадайте желание для себя.       Ах, вот оно что. Вот она. Награда.       Чесса закончила плести венок, водрузила его на голову матери, и та потрепала дочь по волосам. Другие дети вертелись вокруг шумной весёлой стайкой — бегали, прыгали, дурачились в дневном свете.       Их имен Астарион не помнил, но помнил лица. Он привёл их к Касадору. А ещё Себастьяна, Бетху, Зора, Глэр…       Он взглянул на Тава, и тот сделал жест — мол, давай.       «Это твой шанс. Для "если что" у нас есть ещё запасной вариант — заклятие Гейла, помнишь?»       Точно. Заклятие, с которым «нельзя играть в бога».       Дежавю. Так уже было: он стоял в центре дьявольского круга и делал выбор. Тогда он прислушался к другим, сейчас нужно решать самому.       Астарион видел свое отражение в глазах богини, будто в зеркале. Над её головой золотым нимбом сияло нежное солнце. Только руку протяни.       Загадать для себя?       1. [УБЕЖДЕНИЕ] Не бояться солнца.       2. [УБЕЖДЕНИЕ] Вернуть обличье Таву.       3. [УБЕЖДЕНИЕ] Вернуть жизнь отродьям Касадора.