Melanie Martinez — Training Wheels
Леа греет замëрзшие руки в чужих ладонях и чувствует, как тепло просачивается сквозь стеклянную кожу, пробирается между капиллярами и сосудами, плавно перетекает в вены и наконец добирается до сердца. Блаженно прикрывает глаза, припадая лбом к мужскому плечу, ластится щекой о ткань безразмерного тёплого пуловера и чувствует лёгкий тремор в чужой груди — верный признак удовольствия. Воздух идёт вибрацией от их дыхания — Куран из-под век наблюдает за облачками пара, которые она и Ран выдыхают каждые две секунды, как они мягко рассеиваются, оставляя после себя такое же мимолëтное воспоминание. — Замёрзла? — спрашивает глупое очевидное Ран, дыша над её затылком, блестящим каплями растаявших снежинок. Пальцы сухим песчаным теплом скользят по девичьим фалангам, подушечками упираются в покрасневшие костяшки и поглаживают. Придушенный вздох тянется из её рта новым витиеватым облачком. — Не так, чтобы сильно. Почему не застёгиваешь пальто? — с явной претензией Леа поднимает взгляд на него и видит лукавую улыбку, блуждающую на самых воспалëнных кончиках губ. — Заболеешь же. — Мне не холодно, — отзывается Хайтани небрежно, подошвами ботинок взбивая снег. — Да, но изо рта у тебя валит дым, — занудно проговаривает девушка, высвобождая одну руку и обхватывая край его плотного пальто. — В своё время поняла, как ужасно заболевать в поездке. Испортишь нам весь отдых. Ветер мягко подхватывает пряди каштановых волос и отдаёт на растерзание снегу, который вьëтся по ним узором инея. Ленивым взглядом мужчина наблюдает, как шестигранные звёздочки быстро превращаются в яркие жидкие солнечные лучи, и всё равно, что на небе Солнца нет. Леа знакомо морщится, когда одна снежинка попадает прямо в глаз — делать такую умопомрачительную гримасу может только она. Приподнятые брови, сощуренные глаза, искривлëнные капризной линией пухлые губы и расширившиеся ноздри. — Мы уже пришли, — качает головой Хайтани, высвобождая руку и толкает дверь кофейни. «Pastis» гордо красуется на вывеске винтажного образца. Леа боязливо оглядывает заведение фокусом русалочьих глаз. Мягкий жёлтый полумрак приятно обволакивает всю площадь зала, щедро украшенного гирляндами и венками. Столики располагаются ровным рядом от стены до стены, вдоль окон простирается длинный широкий стол на манер барной стойки. Если сесть, то открывается вид на праздничную улицу. Ароматом вьётся кедр, кофейная гуща и сдоба. Леа тянет Рана к этому столу. — Давай лучше на те диванчики, — кивает головой мужчина в другую сторону. Не любит, когда люди пялятся на них, как на восьмое чудо света. — Там тоже есть окна, — сразу же добавляет он, зная, почему выбор Куран пал на ту стойку. — Давай, — девушка согласно кивает. — Перекусим, а потом пойдём в парк. — Тебе нужно было надеть шапку, — Ран закатывает глаза, помогая Леа стянуть с себя пальто, и передразнивает: — Заболеешь. — Будем болеть на пару, да и всё. Леа цепляет одубевшими пальцами меню со стола, распахивает его и внимательно вчитывается в английские буквы, но не сильно понимает написанное. Помогают только картинки — иначе бы пришлось брать всё наугад. — Возьмёшь блинчики сюзет? — спрашивает Ран, и Куран тут же сощуривает глаза. Она отлично распознаёт этот «ты-же-знаешь-что-это-такое-верно?» тон, который часто выводит её из себя — чего и добивается Хайтани. Он уже нацепил на себя маску «я-вообще-не-понимаю-почему-ты-так-смотришь» — сама невинность, только изогнутый уголок губ выдаёт его с потрохами. Куран быстро листает меню и добирается до нужного названия. Она не совсем понимает, что составляет из себя это блюдо, лишь вырывает цепкими глазами отдельные слова «варенье», «апельсины» и «ликёр». Скрипнув зубами, цедит: — Возьму. — Отлично, — Ран начинает отстукивать дробь пальцами по поверхности деревянного стола. Выдумывает какую-то гадость, на все сто процентов она в этом уверена. — А сабайон? Куран отбрасывает меню в сторону и смотрит на него гневно-возмущëнным взглядом, не желая играть в его игры. — Так нравится выводить меня из себя, Хайтани? Улыбка всë-таки прорывается сквозь плотно сжатые губы, кожа вокруг сияющих глаз собирается морщинками — Ран откровенно смеётся над её детской непосредственностью. Куран обиженно дует щёки и откидывается на спинку диванчика, скрещивая руки на груди. — Если не знаешь английский, зачем тогда умничала? — выдаёт мотив своего поведения Хайтани, откидывается на спинку точно также. Смотрит из-под ресниц лукавым игривым котом, которому хочется поразвлекаться с мышкой перед тем, как накрыть толстое тельцо лапой и выпустить в мягкую плоть острые когти. Леа мнётся под этим взглядом, давится своим гневным «отстань» и чувствует, как в солнечном сплетении тяжело ворочается тягучее томление. Обычно так он смотрит на неё во время прелюдии. В глазах откровенно читается жадное собственничество и лёгкое превосходство, просачивающееся в реальность через вальяжную позу и лёгкую ухмылку. Он как-то ненавязчиво упоминал, что её злость заводит. «Знаешь, что бы я сейчас с тобой сделал?» — спрашивает безмолвно Хайтани, и в рассеянном блуждающем взгляде Леа вспыхивает что-то, напоминающее нетерпение. Она борется с ним не на равных, но её старания вдоволь окупаются примирительной улыбкой — Куран неприлично долго молчит, и Ран трактует это по-своему. — Нравится. — Это был риторический вопрос. — Прости, не догадался. Теперь не будешь строить из себя заумную? — Только не говори, что твои издевательства — это попытка заставить меня понять свою ошибку. — Именно. — Вот не надо, пожалуйста, — шипит змеёй Леа, проворно подаваясь вперёд. Упирается локтями в деверянную столешницу и кривит полные губы в кривовато-едкой усмешке. — Ты же делаешь это на потеху себе. — И что? — мужчина повторяет сделанное ею движение и останавливает своё лицо в опасной близости от её — Леа чувствует его горячее ненавязчивое дыхание на своих губах и замирает внутри тихой ланью, почуявшей хищника. Ничего не поделать — такая реакция будет всегда, сколько не борись сама с собой, этого не исправить. — Одно другому не мешает, Леа. Тебе ли не знать? Его пальцы огнём касаются тонкого точëного подбородка — прихватывают узкую тонкую кость, оттягивают кожу — нижняя губа опускается вслед, обнажается ровный ряд белых зубов, — и осторожно поглаживают. Леа хочет отодвинуться, но физически не может этого сделать. Заточëнная во времени, застрявшая между соцветий исчерна-лиловых гиацинтов и сколов аметистовой залежи — не шевелится, не дышит. Ловит сизый дрейф собственного отражения на самой поверхности его глаз, пытаясь растянуть мгновение в вечность. Млеет ежесекундно, боясь лишним движением разбить хрусталь их персонального мира. Кажется, Рана тоже втягивает в этот вязкий сироп вечности из вспышек коротких мгновений. Выбираться из него, кажется, пока никто не намерен. — Вы будете делать заказ? Они не отстраняются рывком друг от друга в манере бывалого бульварного клише — Хайтани, просто раздасованно дëрнув губами, мучительно медленно убирает пальцы с её лица и только потом упирается чрезмерно любезным взглядом в официанта. Леа же смотрит перед собой, вновь опершись подбородком в ладонь — её раздражает эта бесцеремонность местных жителей. — Блинчики сюзет, волованы с лососем, сабайон, капуччино с тремя ложками сахара и часер. Всё в двойной порции, — небрежно проговаривает Ран. Официант