—
Риндо неделю напролёт чувствует себя скверно и неуютно, наблюдая за Раном, который продолжает есть, курить и ходить на работу, но не жить. Все попытки понять, почему внутри его зрачков плещется поглощающая пустота, не дают результатов: Ран молчит. Молчит и пьёт, молчит и убивает, молчит даже когда трахается. Словно тело, покинутое душой — продолжает функционировать должным образом, но на этом… всё. Младший снова отбирает уже неизвестно какую по счёту бутылку дорогого пойла и даёт брату отрезвляющую пощёчину, но Ран не реагирует даже на это, — ни на удар, ни на Риндо, ни на отсутствие в руках уже привычного алкоголя, а об ответном действии остаётся лишь мечтать. В детстве мелкие стычки между ними были стабильны, однако по мере взросления давящих слов стало гораздо больше, чем кулаков. Ран умел одним словом поставить на место, умел одним взглядом заставить оппонентов дрожать, но то, что Риндо видит сейчас перед собой, не было его братом. — Ты должен рассказать мне, иначе я не смогу помочь. И снова тишина. Ран смотрит сквозь Риндо, не замечая налёта ужаса в его глазах. Подобное состояние у брата было лишь однажды — когда умерла мать. Ран оттягивал принятие, возвращался к воспоминаниям, цеплялся за младшего как за единственное напоминание о ней, но, когда они оба оказались в колонии, ему пришлось забраться внутрь собственного разума и распотрошить каждый светлый момент в памяти на кусочки, забывая-стирая-удаляя то, что могло причинить боль. Это больше не их мир. Их мать осталась в том — счастливом — прошлом: в нежных улыбках, в запахе приготовленного по утрам завтрака, в нежных объятиях и любящих словах. Их матери даже в воспоминаниях не место в клетке, стены которой пропахли кровью и мочой. Жизнь научила Рана быстро вставать на ноги и возвращаться в строй с маской абсолютного равнодушия ко всему миру, но, вопреки слухам, ходящим по самым тёмным закоулкам Японии и по коридорам «всемогущего» правительства, делающего шаг лишь с разрешения «Бонтен», Хайтани не запрограммированный робот и не бездушное чудовище — человек, а живых людей иногда сбивают с ног обстоятельства. — Объясни мне, наконец, что происходит! Ты же знаешь, я сделаю всё, чтобы тебе стало лучше. Просто скажи, что мне нужно сделать. — Поздно. Риндо, поражённый тем, насколько надломанным был голос брата, смотрит на Рана в недоумении и… внезапно всё встаёт на свои места. Это «поздно» сквозит упущенной возможностью спасти жизнь, чужую, но связанную с душой прутьями крепкими. Каждый сам решает, принимать ли связь судьбы или оставить её плыть по течению неминуемой смерти, и младший осознаёт, что Ран… принял. Принял незнакомку, чужачку, принял и дал ей уйти безболезненно. — Это она, да?! Та, которая комнату искала? — по тому, как лицо старшего кривится, Риндо понимает, что попал в точку. — Я не понимаю. Ты же мог уйти, просто уйти, чтобы не делать из этого проблему. — Ты поймёшь, Риндо. Если встретишь, поймешь, что для нас просто уйти не получается.—
Риндо понимает, о чём именно говорил его брат, когда видит перед собой её. Когда он впервые скользит взглядом по незнакомке, внутри у него всё переворачивается. Странное чувство, словно на плечи его оседает дымка неестественно демонической магии: она притягивает взоры всех мужчин этого места, и женщин тоже, когда её кулак из раза в раз встречается с лицом оппонентки в поединке на деньги. Геката отвлекается на внутренние ощущения лишь на секунду — интуитивно чувствует мужчину, которого ей предложил мир в обмен на свою жизнь, и удары её становятся всё агрессивнее и беспощаднее: каждый в этом обшарпанном зале слышит неприятный хруст челюсти и булькающие звуки захлёбывающейся в крови девушки, уже потерявшей сознание. Кита поднимается с бёдер своей соперницы на эту ночь и уходит, даже не посмотрев в сторону Хайтани. А он, напротив, взгляд от неё не мог оторвать: откуда у подростка такая беспощадность и желание власти над жизнью? Он, смотря на избиение, отчётливо ощутил: в каждом её движении сквозило размазать лицо не лежащего перед ней человека, а именно его, и Риндо не понимает даже, чем успел за эту даже несостоявшуюся встречу вызвать