Топкая кровь на краю лезвия

В спокойствие иль в бесконечном небытие она как будто касалась кончиками хрупких пальцев его ломких, таких сухих и, казалось, уже неживых далеко прядей волос. Они определённо зачерствели, подобно хлебу тому на завтрак. До таких же, ломанных костей, покрытых трещинами, что увы, не были естественными, она касалась и после. Ох нет, он был ещё жив, когда она замертво повалила того наземь, подобно змее пытаясь задушить. Испуганно трещала толпа вокруг. Похоже на бойню, такую, рабскую, вот только в ней далеко не сословие низшее. Две души, если таковыми можно их назвать. Стадии живого погребения, стадии сущей сухости её лёгких, а она ревела, ревела как коза, младенца потерявшая. А ведь не дотронется до его волос и хочется кричать, но вода, неродная, заполняла глотку, каплями спускаясь ниже, а после легкие не могли вздохнуть и отравленного воздуха. Это чувство тоже было похоже на утопление, багровая жидкость когда стекает от кистей до локтей, а она держит голову Монарха, чьи глаза когда-то влюбленно смотрели на неё. Чье сердце она клялась беречь, а теперь оно не бьётся, бьётся лишь одно и этого недостаточно. Ей не хлопали, она ничего не выиграла и победителей здесь нет. Молчание и скорбь, а она не увидела его тело в пуще ледяной воды, где ему и место. Она больше не чувствует тепла и человеком так и не стала. А была ли? Была ли, когда меч сжимала потными пальцами, украдкой даже боясь смотреть в те глаза, которые стали родными, чьи будут приказывать убивать руки, направляя её, девчонку несмышленную от боя до боя и стоит сбиться... Она просыпалась в пучине вод и как тогда пыталась смыть ту кровь. Кровь, что текла ручьём от кистей до локтей, ту кровь, которую не смоет даже её позорная смерть. А она стала позором. Недостойна ни его меча, ни наследия, одни пытки в оковах, да единственная колыбель её отчаяния — рёв такого же одинокого кита. Она не знала имён, не помнила своего звания. Лишь её голос и крик того, кому клялась на коленях. Но кому она клялась? — Тебе не понять... — шептала сухо ему она. Крошке, что попал не туда. — Ему нужна смерть, а мне — свобода! Она вцепилась в его горло, почти насквозь протыкая мальчишечье нутро. Крохотные глазки страхом налились, капли хрусталя, невинного, но такого родного, а она видела. Чуждо, но так излюбленно, что прижать к груди малыша и не пускать никуда. В пучину той мерзости, запретов, не пускать в те проклятые собственной матерью заснеженные земли. Когти на концах её пальцев не чувствовали заслуженной стали. Она, испуганный зверёк, поражённый собой, отпрянула. — Меч, вот что душа. — пьяно зашептала она, пусто глядя на Аякса, коим назвал он себя. — Ты заберешь моё наследие, а я заберу твою боль, мальчишка. Убей, убей, убей! Убей кита и освободи меня!