торопливо чиркает ручкой в блокноте, и, кивнув, удаляется на кухню. — Я могла выбрать сама, — как бы между прочим отмечает Куран, косясь на него недоброй кошкой, когда официант отходит на безопасное расстояние — хоть и говорят они на японском, девушка не любит разговаривать при других. Ран на секунду растягивает губы в улыбке и отвечает: — У тебя было такое лицо, как будто ты забыла, как тебя зовут. Вот я и решил сделать двойной заказ. — Может, я не хотела пирогов с рыбой? — Если не хочешь, я съем. Они вкусные. — Вообще, я хотела бы как-нибудь сходить в ресторан, — Леа поддевает пальцами пёструю салфетку и начинает сворачивать её в трубочку. — Попробовать местные деликатесы. Никто не знает, когда мы вернёмся сюда обратно. — Если сильно понравится, то обязательно вернёмся, — пожимает плечами Хайтани и перестраивает маршрут взгляда на окно. — Если ты захочешь. Не стоит думать о том, что этот раз — последний. — Может, нужно заскочить в отель и одеться потеплее? — в голосе Куран появляется прорезь неуверенности. — Парк не закрывается до трёх ночи. Мы будем гулять очень долго. — Можно. Как раз зайдëм по пути в прачечную. У меня там свитер. — Какой свитер? — нахмурилась Леа. — Белый, из «Wtaps». — Когда ты успел его испачкать? — Ну, позавчера мы с тобой немного увлеклись. Я кинул свитер на пол, а потом ты ногой опрокинула миску с шоколадом. Она упала прямо него. — Но шоколада там почти не осталось, — запротестовала Куран, постепенно заливаясь краской. Да, потому что они использовали его для прелюдии полностью. — Свитер скажет тебе другое, — прыснул Ран, глядя на пылающие щëки девушки. — Не красней так, на нас косо смотрят. — И чья это вина, по-твоему? — Ну, как я помню, опрокинула миску ты. — Я не об этом. — Ты тоже была не против шоколада. — Хорошо, только заткнись. — Можем попробовать что-нибудь другое, если хочешь, — упрямо не затыкается Хайтани, снова издеваясь. — Давай обсудим это позже, Ран, — уклончиво говорит Леа. — Уже несут заказ. — Это не наш, — прилетает резон и оказывается прав. — Думаю, сегодня можно с мороженым. Нужно взять в магазине спумони. Так будет вкуснее. — Извращенец, — откидывает салфетку в сторону Леа и упирается подбородком в раскрытую ладонь. Взгляд отдаёт задумчивостью. — И почему-то мне это нравится. Светлые брови взлетают вверх двумя изогнутыми линиями. — Откуда такая смелость? — Отношения на семьдесят процентов состоят из разговоров, взаимопонимания, уважения и чувств, десять процентов — из связи, а остальные двадцать — из секса и ласк. И всё между собой взаимосвязано. Думаю, мне было бы скучно с человеком, который всё время в миссионерской. Поэтому и говорю, — максимально равнодушно проговаривает, но глаза всё равно прячет. Снисходительная усмешка касается её слуха назойливым раздражителем — коробит всё больше и больше, пока по щекам румянцем плещется стыд. — Это была бы трагедия. Особенно для такой, как ты. — Хочешь назвать меня фригидной? Ран хохотнул. — Как раз наоборот. Мы с тобой вместе почти шесть лет, а член на тебя у меня до сих пор встаёт. — Если б я не знала тебя, подумала бы, что льстишь. — Не знаю, как ты, но я ещё долго сижу в ванной, когда ты засыпаешь. — А попросить ещё раз мы стесняемся? — Нет, просто ты слабачка. — Неправда. — Правда. — Нет. — Да. — Нет. — Да. — Нет. — Сегодня тогда проверим, — говорит Леа, трескаясь едкой улыбкой по лицу. — Какая я слабачка. — Ловлю на слове, — многозначительно сверкает глазами Хайтани, демонстративно медленно облизываясь. Куран старается не смотреть, но у неё мало что получается. — Это не обещание. — Почему не? — Потому что обещание — не то, чем можно так легко бросаться.The Weekend — House of Balloons