немилость. Это она ведь должна хотеть сблизиться с ним, а не он! Но именно Риндо находит её спустя три дня и заявляется к ней домой. А Геката, вопреки его ожиданиям, захлопывает дверь прямо перед его носом. Риндо находит место её дневной работы и заявляется уже туда. Геката вызывает копов и хватается за нож, обзывая его педофилом. Хайтани заинтересован. Не в связи даже, в ней самой — чем больше она пинается и ведёт себя как дикая кошка, впивающаяся острыми когтями в кормящую руку, тем сильнее он хочет пробить возведённую вокруг неё защитную стену. Приручение диких животных требует уйму свободного времени и титанического терпения — у Риндо нет ни того, ни другого. Да и желания перестраивать её как личность у него тоже нет. Она сама должна хотеть жить и прийти к нему, но Кита ещё слишком юна, чтобы осознать столь банальную истину. Кроме того, что она ведёт себя как человек, не познавший прелести социума, она ещё выглядит как самая настоящая ведьма: завитки мягких огненно-рыжих волн, расправляющихся до лопаток, она перевязывает шнурком от ботинка в низкий вьющийся хвост, веки, облачённые тенью самых тёмных оттенков, кожа в нескольких местах испорчена проколами, руки покрыты линиями обрывочных татуировок, от плеч уходящих к щиколоткам, а саму её оплетает вечно поглощающая чёрным ткань: рубашка, кожаная юбка, колготки в крупную клетку и блядский чокер, сидящий на ней идеально. Как ошейник. Она — олицетворение подростковых желаний и пороков: эталон послушных деток, мечтающих по ночам отрываться на тусовках в кругу горячих парней, и ненависть праведных моралисток, считающих её разгульный образ жизни душевным падением. Вот только никто из них, собирая своё драгоценное мнение по крупицам картин повседневности, совершенно не представляют, что они — и моралистки, и послушные детки — продолжат расти, развиваться и обустраивать свою жизнь, заводить собак и растить детей, а Геката обречена гореть в смертной агонии собственного непринятия. Она скована, но не чокером, а судьбой, которую старательно игнорирует, выбирая смерть будущей жизни. — Я не хочу иметь с тобой ничего общего, — в который раз скрипит Кита, оставляя без внимания поглощающий взгляд мужчины, замечающий всё новые синяки на её руках. — Почему? Так сильно хочешь умереть? — Хочу! Если это значит не идти на поводу у жизни и не вилять перед тобой хвостиком, лишь бы получить взаимность. — Но я могу дать тебе её. — Это не имеет значения. Мне шестнадцать, тебе, я уверена, намного больше. Как ты себе это представляешь? — Ты прекрасно знаешь, нам не обязательно спать. — Ты ведёшь себя так, будто эта связь убивает тебя, а не меня. — Это… потребность. И я не знаю, чем она обусловлена. — Из-за твоей матери, вероятно, — внезапно тихо выдаёт Геката, отворачиваясь к окну, за которым виднеется своеобразный ринг для проведения кровавых спаррингов. Кита любит ощущение крови на собственных кулаках, любит сбивать мысли о смерти болью, хрустом чужих костей и свезённой кожей. Во время боёв она словно превращается в ангела Смерти, несущего за спиной свою волю: беспроигрышные поединки приносят деньги, а ощущение власти над чужой жизнью — моральное успокоение. Геката всегда решает свои проблемы манипуляциями, кулаками или телом, однако, смотря на Хайтани в отражении стекла, она понимает: на каждую рыбку всегда находится рыбка покрупнее. На нём, мужчине вдвое старше её и вчетверо опаснее — не сработает ни одна из её многочисленных уловок. Если простачков-ухажёров отвадить было легко, стоило лишь сплести вокруг них сеть откровенных действий и нежных улыбок, то Риндо видит её насквозь и, смотря прямо в глаза, обрывает все её попытки избавиться от его давяще-приятного присутствия. — В каком смысле? — атмосфера вокруг начинает издавать потрескивающие звуки сбитого электричества, когда Хайтани предупреждающе смотрит на девушку. — В самом прямом. Получившая взаимность женщина рожает таких, как ты. Ты ведь отчётливее ощущаешь эту связь. Связь и правда пульсирует где-то внутри него, приглушённо. Внутри неё же, разделяя пространство с Риндо, всё окунается в мерцающие бесконечностью звёзды и кутающие пеленой вечности