Последнее испытание

      Он вновь взглянул на Тава, и тот кивнул, соглашаясь.       Теперь главное, чтобы богиня не превратила их в горстку пепла за дерзость.       — Можно пожелать, чтобы желаний было несколько? — сказал Астарион.       — Какая очаровательная наглость! — Ее смех сливался с журчанием водопада. — Нет, только одно.       — А что, если я попробую уместить в одно?       — Пробуй.       — Я хочу, чтобы ты вернула жизнь семи тысячам отродий, — он сказал быстро, скороговоркой, и добавил, не давая себе времени передумать: — Тем из них, кто согласится, конечно.       Ни одна мышца не дрогнула на лице богини, но Астарион ощутил, что она не удивлена. Она всё еще испытывала их? Его?       А вдруг это испытание ничерта не последнее?..       — Ты просишь слишком много, — наконец ответила Суни. — Нежить — сфера других богов.       — Но это ведь нечестно! — вмешался Тав. — Семь тысяч душ обречены на страдание просто потому, что поверили в истории о любви!       Астарион прикусил язык, сдерживая смех. Тав, конечно, сильно приукрасил: большинство жертв Касадора хотели просто потрахаться. Но наивных влюбчивых юнцов тоже хватало, что правда то правда.       — Семь тысяч вырваны из цикла смерти и перерождения, — продолжил Тав. — Неужели это — не преступление? Неужели всех богов устраивает такая подлость?       Суни молчала несколько долгих мучительных минут. Её взгляд блуждал: от детей к Таву и обратно. Может, их сердца она тоже видела и взвешивала на весах.       — Вы просите не для себя, — сказала она. — Ты, Астарион, просишь не для себя.       — Ещё как для себя! — Он поспешил восстановить статус-кво: — Эта толпа заняла мой дом! Если они станут смертными, я сплавлю их герцогу и пусть наслаждается своим геройством сколько угодно. Я сыт по горло!       Получилось очень искренне. Он даже сам себе почти поверил. Он даже придумал ещё несколько убедительных правдоподобных аргументов, но Суни не стала слушать. В языках необжигающего пламени она исчезла.       — Я уже говорил, — раздался голос Тава. — Я горжусь тобой.       — Помолчи. Просто помолчи.       Астарион закрыл руками лицо.       Он только что лишился величайшего шанса в своей жизни, потратил единственное желание. Он будет посыпать голову пеплом всю оставшуюся вечность. Он себя проклянёт. Что он наделал? Он сам принял это решение? Точно сам?       Тав аккуратно коснулся его плеча, и Астарион шумно выдохнул.       Ты сожрал мой мозг. Ты. Неважно, в каком ты теле. Ты изменил меня. У отродья не должно быть души, но я чувствую её так же ясно, как твою руку. Наверное, потому что ты и вручил её мне, со всеми её радостями и бедами, — мою душу.       — Не всё потеряно, — сказал Тав, — есть заклинание от Гейла. Мы обязательно вернём тебе солнце. Я ведь обещал.       Точно. Сомнительное заклинание с непредсказуемыми эффектами.       А может, Суни впечатлится их сердобольностью, любовью, милосердием и всем таким и исполнит ещё несколько желаний? Что ей стоит? Она же добрая богиня. Жалостливая. Как её убедить? Засосаться с иллитидом по самые щупальца? Астарион готов. Обличье мозгоеда ему казалось пугающим, как и прежде, но раз в этом обличии живёт Тав — пусть. Тав был уникальным человеком, стал уникальным иллитидом. Он стоит жертв. Главное, что он жив, что он здесь, что он — это он.       — Будет суд, — раздался голос Суни, и она снова появилась в вихре розовых лепестков. — Мы призовём к ответу Асмодея. Мы вернём несчастным то, что у них украли. Отродья станут живыми. Келемвор и Тир поддержат меня.       