Тоскливый вздох летит в неё тяжёлой каменной глыбой, щемит сердце и лёгкие, застревая поперёк всего её существа. Воздух скрипит в глотке, сжимается и клубится резью. Вот чëрт. Она же обещала самой себе. — Я думал, это пройденный этап, Леа. — Прости, — торопится извиниться Куран, сминая губы в панике. — Прости, я не хотела. — Просто старайся не думать обо мне как о соулмейте, — неожиданно резким тоном произносит Ран — по телу инеем разрастается ненавистный холод. — Это настолько трудно? — Я не думала, когда говорила, — девушка тянет руку к нему, чтобы перехватить жилистую ладонь, но Хайтани тут же убирает её со стола; Леа ловит пальцами холодный воздух, звенящий напряжением — он вызывает неприятную дрожь, скользящую по загривку неожиданно выступившим липким потом. В носу у неё свербит закипающей злостью к самой себе. На месте Хайтани каждый бы так отреагировал. — Ран, пожалуйста, прости. Это вырвалось само. — Дело не в том, что ты это сказала, — с хронической усталостью произносит Хайтани, глядя куда-то поверх её головы. — Если ты это сказала, то значит, в твоей голове ещё есть такие мысли. Почему не понимаешь, что мы с тобой другие? — Я понимаю, — тихо шепчет Леа, нервно теребя подрагивающими пальцами край салфетки. Она рвётся легко, собирается катышками и рассыпается по дереву столика. — Но не так легко поменять все свои мысли. — Дело во мне? Или что-то не даёт тебе покоя? Ты же знаешь, блять, что можешь рассказать мне всё. — Я же говорю — это сорвалось само собой, — повышает тон Леа, чтобы он наконец услышал её. — Я больше не скажу подобного. — Обещаю, — тихо шелестит она после. Взгляд Рана смягчается, он даже легко надламывает рот в нежной улыбке. Леа несколько раз моргает и проходится рукой по лицу, только вот это не снимет напряжение и боль. — Скажи что-нибудь, Ран. — Люблю тебя, Кокоро. Внутри всё зажигается — чувства наслаиваются на сердце тяжёлыми пластами, грозясь разорвать его на ошмётки. Оно просто не выдерживает; все страхи и сомнения рассеиваются, когда Ран из раза в раз называет её так. В такие короткие мгновения кажется, что весь мир умер, оставив лишь их двоих как маленькое благородное чествование победы любви над связью. Куран открывает было рот, чтобы произнести в ответ хоть что-то — но камень из слов застревает где-то в глотке, а потом и вовсе сваливается в живот, отзываясь тяжестью. Воздуха становится катастрофически мало. — Я тоже, — выдыхает она спустя вечность из мгновений — с облегчением и благодарностью. — Люблю тебя, Ран. Получается скомкано. Ей тяжелее говорить об этом, чем Хайтани. Казалось бы, всё должно быть наоборот. Но рефлексия у Рана развита сильнее, как и принятие собственных чувств. Это не чистая сентиментальность и слабость, а самая настоящая сила; все общепринятые устои и рамки он расталкивает острыми локтями, делая всё только так, как хочет этого сам. И принимать свои истинные чувства для него, на самом-то деле, проще, чем отрицать их. Это Куран всё усложняет, пытаясь понять обустройство всего мира, а не своей любви. — Так что насчёт мороженого? — переводит тему неумело, но Куран чувствует облегчение. Ей хватает ума подхватить разговор и забыть о своей оплошности, которая на самой границе с неблагодарностью. Ощущается всё гораздо тяжелее, но Хайтани не выказывает больше, чем необходимо — ведь это отчасти и его ответственность. Он в ответе за ту, которую приручил. — Я согласна, — говорит Куран, подхватывая безгласный такт его мыслей. — Главное, не кидать вещи близко к кровати. А то испачкаем снова. — Надеюсь, пятно отстиралось. Он стоит кучу денег. — Надеюсь, что ковёр чистый. Кто знает, сколько они здесь стоят. — Наверняка дохуя. Но пятна я там не