Последнее испытание

      Для себя. В кои-то веки! Нельзя упустить такую возможность!       Что он получил за свои доблестные благородные и бескорыстные жертвы? Изуродованного любовника, дом с толпой обиженных отродий, вечный голод, страх и чувство вины? Рядом с Тавом он пытался притворяться тем, кем никогда не был. Сейчас, в лучах божественной силы, в ареоле божественной власти, он проснулся, прозрел. Да, пусть спасителю всея Торила от Абсолют поможет кто-то другой. У него, в конце концов, полно друзей.       Суни не отрывала от Астариона внимательных глаз. Испытание продолжалось — это понятно. Она засунула его в тело страшилища, потом вынудила рисковать — так глупо! о чём он только думал?! — своей шкурой, чтобы спасти Тава, и теперь опять ждёт красивый жест. Ждёт, что просьба будет «достойной». Типичная взбалмошная, напичканная романтичными бреднями девица — Астарион таких повидал. Её наивные манипуляции как на ладони. Любовь, красота, добро.       Держи ещё, раз тебе всё мало.       — Я бы хотел, — траурно, с предыханием начал Астарион, — чтобы мой возлюбленный больше не страдал в этом невыносимо ужасном облике.       — Верни ему солнце, Госпожа, — не подвёл Тав. — Он спас семь тысяч отродий. Он заслужил.       А ты сколько спас, Тав? Миллиарды, триллионы, всю вселенную? Ты, конечно, об этом даже не вспомнишь.       — Нет, — ещё печальнее заговорил Астарион, — мне больно видеть, как ты снова жертвуешь собой…       — Мои поступки — моя ответственность. Здесь ты жертва: Касадор забрал твою жизнь!       Проще простого: Таву только дай проявить благородство. Рядом с его чистотой даже величественная Чионтар кажется грязной тёмной лужей. Рядом с ним Астарион сам себе казался недостаточным, дефектным. Подтирай сопли отродьям, защищай говорящие грибы, даруй пощаду каждой встречной швали — и не приблизишься к этой моральной высоте.       — Госпожа, прошу, — добавил Тав.       Астарион потупился. Потом перевёл растроганный взгляд на иллитида, взял его лапищу в свою руку, не дрогнув коснулся щупалец.       — Я буду любить тебя в любом обличии.       Тав излучал счастье, и на мгновение Астарион снова ощутил вину. Что за глупость! В чём он виноват?! Он не делал ничего дурного! Добиваться цели — это не плохо. Тав будет счастлив, если будет счастлив Астарион. Любовь ведь так работает? Наверное, надо ещё щупальца поцеловать, но уж очень сложно себя пересилить.       Суни молчала несколько долгих секунд. Ветер, птицы, беснующиеся дети замолкли, затихло журчание водопада.       — Значит, это ваше общее желание, — дошло, наконец, до богини. — Вернуть Астариону солнце.       Она щёлкнула пальцами, и по телу Астариона пронеслась волна магии. Облик Суни поблёк, покрылся рябью, начал расплываться, вместо рощи и её обитателей возникли знакомые стены дворца. Божественный голос прозвучал в последний раз:       — Хорошо. Пусть Тав увидит тебя на ярком свету.       И затих.       Она как будто… разочаровалась? Плевать! Главное, что удалось её убедить! Вытащить желаемое из настоящей богини! Астарион был собой чертовски горд.       За спиной упало и разбилось зеркало.       — Я так рад за тебя, — передал Тав, подлетая ближе.       Астарион отпрянул: от его лапы, от щупалец, от всего иллитида, и тот замер с нелепо протянутой рукой.       — Спасибо, моя прелесть, — прозвучало как-то неискренне.       Если бы Астарион присмотрелся, он бы заметил на жуткой морде растерянное глупое выражение. Но он не присматривался. Он рванул по лестнице вверх, столкнулся плечом с зарёванной Чессой — опять эта дура рыдает, ну сколько можно! — пронёсся мимо отродий-неудачников и выскочил на улицу. Сделал глубокий вдох, ощущая запахи дня, вслушиваясь в шум города, впитывая яркий дневной свет. Свобода!       В мире ещё полно городов. И людей, и эльфов, и даже гномов, к сожалению, на свете полно. Его ничего не держит во Вратах Балдура. Для благословенного (ведь она благословила его?) богиней вампира открыты все двери. Раньше он ждал лекарства от Тава, был прикован к нему бессмысленной привязанностью, нелепым желанием казаться лучше в красных изуродованных глазах. Теперь оно пропало. Из сердца ушло что-то. Нетелесное, невесомое. Под ложечкой осталось сосущее чувство пустоты.       А может это был просто голод.