галактики, но она из раза в раз добровольно разрывает это полотно трещинами непринятия, не признавая потребность в Хайтани. Он ей не нужен. Дело было даже не в нём самом, скорее — в собственных моральных установках, в желании самолично решать и контролировать свою жизнь. Она воочию наблюдала, что случается с девушками, получившими жизненно-необходимую, но такую душащую и разрывающую на части добровольного принятия взаимность: после этого порога, когда болезнь отступает, а внутри затягивается последняя трещина, любовь испаряется и оседает эгоистичным желанием независимости. Беллона тоже была такой: свободолюбивой и мечтательной, а отец был слишком влюблен в неё, чтобы отпустить. Чувство взаимности с нужным человеком необходимо достигнуть лишь однажды, чтобы болезнь обнулилась и осела на дне организма пеплом упущенных лет. Но после этого может начаться абсолютно другая жизнь: без страха и чувства безнадёжности. Столько шансов, желаний и возможностей открывается прямо перед носом, стоит лишь сделать шаг — и всё изменится. И у её матери был шанс, если бы не нежелательная беременность. Если бы не она. Геката не хочет идти на поводу ни у связи, ни у судьбы, нагло решающей, жить ей или умереть. Поэтому она идёт разбивать лица, посещать клубы в вызывающе коротких платьях и курить травку; она матерится, ходит по краю крыш многоэтажек и заглядывает в библиотеки, совершенно по-сумасшедшему принюхиваясь к новой партии книг. А Риндо смотрит издали и внутри у него собирается сжирающее заживо пламя потребности оказаться ближе. Она продолжает жить на полную катушку перед тем, как добровольно отдаться смерти, а он абсолютно точно не собирается позволять ей умереть. Ни за что.—
Переговоры вышли довольно напряжёнными. Поставщики оружия из Китая спустя три часа облизывания договора о взаимовыгодном сотрудничестве, дали согласие снова возить товар кораблями, несмотря на очевидные риски. Риски эти появились относительно недавно в виде полицейских рейдов и трупов охранников, тщательно следящих за важным грузом. Санзу рыщет по Токио словно изголодавшаяся ищейка, пытаясь унюхать предателя, пока Риндо после очередной бессонной ночи круговыми движениями растирает виски, пытаясь справиться с невыносимой головной болью. — Снова? — вполне очевидный вопрос; старший внимательно оглядывает брата и замечает засевшие круги под глазами и нездоровую бледность. Риндо видит отражение себя: Ран перед ним осунувшийся и похудевший, словно объявил голодовку и забыл, как выглядит съедобная еда. От Мораны, впрочем, он уже отошёл, но беда ведь не приходит одна — завал на работе высасывает из него оставшиеся силы. — Наша мать была больна? — внезапный вопрос полосует выдержку старшего Хайтани; взгляд Рана за мгновенье словно вспарывает кожу Риндо, превращаясь из взволнованного в предупреждающий. — Да. — Из-за неё мы чувствительнее? — Да. К чему вопрос? — Я встретил её, Ран, — Риндо глубоко выдыхает, и его лицо приобретает выражение полного неудовлетворения. — И? — И… Ничего. Меня разрывает от непонятных ощущений, а она бесшабашная сучка, у которой в жопе ещё детство играет. — Это проблема. Возраст. Матери было шестнадцать, когда она встретила отца. Что будешь делать? — А что я могу? Не вбивать же мне насильно ей в голову мысль о спасении собственной жизни. Ран задумчиво вглядывается в заплывающее за горизонт бесконечных небоскрёбов солнце, и в его взгляде отражается мимолётное воспоминание, вспарывающее только затянувшуюся рану. Риндо повезло — у него в запасе несколько лет, чтобы выбить возможность спасти жизнь, а Рану… ему не хватило всего нескольких часов. — Ты должен попытаться, Риндо. — Должен? Почему? Расскажи мне. Расскажи мне всё. О ней, о вас. Я до сих пор… немного обижен, что ты скрыл такое от меня. — Я не скрывал. Просто ты не спрашивал. И Ран рассказал. О глупых мечтах, угасающей в глазах жизни, близости, облегчающей боль. В его словах отчётливо проступала горечь, и в ней, казалось, так много безнадёжности, что младший поёжился. Риндо знает — то, что описал брат, умножится на три, если он потеряет эту сковывающую лёгкие связь. Если он потеряет Гекату. — Я отвез её на море, а