Идеальные волосы слегка растрепались, глаза сияли, губы алели словно от поцелуев, и оставалось только гадать, в каких горизонтальных положениях она убеждала других богов.       — Если я захочу, — сказал она, будто услышала, — я заставлю биться любое, даже самое мёртвое, сердце.       Она стиснула кулак. Астарион ощутил, как сердце сжалось и разжалось, сжалось и разжалось. В ушах застучал пульс, вены наполнились кровью. Воздух врывался в лёгкие, выходил через рот, входил снова. Он дышал. Он ощутил, как Тав поддерживает его за локти, помогает устоять. Тав. Тав был собой, не мозгоедом.       — Вы доказали, что вашей любви хватает не только для вас двоих. Я возвращаю тебе, Астарион, солнце, а тебе, Тав, твое настоящее обличье, отражающее красоту твоей души. Так вам будет проще нести мое слово.       — Что? — прохрипел Астарион. — Что нести?       — Вы будете моими Избранными, — сказала Суни. — Вы построите во Вратах Балдура мой храм и проведёте в нём семь тысяч свадеб.       Что?       Что?!       Астарион подался вперёд. Перед глазами плыло, голова кружилось, он совсем перестал соображать, в голове стучало только одно: он не станет чьим-то слугой, никто больше не будет владеть им! Никогда!       — Я не хочу! Я не согласен!       — Твое сердце в моих руках. — В голосе богине послышалась сталь. — Ты сам вручил его мне.       — Ты что, совсем ду…       Тав дёрнул его назад, на себя, удерживая от глупостей.       — Госпожа, для меня будет честью нести твоё слово. Но Астарион должен решить сам. Позволь ему. В любви ведь не бывает ничего насильного?       Ему хватило сил выдержать её прямой, пробирающий до дрожи взор.       — Ты прав. — Суни грациозно махнула рукой. — Что ж, поступай как знаешь, Астарион. Побудь свободным. Насладись солнцем. Когда придёт время, я спрошу тебя снова. Надеюсь, тогда до тебя дойдёт, что любовь и есть величайшая из свобод.       Она щёлкнула пальцами.       В пёстром калейдоскопе исчезли водопад, роща и её обитатели. Зеркало упало на пол и потухло. Астарион отодвинулся от него, будто от ядовитой змеи. Однажды оно снова превратится в портал. Но не сегодня. Не сейчас. Сейчас он вернулся домой, и Тав был рядом, живой, здоровый, без щупалец.       — У богини красоты твои глаза.       — Она так на тебя похожа, — одновременно с ним произнес Тав и недоумённо добавил: — Красные. У неё же красные радужки. И черты лица похожи на твои…       — Кажется, её настоящее лицо мы не видели.       — А может, такое оно и есть — её настоящее лицо?       Астарион нежно дотронулся кончиками пальцев до его носа, погладил скулы, губы, линию челюсти, скользнул ладонью по шее.       — Я чуть не назвал её дурой. Ты опять меня спас.       — Я же обещал помочь.       От улыбки на его щеках появлялись ямочки. Астарион коснулся их тоже. Глаза Тава сверкали, волосы растрепались, совсем как у Суни, но его красота — не божественная, ласковая — нравилась Астариону намного больше.       Сзади распахнулась дверь — с громким лаем в комнату влетел Шкряб. Он прыгнул на Астариона, облизал, переключился на Тава и счастливо завыл. Следом в комнату ворвалась Чесса. Её лицо заливал живой румянец, в руке она держала надкусанную булку.       — Вы не поверите, не поверите, что случи… — Она заметила Тава и осеклась: — Ой, а как…       — Лапушка, — сказал Астарион, с трудом отталкивая обезумевшего Шкряба, — погуляй, пожалуйста, с собачкой. И дверь закрой.       Что-то в его голосе заставило её подчиниться. Когда она утащила пса, Астарион снова прильнул к своему не-иллитиду, опрокинул на пол.       — Я думал, ты сразу захочешь посмотреть на солнце?       — Это наслаждение второе в списке, — ответил Астарион.