видел. — Не обнадёживай раньше времени, ради Бога. — Кто сказал, что мы должны за него платить? Уедем, и только потом они его увидят. — Да уж. Два афериста, которые слиняли, испачкав ковёр шоколадом, который стоит больше, чем весь дом. Интерпол будет нас разыскивать. — Может, он вообще из медвежьей шкуры? — Нет, она жёсткая, а ковёр мягкий. И он бежевый. Где ты видел таких медведей? — Кто знает, какие медведи водятся в Канаде. Лично я верю в йети. — Скажи это тому старику, — кивнула Куран в сторону сухого старичка, сидящего возле окон. Он обводил тяжёлым взглядом каждого присутсвующего, словно пытаясь уличить их в чём-то противозаконном. — Мне кажется, он много чего тебе расскажет о них. — От него наверяка пахнет дровами и табаком. — И ещё яблочной водкой. — И овечьей шерстью. — У него дома стоит пустая бутылка от русской водки, ружьё и патроны лежат под кроватью, а на кухне пахнет кедровым маслом. — Пара внуков, которым он рассказывает про йети. Раз в неделю ходит к пещерам на склонах вместе со своей собакой и пытается напасть на его след. — И каждый раз всё равно приходит ни с чем, только с мыслью «он был совсем рядом». И надеется, что найдёт его в следующий раз. — Ваш заказ, мистер. Леа вздрагивает от неожиданности и убирает руки со столешницы. В животе предательски громко урчит — Хайтани напротив вздëргивает бровь, пока Куран пытается сжать мышцы живота, чтобы не урчал так громко. Получается так себе, поэтому девушка шепчет ему гневно: — Перестань так пялится. — Прости, но на тебя пялится вся кофейня. Не думал, что ты настолько голодна. — Я тоже не думала, — растерянным взглядом она обвела еду и неуверенно поинтересовалась: — А с чего начинать? — Можно с волованов. Попробуй, они вкусные. Леа откусывает маленький кусочек от тёплого, лоснящегося маслом пирога и практически закатывает глаза от блаженства — настолько вкусное и мягкое тесто, даже рыба, которую она не очень любит, сочетается с ним восхитительно. Определённо стоит путешествовать по миру только из-за еды. — И как? — Вкусно. — Тогда ешь не торопясь, Леа, — советует Ран. — Обожжëшься. — Хорошо. Они едят молча, изредка кидая какие-то замечания. Леа ненавидит говорить с набитым ртом, Ран ненавидит всё, что ненавидит Леа, поэтому тоже молчит. Им и не нужно ничего говорить: атмосфера вокруг мягкая, светлая, с отголосками скорого празднества и странного предвкушения. Люди на улице пробегают торопливыми муравьями, натягивая на головы меховые шапки, весело переговариваются и просто ловят момент. Куран провожает их тёплым взглядом — она слишком неравнодушна к искренности других людей, к их стремлению быть счастливыми. Глядя на них, это кажется простым. Но Куран знает, что ей только кажется. Просто купить новогоднюю ёлку, а не обрести спокойствие. Со стороны она и Ран — идеальная пара соулмейтов, которые любят друг друга самой нежно-чуткой любовью. Но никто и не представляет, как обстояло дело на самом деле. Ночные истерики, крики, сложные опустошающие разговоры, ночи адского холода и жара, вечно больное горло, сломанные ногти, красные глаза и глухая воспалëнность сквозь порванные капилляры и набухшие сосуды. Леа знает, как много стоит счастье. — О чём задумалась, Кокоро? — Хочется поскорее прийти домой и посмотреть на нашу ёлку, — девушка поворачивает к нему своё лицо и тянет рот в нежной улыбке, к которой Хайтани всегда слаб — ломает губы в ответ. — В детстве мне никогда не ставили, хоть и всегда хотелось её. — Мне тоже не ставили, но я и не хотел. — Не зря говорят, что любовь — это общие травмы, недостатки и детские гештальты. — Рад знать, что ты это понимаешь, — ладонь Рана ложится на столик. Леа сдерживает желание перехватить