она в нём ни разу так и не искупалась. Просто сидела на берегу, а я… ощущал, как она разлагается изнутри. Ничего отвратительнее я не чувствовал. — Мне жаль. — Мне тоже. Думаю, она была хорошим человеком. — Я тоже буду чувствовать, как она… умирает? — Риндо сбивает крупная дрожь лишь при одной мысли о том, что Геката всё-таки отринет связь между ними и будет медленно тлеть на его глазах. — Вероятно. Может и нет, если вы не закрепите связь. Я не знаю… Ран смотрит на брата, в глазах его мелькает усталость и сожаление. Проклятые Хайтани: кто бы знал, что оба брата познают все прелести болезни их матери, тисками желания сдавливающие лёгкие до хруста костей.—
Риндо приходит туда снова и снова, наблюдая, как Геката, поглощённая яростью от его присутствия, превращает соперниц в мясо. Её безудержная жажда крови отзывается внутри него волной терпкого желания, но Риндо умело подавляет возбуждение — иначе ведь и действительно педофилом можно заделаться. Впрочем, Хайтани не хочет её физически, но хочет на каком-то ином, возвышенном уровне — переплестись узами связи и дать этой бомбе замедленного действия жизнь. Когда Геката снова видит Риндо Хайтани, привычно заходящего за порог её маленькой коморки, где она морально готовится в очередной раз сломать кому-то нос, внутри у неё разливается приятное тепло; по венам плещется желание расслабиться и замурчать, словно она кошка, а он — хозяин, который приютил, накормил её и вымыл от грязи всего мира. Трещины внутри неё уже начали проявляться на коже, однако присутствие Риндо имеет эффект самого сладкого лекарства, оседающего в горле комком приятного послевкусия. Но Кита умело не обращает на эти внутренние ощущения внимания. Это, в общем-то, и не её чувства, скорее — инстинкт самосохранения, делающий тело и сердце жертвами, а не диктаторами собственной жизни. И это раздражает даже больше, чем Хайтани: осознание, что тело тянется к нему, когда как разумом она желает оказаться как можно дальше. — Что именно во фразе «Я не хочу иметь с тобой ничего общего» ты не понимаешь? Риндо не отвечает. Геката разглядывает в зеркале отражение мужчины и замечает изменения: усталый, с дрожащими пальцами и покрасневшими глазами; он выглядит как человек, которого крутит от ломки. Кита от истины не далека: Риндо действительно ломает, но от какого-то безудержного желания сближения с огненной лавой, зовущейся Гекатой. Хайтани бесшумной поступью, словно зверь, вышедший на охоту, подходит ближе и, нарушая личное пространство, оплетает пальцами шею её поверх грёбаного чокера. Его ладонь на ней смотрится лучше, — естественнее, — цепляет кандалами судьбы, посылая по телу её разряд мощного тока; Геката чувствует, как щеки её раскаляются до температуры горения. Впрочем, она внезапно осознаёт, кто стоит позади неё: не просто мужчина — убийца, действующий от лица «Бонтен», — и холодок приветным пламенем охватывает выпирающие позвонки. Кита, вопреки разумному желанию не провоцировать, быстрым движением хватается за ножницы и замахивается, пытаясь попасть в тыльную часть ладони Хайтани, но очевидно, в такой позе ей не хватает ни разворота, ни скорости. Риндо с лёгкостью перехватывает её за тонкую кисть, обхватывает пальцами на грани грубости, но всё ещё не причиняя боль, и выворачивает руку ей за спину, заставляя прогнуться и упасть грудью на столик. — Пожалуйста, не вынуждай делать тебе больно. — Если ты сейчас же не отпустишь меня, я… Внутри у неё все натягивается противно, по костям ползёт склизкий страх, а на изнанке век транслируются воспоминания детства, заставляющие разум работать на износ, силясь придумать, как без ущерба для себя выбраться из его хватки. Геката не любит прикосновения. Она никому и никогда не позволяет прикасаться к себе, не считая, конечно, драк — с летящими ударами справиться проще, чем с ощущением подушечек пальцев на своей коже. Это мучает её, вспарывает всё ещё не затянувшуюся рану. В детстве Кита не была обделена нежностью со стороны родителей, но послевкусие от их касаний становилось ядовитым каждый раз, когда она видела синяки на коже матери и её опухшие глаза. Прикосновения превратились в проклятье, а