vodka is at your service, my dear himeko

закат. лето. нагретый днем песок начинает остывать. он больше не жжется до того, что по нему невозможно ходить — кафка присаживается возле берега и пялится то на море, то на химеко. химеко красивая — сидит, закрыв топ зипкой, даже несмотря на жару. и закрывает явно от кафки. собирает какую-то ненужную хуйню, не может отдохнуть — из недавно починенного фонографа играет какой-то джаз — кафка косится на дырку в ее джинсах на колене, улыбается. химеко всегда застегивается по горло, лишь бы кафка на лишний сантиметр ее кожи не пялилась и веснушки не считала. кафка, в отличие от нее, особо ничего не скрывает — кафка не накрашена, кафка в одной лишь огромной рубашке на голое тело. подтверждение, что она спала в поезде. песок обдувает бледные костлявые щиколотки, рубашка колышется на худощавом теле, вынуждает придеживать. ради приличия. а то и сама химеко знает, что кафка вовсе не против, чтоб она смотрела. закат светит в самое ебло, кафка распускает хвост и зарывается пальцами обеих ног в теплый песок. химеко на нее смотрит, кафка знает. но стоит кафке поднять глаза, как химеко быстро утыкается в свою самоделку, делая вид, что она и глаз от железки не отрывала. кафка подходит к ней плавно, медленно. выжидает, словно по секундам, когда же химеко обратит на нее взгляд. кафка мягко вынимает из большого кармана на бедре химеко пачку фм — кафка их, кстати, ненавидит, но у химеко их пиздить мечтает раз за разом, упорно. — верни сигарету обратно, — бурчит химеко, не сводя янтарного взгляда с отвертки в своей руке. — пойдем потанцуем, — кафка бесцеремонно поджигает и наклоняется к химеко. ее затяги мерные и глубокие, химеко не смеет поднять взгляд — потому что стесняется, конечно. кафка не утруждается застегивать все пуговицы до воротника — ведь она же не против, чтобы химеко на нее смотрела. ее рубашка висит, ничего не скрывая, кафке не стыдно, очень весело. ее неприкрытая грудь прямо перед химеко, стоит лишь взглянуть. кафка знает, что химеко хочется. — нет, — отрезает химеко и вовсе от нее отворачивается. кафка вздыхает театрально грустно, почти по-настоящему, думается химеко — не знала бы, кто перед ней, то, может быть, поверила этому вздоху. ведь кафка чувств лишена, все что можно в ней наблюдать — первоклассное, отдать бы должное, актерское мастерство. кафка блестяще играет свою роль. она знает, что химеко думает именно об этом, и не стесняется наклониться к ней, коснуться подбородком мягких пушистых ее волос, своими волосами щекотать изящную шею. кафка ровняет дыхание, химеко, напротив, сбивает. химеко боится? стесняется? химеко никогда ей не скажет, что очень хочет на нее взглянуть, очень хочет потанцевать. ведь ей комфортно с кафкой молча, а вслух — только под литром апероля. химеко, отрезвев, так и бежит от осознания того, что ей реально нравится с кафкой. кафка приобнимает ее за плечи, терпит ее ласковые добрые слова — терпит, что она «шлюха» и «извращенка», но своего добивается — химеко раздраженно ее отталкивает, кафка цепляется за ее руку сильнее. она у химеко мягкая и теплая, у кафки — в точности наоборот. кафка тянет за собой, просит химеко выйти на закат, постоять под солнцем. оно блестит на ярких волосах химеко, играется с веснушками, химеко щурит глаза — они еще выразительнее. кафка улыбается ей и начинает аккуратно ее вести. химеко даже не пытается ей внимать — она отворачивается на море, и еле двигается в ответ кафке. — посмотри на меня, — кафка двигается чуть ближе к ней, чуть прижимается, приобняв слегка. — химеко, посмотри. химеко молчит в ответ и обещает себе самой, что не посмотрит никогда. ведь кафка так красива и естественна сейчас — очень несвоевременное осознание. химеко боится смотреть на нее только потому что на кафке нет косметики, взгляд ее по-домашнему теплый и уютный. может быть, химеко просто боится увидеть ее соски через рубашку. химеко боится касаться любой части ее тела, руки ее покоятся на плечах — не дай бог спустит на талию, где они, в теории, сейчас должны находиться. кафка ничего ей не говорит, только усмехается чему-то своему и сама сводит сухие ладони, очерчивает химеко талию с таким видом, словно