её и сжать изо всех сил, чтобы снова почувствовать то тепло в сердце. — Если ты доела, мы можем пойти? — Хорошо. Пойдём, — Куран резво поднимается на ноги и ждёт, когда Хайтани неторопливым движением последует за ней. Он кладёт купюры под солонку с перцем, прибавляя чаевых официанту. — Здесь же не нужно убирать после себя посуду? — Куран хмурит брови. — А то как невоспитанные свиньи. — Не похуй ли? Уберут сами, — Ран снимает с вешалки сначала пальто Куран, помогая ей одеть его. Потом своё — под недовольный взгляд с тяжёлым вздохом застёгивается, злясь на самого себя, что слушает её. Мужское эго частенько коробит осознание того, что Куран частенько пытается в мелочах подстроить его под себя, пусть даже из лучших побуждений, ситуацию это не меняет. — Не делай такое лицо, Господа ради, — злится Леа, проезжаясь недовольством по его слуху. — Ты же правда заболеешь, если не застегнëшься. Глаза у Рана опасно сверкают кристалликами недовольства — Леа уже делает несколько шагов вперёд, пытаясь быстро исчезнуть, но Хайтани тут же нагоняет её. — Тогда натяни свой шарф на голову, — длинные пальцы в замшевых чёрных перчатках хватают воротник плотного карамельного пальто, оставляя вмятины, и останавливают Леа. Ран разворачивает её к себе лицом, снимает клетчатый шарф, мстительно-любовно накрывает им пушистую голову, обвязывает концами вокруг шеи и чувствует, как внутри всё ворочается удовлетворением. Куран похожа на матрёшку, даже щёки также пылают. Она стреляет в него убийственным взглядом исподлобья, но ничего не говорит, вырываясь и уходя вперёд по улице. А им нужно не туда: шоссе, чтобы поймать такси, простирается в совершенно другом направлении. — Нам в другую сторону, Мола! — кричит он ей вслед, еле сдерживая смех. Куран останавливается — и даже с такого расстояния Хайтани слышит, как она скрежещет зубами и сжимает крохотные ладошки в кулаки. Проходит несколько секунд, и только потом Куран разворачивается обратно и целенаправленно идёт в противоположную сторону, стараясь проигнорировать протянутую руку Рана. Он даёт ей фору в несколько секунд — снова ради смеха. Когда мысленный таймер начинает верещать, хватает за воротник сзади, требовательно тянет назад, заставляя сделать несколько шагов. Тёплое шерстяное нечто впечатывается в его тело — он тут же обвивает её руками, кладёт щëку на макушку и просит: — Хватить вредничать, Кокоро. Я же о тебе забочусь. — Ты, скорее, издеваешься. — Просто развлекаюсь, никто ни над кем не издевается. Как можно? — Я бы въехала ногой тебе между ног, но твои причиндалы мне ещё понадобятся. — И для чего же? — Для продолжения рода Куран. — Вообще-то, нет. Рода Хайтани. — С чего это ты взял? — С того, что я буду отцом ребёнка. — И? Не ты будешь рожать, поэтому и ребёнок возьмёт не твою фамилию. — Ты сейчас серьёзно? — Естественно, — полным иронии голосом отзывается Леа. — Делать мне больше нечего же. — Тогда пойдём, — подталкивает он её под бок, уже не желая спорить с ней. — Нам ещё до дома и обратно до центра. Ещё нужно заказать коробку мороженого у горничной. Леа нервно усмехнулась — знали бы они, зачем им это мороженое. — Только нужно будет одеться потеплее. Чтобы не замёрзнуть. Она понимает, почему Ран любит холод, но слишком часто забывает об этом. Почему на каждую её реплику «будет теплее» он отвечает гримасой колкого недовольства. Леа не ненавидит холод — она его боится, как и Ран — жара. — Но не чересчур, а то станет жарко.✧༺♡༻✧
Markul — Две минуты
