…для тебя
22 ноября 2023 г. в 11:10
Он давно не ощущает себя человеком. Чувства и эмоции отошли на второй план, отдавая ведущую роль холодному рассудку, как и требуется правителю. Защита горожан от нападков недоброжелателей, планы по установлению оптимальной и выгодной торговли между странами, бесконечные бумаги, свитки, документы, что нуждались в его легкой подписи, которая могла обратить в прах любого. Его слово — закон. Его власть — бесконечна.
Свою человечность Господин Черемисин так жестоко обменял на холодную строгость и беспристрастие; его маска — непоколебимая воля, что безжалостно срывает с губ приговоры о казни.
Антон ощущает себя безвольной куклой, хотя в его руках целая страна и, кажется, вот-вот и будет Мир.
Антон не чувствует в себе отныне ничего, напоминающее человека. Эмоции — удел слабых, чьи смерти можно спокойно стереть с жесткого пергамента, не оставив и малейшего упоминания даже имени.
Антон считает себя выше. Он больше не связан этими нитями, что присущи лишь низшим. Его величие — есть бездушие.
Безумная ухмылка не слезает с лица, а губы не дрожат.
— Достаточно. — его голос отдаётся от стен судебного зала, громом проходясь по помещению. Люди и звука не смеют издать. — По законам Эвстрии, за совершенное преступление лишь одно наказание — смерть.
Испуганный шепот движется по сцене, где на протяжении двух часов выступали живые актеры, являя эвстрийцам свой отвратительно-поставленный спектакль. Роли подобраны ужасно и разбираться, кто есть кто — желания нет отнюдь, но разве так не веселее?
— Нет, пожалуйста, Господин, позвольте договорить…
Не веселее наблюдать за их отчаянием? Люди развлекают его: их эмоциями так легко управлять, ими так легко распоряжаться.
На сцене Антона его куклы, чьи жизни такая мелочь.
Удар молотком извещает об окончании заседания, пока молящего о пощаде преступника уводят двое стражников.
Антон улыбается, но от улыбки одно название, безумный оскал красуется на светлом лице. Проблемы государства решать сложно, должен же он как-то себя веселить?
Потягивая красное сухое с ажурного бокала, Господин Черемисин не беспокоится о душевных терзаниях. У него нет эмоций. Ему неведомы чувства, душу отравляют безумие, пришедшее за ручку с властью, и тягучая ненависть, от которой тот не в силах избавиться.
Серые глаза смотрят пристально, и Антон не понимает, в чем проблема? Где его маска даёт сбой?
Образ Черемисина — бездушного правителя Эвстрии, карающего всех недругов и неугодных словом, любящего громкие дебаты и суды — трещит, стоит судье Гаврилову посмотреть глаза в глаза.
Ненависть плещется на кончике языка, горчит во рту, отдаваясь сладко-мерзким вкусом вина, что Антон пьёт, пока голубой пронзительный взор не отводит с чужого.
— Господин, Вы ведь понимаете, что народу такое не понравится, — говорит Данил, медленной поступью подходя к правителю. — Столь безрассудное решение может спровоцировать конфликт против Вас.
— Хах, с чего это? Я здесь главный, мои слова не смеют оспаривать. — язвит Господин, гадко ухмыляясь. — Ты, что же, думаешь они посмеют? М? Думаешь, моя воля для них пустой звук?
Эхо от шагов Антона пронзает уши, Черемисин не видит проблемы. Лишь превосходный и до одури справедливый судья владеет его вниманием.
— Ни в коем случае, Мой Господин, мою голову не посещали мысли о подобном, — Данил склоняется в поклоне, демострируя полное подчинение, но его голос раздражает. Настолько тот приторно-сладкий, ехидный. Длинные волосы скрывают издевательскую улыбку на чужом лице.
Антон ненавидит его саркастичность. Язвительность в манящем голосе Гаврилова задевает гордость, ведь Антон никак не может избавиться от его звучания в голове. Тело прошибает невиданный разряд тока, стоит только ненавистному Судье произнести что-то в адрес своего Господина.
Он единственный, кто может таким насмешливым тоном разговаривать с правителем страны, оставаясь абсолютно безнаказанным.
— Тогда к чему такие речи, меня все устраивает. Тебя ведь тоже? — елейно шепчет Черемисин, кладя руку на мощную грудь, скрытую дорогущей тканью пиджака. — Да, я знаю. Дорогой мой, ты ведь верен мне? — продолжает Антон, растегивая верхние пуговицы темно-синего пиджака. Рубашка встречает причудливыми узорами, но они вовсе не завлекают Черемисина. Снять её хочется очень.
— Я всегда буду верен Вам, Ваше безумное Величество, — вторит ему Гаврилов, смотря точно в чистые ледяные озерца.
— Брось, тебе ведь нравится моё безумие… — ответом служит поцелуй. Господин тянет волосы Судьи, сминая те в кулак, и жадно впивается губами в чужие.
Гаврилов не отстает, руками, словно змеями, обвивает хрупкую талию его Господина, вжимая желанное тело в своё как можно ближе.
Они целуются мокро и грубо, отдаваясь полностью порыву. Черемисин прокусывает губу, зализывая ранку; Данил сжимает мягкие ягодицы, пальцами решительно вонзаясь в поддающуюся плоть. Зал суда — место чужих слёз и их потех.
Антон ненавидит Данила за бесконтрольное желание быть ближе, целоваться, трахаться там, где терпение покинет их рассудки.
Антон — бездушный правитель Эвстрии — губы сжимает в полоску и сводит колени, когда грязные фантазии захватывают разум на очередном заседании, стоит только Гаврилову появиться за местом судьи.
Антону неведомы людские чувства, о чем он предпочитает говорить вслух и показывать на деле. Ему чужда любовь, как и всё остальное.
Хах, так он говорит?
А еще Антон бесконечный врун, когда разговор заходит о любимом Даниле, чьё лицо не выводится из памяти никакими средствами.
Антон Данила не ненавидит, а любит, сказали бы другие, ведь по-другому объяснить нормальные люди его мысли о Гаврилове не смогут.
Господин считает, что это не так, яростно всплескивая руками. У него нет чувств и эмоций, грозно рокочет Антон.
На что Данил закрывает глаза, склоняется в издевательском поклоне, также дразняще подтверждает слова Своего любимого Господина.
Ведь так проще.
Ненавидеть его наглость и ехидство, его всего.
Потому что ненависть легко объяснить, а любовь нет.
Поэтому Господин Черемисин — чёрствый и хладнокровный правитель госудраства, который безумно обожает безжалостно-громкие суды, упиваясь страданиями подсудимых, и ненавидит своего главного Судью.