она мечтала об этом долгие годы. и химеко порой кажется, что так оно и есть. — я хочу научиться играть на скрипке, — неожиданно выдает кафка так, будто это ее давняя, устоявшаяся мечта. — послушаешь когда-нибудь? — тебе не подойдет. ты через неделю хуй забьешь, — химеко не говорит ничего вдобавок, кафка тоже молчит. она обязательно научится — ее негласное обещание химеко. кафка льнет к ней ближе, химеко даже не знает, как ей двигаться — она еле-еле переставляет ноги на шершавом песке, заползающем ей в кеды. кафка улыбается ей и лбом в лоб сталкивается — вот-вот поцелует. химеко отталкивает ее от себя и все еще пялится на море. ей становится жарко, кафке очень хорошо — она абсолютно безбожно, отвратительно бесцеремонно обнимает химеко, прижимается всем телом — ее горячая кожа, горячие соски — все, что успевает почувствовать химеко перед тем, как снова ее толкнуть. — не доверяешь мне? — кафка как ни в чем не бывало берет ее руки в свои. будто бы ничего не произошло. — доверяю, — неспеша выплевывает из себя химеко, все так же продолжая пялиться на воду, которая ее уже, к слову, страсть как заебала. — тогда взгляни на меня, — кафка снова наклоняется к лицу химеко, никак не желая от нее отлипнуть. — тебе больше нравится, когда я накрашенная? — мне больше нравится, когда ты одетая. и молчишь. — но я же одетая. — рубашка на голое тело не считается. — то есть, тебе просто не нравится мое тело? — закройся уже. кафка смеется, химеко краснеет — в цвет собственных волос. это красиво. у кафки едет крыша, соски медленно встают. — может пива? — выдает коронную-похоронную кафка в сторону химеко через полчаса мерного молчания и, сгорбившись на диванчике, улыбается. — водки. кафка смеется, встает и просит химеко дать пару своих вещей, чтоб переодеться, а то, по ее словам, ее вместо водки трахнут. химеко впервые за день ей улыбается и отказывается: — так иди. кафка возвращается с таким видом, будто пять минут кому-то сосала. в ее руке дешевая, путь и вполне презентабельная водка, завидев которую, у химеко даже не остается сил на нытье. она эту водку ненавидит, кафка обожает. — дура. — спрячь пом-пом. химеко пьет, как кафка, с горла — вытирает с подбородка, намеренно не дает кафке слизать и обцеловать ее всю. а в глубине все-таки хочет — это же красиво и приятно. кафка прижимается к ней потеснее под «титаник». химеко ее, на удивление, не толкает. она явно напилась. наблюдая за умирающим в воде джеком, химеко плачет — и кафка поворачивает к ней, лишь заслышав короткий шумный вздох. — не смотри, — в ответ кафка отпивает из бутылки и все смотрит, смотрит. не смея оторвать взгляд от слез химеко, наблюдающей свои пьяным, расфокусированным взглядом уже не за тем, как роза свистит мимо проплывающему кораблику, а за кафки размытыми зрачками, так близко. так неприлично близко. — ну не пялься на меня, кафка. — а я хочу, — кафка глотает еще водки, химеко глотает воздух, стараясь не задохнуться. участливо берет выпить у кафки из руки и окончательно теряет голову, когда задумывается о том, как бы пососаться с кафкой. а была ли она, в таком случае, когда-нибудь на месте? после того, как они поспали за ручки, кафке началось казаться, что между ними нет ничего невозможного, надо лишь постараться — надо лишь поднажать, сделать все как надо. и как бы химеко не крыла ее хуями, а все-таки укладывается мягко на диван, не знает, куда деть руки и снова отворачивается от кафки, чтоб посмотреть, как роза кидает кулон в воду. кафка вырубает ноут и жадно съедает ее губы в темноте. химеко стесняется даже через темноту, обнимает кафку за шею руками, аккуратно оглаживает волосы, очень трепетно для нее, будто совсем не похоже. значит, химеко впервой. — давай не здесь, — шепчет химеко прямо в ухо слишком нетерпеливой кафке. — давай не здесь, кафка! если пом-пом… — а ей че? — кафка раздевает ее, спускает руку к соскам, поднимает топ наверх. у химеко пиздец большие сиськи. — ей на этом поезде с тобой жить долгую и счастливую жизнь. пусть привыкает. может, именно в тот момент, до химеко и дошло, что она правда хочет путешествовать на этом поезде вместе с пом-пом. и, наверняка, с кафкой. конечно, кафка ее заебет, но куда же без