— Нравится? Томный взгляд гелиотроповых глаз тягуче сводит с ума. Куран смыкает зубы на припухшей от жгуче-знойных поцелуев нижней губе и лишь слабо кивает отяжелевшей головой. Ресницы дрожат, отбрасывая короткие жидкие росчерки теней на выпирающие кости скул, по коже густо рассыпаются колкие мурашки, стекляшки пота скользят между выпуклостями, капая на пока ещё сухую простынь. Леа закидывает бесконечно длинную ногу на жилистую, отчасти худощавую спину и прижимает к себе мужское тело сильнее. — Нет, Леа, ещё рано, — отстраняется Ран, проходясь широкими ладонями по плоскому животу. Он смотрит на неё голодно, жадно, с толикой превосходства, и Куран плавится в горниле странной мучительной жажды, от которой кровь сворачивается в венах и иссушается всё здравомыслие. Она вздрагивает, когда его рука оставляет на бедре несильный шлепок — звон разрезает мягкое шуршание дров в камине. Он — единственный источник света сейчас, мягко укутывающий комнату своим красноватым свечением. Всполохи его отражаются в глазах напротив — отблесками зарева мелькают в зрачках знакомой жаждой, желанием взять её — и делать это бесконечно долго, снова и снова, пока лёгкие наконец сузятся до невозможности и оба тела скрутит гипоксия. — Мы только начали, — хриплым голосом произносит Хайтани, отстраняясь лишь на несколько секунд, чтобы пальцами подхватить из пластиковой коробки мороженое. — Докажи мне, что не слабачка, — тут же подстëгивает Ран, пока обветренные губы корежатся в лукавой ухмылке. Холодом он мажет прямо в ложбинку меж грудей — Леа распахивает рот и глубоко-глубоко вдыхает, практически давится на выдохе воздухом и снова натужно сглатывает комок тёплого воздуха. Всё вокруг в полярности — горячая кожа, холодное мороженое, тёплый ароматный воздух, мёрзлые крупинки пота и шершавый язык Рана, прошедший поверх холодной сладости, которая уже начинала растекаться молочком по нежной коже. Из низкого пучка мужчины выбиваются длинные пряди, которые сейчас скользят по коже и ощущаются раскалëнными иглами. Куран изящно выгибается в спине хрупкой лозой, податливо подстраиваясь под его движения, мнëт губы в удовольствии, положив ладонь на его затылок; дыхание щекотит максимально чувствительное тело, оседая на коже липкой плёнкой пота. Кончиком языка Ран скользит до впадинки пупка и начинает медленно вылизывать его, прихватывая кожу вокруг влажными губами. Щекотка расползается метафорическими укусами по коже, подбрасывая её тело вверх неожиданностью и смехом. Сжав пальцами длинные волосы, Леа рывком отстраняет назойливый жар его рта от своего живота. — Давай ты не будешь так делать, — Куран состраивает жалостливое личико, зная, что оно подействует на него. — Пожалуйста. Мне и так сложно. Он не даёт ей вразумительного ответа, только трëтся носом о рёбра и колет свежей, еле намеченной тёмным ворохом щетиной. Блаженный вздох клубится в воздухе благодарностью — поощрение дарует львиную дозу уверенности и желания. Ран максимально старательно сдерживает желание отдрочить свой член, неприятно стеснëнный тканью как никогда узких боксёров. Его уберегают глаза Леа — подëрнутые поволокой, они заходятся жидким дрейфом желания и зрачки в них ширятся с каждым его ласковым движением — о себе он как-то подозрительно быстро забывает, растворяясь только в ней одной. Нацеленно обведя всю её ногу по боку, Ран смыкает изящные фаланги на тонкой, по-мальчишески впалой позади щиколотке и прижимается к ней губами. Массирует ступню пальцами, через полумрак проглядывая, как смешно ëжит Куран свой нос и позволяет улыбке обхватить площадь губ и уголков глаз — по всему лицу режутся глубокие морщинки-лучики, греющие его гораздо лучше всякого камина или кружки обжигающего шоколада. Губы палящим зноем пронзают-пронизывают кожу, зубы надкусывают тонкую кость, язык скользит ниже и касается розовой пятки. — Ран, — тянет мучительно Леа, подëргивая ногой. — Мне