их наличие — в пузырящиеся ожоги под кожей. Физически — не больно, но душа рвётся под натиском пережитого опыта. Геката ненавидела фривольность со стороны противоположного пола и всегда знала, как с этим недоразумением справляться. Но то были парни мимолётные, в кишащем девушками клубном зале с лёгкостью находящие её телу замену, или просто неразборчивые, получающие в нос при первом же прикосновении к бёдрам. Но позади неё Риндо… Не просто парень — мужчина. Убийца. Руководитель главенствующего преступного синдиката. Если бы её мать узнала, что спасение жизни её дочери зависит от такого… отброса общества — так бы она его назвала, — то убила бы Гекату голыми руками ещё в младенчестве. Тогда, быть может, шанс спаять свою разрушенную жизнь был бы не упущен окончательно и бесповоротно. Но Геката здесь, а позади неё — лекарство от смерти, от которого она добровольно воротит нос. И объясняться не желает — ни почему она так старательно и упорно отваживает от себя своё спасение, ни почему уже давно смирилась со смертью. Все её тихие ругательства заглушаются отчаянными рывками с безуспешными попытками выбраться из захвата Риндо, забывая, что прозвище «костолом» присвоен ему не за красивые глаза. Геката продолжает дёргаться и пытаться отпихнуть его, и в конце концов движениями своими доводит Хайтани до предела своей выдержки. — Прекрати дрыгаться, идиотка, — рычание Риндо сквозит звенящей агрессивностью, скрывающей разрастающееся внутри желание. Они никогда не были так близко друг к другу, поэтому связь внутри них смакует новые ощущения и начинает тянуться сквозь их тела, желая воссоединиться и освободить их от стервы судьбы. Риндо заглушает отголоски шепчущей жажды, прикусывает губу и отодвигается, давая девушке под ним вздохнуть. — Извращенец! Какого хрена ты продолжаешь сюда приходить? — Я хочу спасти тебя. — Ты хочешь спасти себя. На меня тебе плевать. — Ты не права. Я хочу спасти тебе жизнь. Брат рассказывал, что умирать таким, как ты, довольно… мучительно. — Так твой брат тоже трахнул малолетку, чтобы избавить её от боли? — Ты не понимаешь, что несёшь, — шипит он, едва ли не перейдя тонкую грань мучительного разочарования. Риндо знает — она специально, но терпеть такое отношение становится с каждым разом всё сложнее. — Послушай, ему… ему не хватило четырёх часов, Геката. А я встретил тебя на четыре года раньше точки невозврата. И я не позволю тебе умереть. Если надо будет, заставлю, ясно? — Заставишь что? Принять себя? Любить? Что именно ты заставишь меня сделать? — Хотеть жить. Дай мне шанс. — Я и так живу, разве ты не видишь? Мы все когда-нибудь умрём, просто у каждого разные предопределённые небесами сроки. — У тебя разве нет мечты? — Почему же? Есть, конечно. Одна. Чтобы ты оставил меня в покое. Риндо раздражённо выдыхает и выпускает Гекату из рук, почти отталкивая её от себя. С него хватит. На сегодня. Он и так слишком, чрезмерно терпелив, а она словно специально проверяет его на прочность и давит, вынуждая сдерживать себя. И Риндо — будь он проклят, — теряет терпение. Он сорвётся. Может сорваться, если прямо сейчас не уйдёт. Преодолевая скулящие внутри ощущения тепла и мимолётной близости, Хайтани разворачивается и со всей силы пинает блядский стул, стоящий на пути к выходу. — Если ты еще раз вернёшься сюда, я убью тебя, Хайтани! — вслед кричит ему Геката, но… ирония в том, что, бездействуя, убьёт её именно он. Реально ли вообще подступиться к этому недоразумению? Что нужно сказать, что сделать, чтобы она хотя бы рассмотрела возможность подпустить его к себе? Риндо никогда не задумывался, какого это — ухаживать за девушками и добиваться их. Всегда — они сами прыгали в его койку, всегда — потому что он, чёрт возьми, Риндо Хайтани. Геката — активно позиционирующий свободолюбивую натуру подросток. Правда свобода её отличается от свободы действительно свободных, и яд действительности с каждым мгновением вплетается в тонкую кожу под глазами, оттягивая темнотой и бессонными ночами с вкраплениями ужасов смерти — потому что она готова добровольно прыгнуть в адское пекло, чем позволить жизни диктовать условия. Юношеский максимализм или