Мысли и чувства

Когда случилось, что в своем доме я научилась красться, как чужая? Как какая-нибудь воровка? Ро… дикарка из трущобы, когда залезла к нам в сад, и то держалась увереннее – чем я, когда собираюсь выходить (из своего дома, ради Бога!), чтобы отправиться «по делам благотворительности» или – еще лучше – «в церковь». Подумать только, что-то я зачастила в церковь. Боком, боком, крадучись, спускаюсь по лестнице. Когда это случилось, что я начала вздрагивать от внезапных звуков? Я вроде «предупредила сестру» и мне можно – можно! – отлучиться на два часа. И когда случилось, что она стала держать меня, будто на невидимом поводке? Даже нет, не так: словно это какая-то паутина, которой я опутана, которая может растягиваться, но не может порваться. Но сейчас я делаю вид, что ее нет, потому что я благополучно (а ведь я же в своем доме) миновала холл, вышла на улицу и подхожу к такси. («Одну минуточку, а шофер нам зачем? В честь чего это он бездельничает, спит целыми днями, а мы ему платим?» – она вечно всем недовольна, ее столько всего раздражает, и не угадаешь, что разозлит мою сестрицу на сей раз). Какой чудесный воздух! День будет жарким, но сейчас лучшее время, мое любимое: легкий ветерок, в небе белые облачка. В нашем детстве такие дни были наполнены безмятежной радостью. Ни этой паутины (или я ее не чувствовала?), ни страха. Нам было весело играть вдвоем (и дразнить близнецов), хоть она и верховодила, сколько я себя – скорее уж, нас – помню. А сейчас я будто сбежала. Вырвалась на свободу. Вспоминается передача о подростках из неблагополучных семей: как они убегают от пьяных матерей, от жестоких отцов… Улица им становится роднее, чем дом. А они сами такие бесприютные и отчаянные. Страшные там были истории, про боль, про насилие, про безысходность. Что чувствовали эти дети, когда вот также вырывались на свободу, бежали в компании таких же неприкаянных друзей или к малолетним возлюбленным, с которыми обнимались где-нибудь в подворотнях… Что чувствовали? Что они, маленькие, оторвались от чего-то большого и злобного. Что они исчезающе малы и совершенно незначительны в это мире. Примерно как я сейчас. И дух захватывает. …За спиной хлопает дверца машины. Я делаю шаг на тротуар и привычно поднимаю голову. Белые стены, выступающие балкончики. Машинально нахожу тот балкон на седьмом этаже. Его, как и все остальные, украшают острые листья какого-то декоративного растения. Про себя я называю его «пальма», хотя какая же это пальма. Дом с пальмами… Надо будет спросить, что же это за растение. Я так плохо в них разбираюсь. Такси отъезжает. Шорох шин за спиной, стук моих каблуков. Я спешу, каблук царапает асфальт. В детстве, помню, меня поражал это звук – от туфель какой-нибудь спешащей женщины. Теперь эта женщина – я. Где-то в желудке шевелится, нарастает страх. Куда я иду? Зачем я иду туда? Боже. Боже. А как не идти туда?! И идти, и не идти – в какой-то момент – едино – и в равной степени –невозможно. Я не поехала в лифте. Равнодушный взгляд консьержа. Хотя зачем, зачем пошла пешком? Ногу на ступеньку. На колене натягивается материя. Какой ядовито-розовый цвет! («Это модно! Надо следить за модой! Ты что, совсем не присматриваешься? Надо присматриваться! Ну мы ведь жен-щи-ны!» – издалека, издалека звучит тот голос). Сбивается дыхание. Через какие-то минуты на это колено, на ядовито-розовую юбку… почему на «это»? На мое колено… На колено, только под юбкой, я знаю: ляжет его рука. Когда случилось, что я перестала стыдиться этого? Жму кнопку звонка! Опускаю глаза, рассматриваю пуговицы на блузке. Он всегда так быстро их расстегивает, быстро, но аккуратно, будто тренируется каждый день. А как одним движением, ни разу запутавшись и совсем не глядя, едва коснувшись пальцами моей спины, он расстегивает… - Дорогая. Красный платочек в нагрудном кармане пиджака! Объятия, из которых не вырваться. В которых я осталась бы навек, заморозив минуты. Губы касаются шеи. Полосатый диван, столик стеклянный. Когда случилось, что мне перестало быть стыдно… совсем? Поначалу мне казалось странным (впрочем, кажется и теперь), как он, стоит только закрыть за собой дверь, обнимает меня и прикасается ко мне… так. Словом, совсем не так, как показывают в мелодрамах. Или сегодня, когда мы сели на этот полосатый диван, перебросились парой слов, что-то там про Леонелу, что он хочет вести ее дела… И хочет заработать побольше денег для меня. И что я и есть та женщина, которую он обожает (это стало привычным чудом). И всё. Никаких долгих бесед и сентиментальных поцелуев. Моя одежда в беспорядке, а его руки… Я не возражаю. Я поддаюсь. Да. …Я возвращаюсь домой совсем без сил. Мельком взглядываю на свое отражение в машине. Вроде всё в порядке, но вид как будто утомленный. Уже довольно жарко, только в тени, когда иду к дому через сад, ветерок чуть охлаждает лицо. Предвижу упреки сестры, но мне настолько всё равно сейчас. Не надо было отказываться от кофе, он варил кофе, предлагал мне, но я уже спешила, спешила… Долго поправляла прическу перед зеркалом. Хочу не думать ни о чем, а ведь так и получается: мысли текут как-то медленно, будто с остановками. Хочу принять душ, и чтобы струи воды стекали по лицу… Чтобы слиться с этой водой. Но это будет нескоро. И так странно в расслабившемся теле, из которого на время ушли напряжение и страх, чувствуется что-то ещё. Ещё. Я хочу ещё. Красный платок из нагрудного кармана так и остался валяться на полу.