этого? а может, они правда смогут быть вместе на этом поезде. и, может, кафка все-таки отучится оставлять бутеры где ни попадя. — кафка! — с химеко пот льется градом, волосы путаются меж кафки пальцев, становится тяжело дышать — у химеко вместо стонов выходят больше хрипы. кафка искренне наслаждается этим звучанием, кусает ее соски несильно, нежно. сама возбуждается, выгибается навстречу ее телу, ближе, теснее. — кафка, стой. — химеко, послушай… — кафка целует химеко живот, улыбается и, кажется, долго подбирает слова. — ты так хороша. химеко берет ее за обе руки, сжимает. кафка не видит ее лица, но уверена, что она в ярости. ее яркие черты, не затаенная на дне глаз злоба, живая, чувственная. это так по-настоящему, что кафка сама себе обещает не играть с ней роль — быть честной, какая есть, лишь чтобы быть наравне — не смея уступать. обе молчат, химеко все еще красива через призму воображения кафки, все еще сжимает ее руки. кафка двигается к ней ближе, касается губ, и химеко господу готова поклясться, что кафка улыбается. ее глаза до того яркие, что химеко чувствует их сиреневую естественность даже сквозь неровные свои вздохи и ночную темень. химеко сама заставляет ее лечь на спину, сама разглаживает ее рубашку на груди, ладонями соски задевая ненамеренно. она явно не в себе, раз смеет позволить себе подобные действия. кафка ощутимо громко раздвигает перед нею ноги в разные стороны — химеко трогает их руками. ее бедра худощавы, смазка размазана, химеко понимает, что окунулась в страшнейшую фобию. она вроде на секунду отлипает от тела напротив, а после несдержанно лезет снова его касаться. загорается ноут, напоминает о том, что химеко пора обновлять седьмую винду, освещает собой их тела, томный взгляд кафки, задранную ее рубашку. химеко не успевает уследить за ее руками, что трогают ее и тянут коснуться себя. химеко не оборачивается на комп, дрочит ей под синим светом экрана, как будто себе самой пару ночей назад. соврет, сказав, что не на кафку. но химеко все равно будет об этом врать. кафка сгибается ровно тогда, когда химеко сгибает пальцы в ней, пьяно и блаженно улыбается, не контролирует дрожь в бедрах, придеживает собственные ноги и вслух просит еще раз в ней согнуть. просит погрубее и не стесняться. химеко не то чтобы намерена ее жалеть, ускоряется, вбивает до костяшек, сгибает глубоко и сильно, чтоб кафка потерялась. а кафке смешно, она хихикает и выгибается, химеко выводит кругосветку на ее клиторе, лишь бы потом не устроить ее в своей же черепной коробке. волосы свисают к ее лицу и шее, химеко кусает ее сосок через рубашку и не стесняется более наготы. явно рада трогать пизду и толкаться внутри. кафка этому тоже рада, рада под ней дрожать и стонать, даже если разбудит пом-пом — только улыбнется. пом-пом и так уже все понимает — что химеко нравится кафка, раз уж готова ее ебать, пусть даже по пьяни. это заметно по ее стеснению, красным щекам, эмоциям и словам. это так красочно для кафки, так значимо. значимо даже то, как она бесится, когда кафка к ней шары катит. а сейчас химеко под водкой трахает ее до изнеможения — запивает между толчками, кафка кончает, чтобы она продолжила, просит глубже, ведь ей так интереснее, так больше нравится. мысли червями ползут к химеко в голову, даже когда глотает без зазрения совести уже не свою половину бутылки. она пытается это закрыть, но никак не выходит. химеко мечтает об этом забыть, химеко мечтает заснуть и проснуться так, будто этого никогда не происходило. но когда кафка перед ней так очаровательно выгибается и стонет в пустоту с таким сексуальным лицом, с такими красивыми выразительными глазами, химеко сдается. перестает двигаться, смотрит, как кафка закатывает глаза, улыбается ей и просит допить за нее. с утра приводит химеко в порядок и уходит куда подальше, потому что знает, что химеко вряд ли это все вспомнит. но близость — близость, что разделена была поровну на двоих полувлюбленно — все это нетленно в голове кафки, пусть и обрывками. но это покрасневшее лицо, расфокусированный взгляд светящихся янтарных глаз кафке будет вспоминаться, кажется, до самой смерти. это будет так естественно. палящее солнце. семь утра. август.