как бы его не называли, делает ситуацию… нестабильной. Потому что Риндо на своей шкуре познаёт, что такое неопределённость. И ужасается — ведь она, — и все те, кого постигла та же участь, — живут так свою жизнь вплоть до совершеннолетия. А ещё она права. Себя спасти Риндо тоже хочет — от боли. Пример брата отчётливо вертится перед глазами, и Риндо знает — ему будет намного хуже. Для него эта глупая связь стала бóльшей проблемой, чем для Рана, потому что он привязывается подобно бездомному псу, а Геката в его глазах — необузданный огонь, распарывающий кромкой инея мороз и погружающее с головой наводнение, из которого не выбраться даже ему. Особенно ему. Потому что, кроме желания подчинить себе стихийное бедствие, Риндо интересно, какая она — без своей маски. Сколько боли она скрывает на дне своих зрачков и почему так отчаянно сопротивляется давлению судьбы… Он — её судьба, и это делает Гекату по умолчанию его. Не собственностью, но важной частью жизни. Впрочем, добиться взаимности от не любившего и каплей той нежности человека — невозможно. Риндо всё ещё пытается не наседать, замечая мимолётный затравленный взгляд, когда подходит ближе. Она открывается ему по маленьким кусочкам невольно — время, которое у них есть, неподвластно трезвости её разума; растущая под кожей болезненная привязанность разрывает на части полотно рациональных противоречий. Время полосует её выдержку, расчерчивая границы и расставляя ориентиры. Время — его и много, и мало одновременно.—
Геката проклинает связь и проклинает Хайтани, вечно снующего рядом, словно ему — взрослому и влиятельному мужчине — делать больше нечего, кроме как караулить подростка и отчитывать его за косяки. Иногда, раззадориваясь глупыми выходками Риндо, её так и тянет назвать его «папочка» и невинно хлопнуть глазками, но Кита ещё не совсем растеряла мозги. Пределы есть абсолютно у каждого человека, особенно у такого, как Хайтани, а Геката знает: он хочет её. Хочет в каком-то неведомо-извращённом смысле, не физически, — потому что Риндо даже намёков на постель никогда не бросал, словно она действительно была просто необходимостью, которую нужно перешагнуть, чем девушкой, в которую он влюблён. Влюблён… Риндо Хайтани влюблён… Это похоже на шутку, но он каждый раз доказывает противоположное своим взглядом или действиями. Он смотрит на неё, не скрывая пляшущих искорок привязанности и границ с ненавязчивой одержимостью, и говорит о своих чувствах, будто выражает своё мнение о дождливых буднях в Токио — непринуждённо. Он говорит о чувствах, не требуя ничего взамен. Риндо не подкупает её деньгами или властью. Он дарит ей потрёпанные шнурки, которые, по его мнению, подойдут под красивый окрас её волос, он обрабатывает свезенные участки кожи, не жалея шипящую да брыкающуюся Гекату. Он раскрывается и даёт ей в руки оружие — информацию. Но не разумом, сердцем знает — Кита не воспользуется ею, несмотря на показательную ненависть в его сторону — потому что она носит каждый принесённый им шнурок, потому что терпит его присутствие, потому что позволяет ему приходить и оставаться. Геката не хотела этого, но чем чаще Риндо был рядом, тем настойчивее бушевала внутренняя потребность, тем яростнее вопили инстинкты, тем болезненнее разрастались трещины, когда она из раза в раз отталкивала его. Болезнь протекала медленнее лишь благодаря титаническому терпению Хайтани, который продолжал закрывать глаза на неуважение к себе, терпеть скачки её настроения и пытаться наладить взаимоотношения. Кита удручённо разглядывает стопку, в которой плескалась жидкость, переливаясь всполохами клубных огней, и думает. Память транслирует нелицеприятные кадры прошлого, и девушка снова и снова вливает в себя алкоголь, пытаясь забыться. Она не любит выпивать, но перспектива взорваться от поглощающих раздумий её беспокоит больше, чем возможность проснуться где-нибудь в хламе. Однако алкоголь становится предателем ровно в тот момент, когда снимает засов и позволяет мыслям, которые она хранила глубоко внутри, вырваться наружу, заглушая всю рациональность. Она действительно ведёт себя отвратительно по отношению к тому, кто всячески оберегает и поддерживает её. Кто подмечает каждую её эмоцию, кто знает, что у неё аллергия на мандарины — и приносит её любимые бананы, когда она болеет. Геката не верила в искренность его действий, но прошло уже… два года, а он всё ещё пытается чего-то от неё добиться. И она краем своей искренне чистой души уважает его терпение — потому что её вытерпеть под силу единицам. Потому что она гордая и резкая в своих выражениях, потому что она сначала делает, потом думает — нередко и не думает вовсе. Потому что она предана себе и своему выбору — и если она не хочет видеть Риндо в своей жизни, она не будет его видеть. Но она видит его всё чаще — и значит это, что желание послать Риндо к чёрту с каждым днём становится всё меньше, и в конце концов превращается в подобие призрака прошлого. На самом деле, она и сама не знает, почему так категорично противится этой связи, ведь умом понимает: ей повезло. Мужчины — эгоисты, а брать ответственность за ребёнка никому не прельщает, но Риндо так упорно добивается её внимания, что Геката на полном серьёзе думает: он действительно сумасшедший. Он видит, какая она неуправляемая, но всё равно хочет спасти? Он не пользуется ею, напротив — держится подальше, и на все попытки её отрезает грубыми отказами, задевающими её хрупкое эго. Но Геката всё равно благодарна ему — он не потакает её капризам и желанию всё испортить. Он держится усилием воли, чтобы не взять то, что она сама предлагает — и это возвышает процент уважения к нему. Потому что осознание, что ему действительно не принципиально её тело, играет с ней злую шутку. Чем чаще он остаётся рядом, тем быстрее сшиваются её трещины, неосознанно, но внутреннее тепло его присутствия становится словно наркотик, а холод, который наступает внутри, стоит только Хайтани выйти за порог, возвращает её в реальность.Это не её чувства.
И не его тоже.
Будь они не связаны разрушительной смертью, разве он когда-нибудь посмотрел бы на неё? А она на него? Да ни за что. Проблем в виде Хайтани не хочет никто, а Геката не является исключением из правил. Когда градуса в организме становится слишком много, а мозги плавятся от мыслей и противоречий, её нутро внезапно разгорается с новой силой. Она чувствует на себе огромные мужские ладони и тонет в ощущении нужности, а алкоголь забирает последние частицы адекватности. Может, благодаря спиртному они, наконец, достигнут чего-то конкретного… Вот только Риндо, забравший с бара пьяную Гекату, ничего, кроме раздражения, не испытывает. Когда она тянется к нему — тоже. Его единственным желанием было надрать ей задницу. Отвратительная безалаберность. Геката льнёт к нему под действием внутренних ощущений, не обращая внимания на личного водителя Риндо — она трогает его и шепчет его имя так нежно, что Хайтани едва ли может мыслить здраво — от её голоса, такого уступчивого и молящего, по венам плещется желание сделать её своей не только на словах. Но Риндо в порыве отрывает её от себя — это должно быть не так. Совсем не так. Да и рано ещё. Ей недавно восемнадцать стукнуло. Уже два года прошло, а она всё ещё изводит его, доводит до точки кипения и уходит, будто Риндо для неё — игрушка. Но Геката взрослеет и с каждым днём становится всё более женственной и дразнящей. А Хайтани ждёт уже слишком долго, чтобы ещё дольше терпеть к себе такое отношение. Но… как бы не хотел он поставить её на место, накричать или на самом деле показать, что с ним играть не стоит — он не может сделать ей больно. Внутри него всё протестует, когда ярость выходит из-под контроля. Геката Кита как хрупкая ваза в его руках, как важная часть его сердца, которую нужно оберегать и охранять даже сквозь ядовитые шипы, жалящие тело нестерпимой болью. Потому что он чувствует — ей тоже больно. Риндо понимает — она переступает через себя. Она перестраивается; её стены, возведённые собственным непрошибаемым мнением, рушатся, оставляя за собой горсть пепла и возможность отстроить ограждение заново — с другой консистенцией. Она в его руках плавится, растекается так же, как воск течёт по контуру дающей ему жизнь свече. Его ладони словно лист волшебного подорожника, затягивающий даже самые глубокие трещины. Геката взывает к трезвости своего разума и отползает к изголовью огромной кровати, сжимая коленки вместе. Риндо в который раз поражается контрасту её поведения — несколько минут назад она пыталась содрать с себя платье, а сейчас выглядит как жертва похищения. Её взгляд блуждает по спальне Хайтани с отчаянным желанием найти выход, но даже когда она видит дверь позади мужчины, желание сбежать отчего-то не возникает в пьяной голове. А вот желание открыть свой поганый рот — очень даже. — Когда я была маленькой, — внезапно Геката всхлипывает, и лицо её приобретает оттенок бесконечной боли, — мой отец узнал, что мать его разлюбила. Знаешь, так обычно и бывает в подобных парах — женщины влюбляются, чтобы спастись, и эгоистично позволяют мужчинам сделать то же самое. Любовь ведь светлое, искреннее чувство, но стало оно для нас… лишь шансом выжить. Мой отец тогда с катушек слетел, Риндо. Я ничего не понимала, когда слышала из их спальни мамины всхлипы, а на утро… будто и не было ничего — они оба улыбались и обнимали меня. Но я видела синяки на её теле, даже когда она пыталась их скрыть, — у неё заплетается язык, а слёзы — словно дамба, сдерживающая их, разрушилась — потоком текли по щекам. Риндо теряется, видя её такой слабой и хрупкой. Подходит ближе и, пока она продолжает бессвязно рассказывать то, что в её сердце заперто на тысячи засовов, он стягивает с неё платье. Смотрит прямо в глаза, когда стягивает и грязное белье — а она даже не пугается, к его удивлению. Смотрит в ответ и помогает ему нацепить на себя длинную рубашку. — Извини. Со мной много проблем, — хмыкает Геката, обнимая себя руками. — Не много. Просто я не мог пустить тебя в свою постель облёванную, уж извини, — Риндо сворачивает грязные тряпки и кидает их в корзину для стирки. — Я не про одежду. Я про то, что… ты думаешь, у нас не будет того же? Думаешь, я позволю себе любить тебя после того, как почувствую свободу от смерти? — Не знаю. Но… если ты захочешь уйти, я отпущу. Я уже говорил тебе — я хочу спасти твою жизнь. Ничего больше. — Ты лжёшь. Ты не сможешь отпустить меня после того, что для меня сделал и скольким пожертвовал. Иначе всё это было бы просто напрасным. — Разве спасение твоей жизни — напрасно? Я понимаю, чего ты боишься, но… у меня нет желания приковать тебя к себе или обладать тобой, Геката. — Почему? — Потому что я уважаю тебя. Пусть ты младше и на порядок эгоистичнее, я вижу в тебе стержень. Геката чувствует, как щёки её краснеют от взгляда его. Она прячет нос в воротнике чужой рубашки и вдыхает обволакивающий запах Риндо; внутри же всё бурлит от странно клокочущего, стягивающего возбуждения. Кита слишком привыкла к нему, чтобы сопротивляться его притягательности и его вниманию, которое он за эти два года дарит только ей. Он словно привязал её к себе, а у неё уже совершенно нет сил перерезать эти путы чужих стараний. Откровенно, Риндо был единственным, кто открыто демонстрировал свои намерения и выражал привязанность. Он единственный, кому вообще было до неё дело. Поэтому Геката снова тянется к нему, пытаясь поцеловать, но Хайтани неожиданно отстраняется и укладывает её в постель, накрывая одеялом. — Не сейчас. Он ложится рядом, оплетает её тонкую талию рукой и прижимает к себе лишь для того, чтобы ещё раз убедиться, что все его усилия не разлетятся прахом. И он чувствует то же, что и она: тепло. Обволакивающее тонкую кожу и двигающееся по венам неестественной, но судьбоносной связью, которую ничем не перекрыть и не высосать, как яд. — Чем быстрее мы сделаем это, тем быстрее ты освободишься, — полусонно шепчет Геката, разваливаясь на его кровати так, будто она — её. — Нам некуда спешить. Ещё два года впереди. — Через два года я могу передумать и исполнить своё обещание. — Какое? — Убить тебя. — Иногда мне кажется, что не я убиваю тебя, а ты меня. — Я не убиваю. Отравляю, скорее. Риндо чувствует, но не отравление — отголоски взаимности. Чувствует шанс. Уже не призрачный — самый осязаемый. Он бежит в их крови потребностью принять чувства и позволить им пульсировать в висках; Хайтани принял их, а Геката… на пути… На пути к собственному исцелению.