щекотно. — Тебе везде щекотно, — цыкает досадливо он, отпуская её икру на кровать. — Всё желание отбиваешь. Куран возмущённо сопит. Она может бесконечно долго делать обиженное лицо, но Ран отчётливо видит её любопытство — оно кошачье, пылкое, жадное. Наблюдает за ним внимательными пёстрыми глазами, надламывая его выдержку, издевательски проезжаясь по ней осознанием собственной власти. Сколько бы Хайтани не делал вид, что превосходство открыто в его руках, Леа всё это искусно разрушает, словно море, лизнувшее пенящейся, на первый взгляд безобидной и мирной волной песочный замок. Потому что превосходство всегда при ней, только девушка прячет его в рукаве, как последний туз — до самой точки невозврата, чтобы неожиданно изменить ход игры в свою сторону. Как, например, сейчас. Святая невинность, а чертей в глазах больше, чем в Аду. Рана это бесит и заводит одновременно. Знает, что ради неё наступит на горло даже самому себе: вот так просто любовь обесценивает его собственную жизнь, а он и рад это осознавать. Рад, потому что наотмашь его бьёт мысль о том, что Леа в таком случае будет в ещё большей безопасности. — Может, ты продолжишь? — томно произносит Куран, откидывая голову назад — алебастр кожи натягивается поверх частых колец глотки, облегает сухожилия и длинные волокна мышц, обнажает её желание через лихорадочно бьющуюся фибринку венки, облепя её полностью. Экспрессия её тела завораживала, мутнила рассудок. С их первого раза прошло четыре года — он ещё помнит эту подростковую худобу и угловатость, острые коленки, которые практически резались — он любил выцеловывать их перед тем, как начинать неумелые ласки языком, — катышки костей на плечах, неуклюжие поцелуи в губы и болезненные засосы на сгибах шеи. С тех пор Леа стала гораздо красивее — грудь налилась объëмом, стеклянная кожа начала словно светиться изнутри жизнью и здоровьем, глаза блестели не мутной болотной жижей, а витражными стëклышками, пронизанными солнечным светом. Он осознавал, что это его заслуга. Что Леа стала живой благодаря ему. И теперь пленила его вновь своей красотой и непохожестью, своей изящной грацией и архлиболией. Разглядеть отсверки хрусталя сквозь сияние блёсток было сложно, но Хайтани смог это сделать. Он снова макает пальцы в многослойный торт-мороженое, пытаясь взять как можно больше. Теперь нежно-розовый молочный холод капает на мягкие бусины сосков. Тело девушки прошивает дрожью, а рот непроизвольно распахивается в немом стоне, ведь горячие губы сразу же прижигают кожу совсем рядом с ареолой соска. Между губ тычутся влажные ароматные пальцы с остатками десерта — Леа послушно высовывает язык, слизывая излишки с мëрзлых костяшек. Чувствует малину и фисташку, катает вкус по своей длине языка и прихватывает пальцы под суставом, прикусывая, возможно, чрезмерно сильно — ведь в этот же момент Хайтани языком касается взбухшего соска и проходится им до самых рёбер, смешивая слюну и сладкую массу, оставляя после себя сахарно-медвяный тянущийся след. Поощрительный воздушный стон смыкается на его теле тисками жгучего разряда тока — он пробегает по самой поверхности кожи, щипает за подушечки пальцев и отзывается в ноющем от неудовлетворения члене яркой пульсацией. Ран посылает вибрацию и по её телу ответным постаныванием — руками он сминает её тощие бока, сжимает ладони на тонких хрупких костях плеч, ртом прикладывается ко второму соску и пытается не смотреть Леа в глаза: боится, что не сможет сдержаться. Ему поскорее хочется перейти к главному, оставив прелюдию позади: блаженно вбиваться в мягкую тесную глубину, чувствуя, как сладко содрогается тело под ним, как пухлые, бесконечно зацелованные губы хрипло-надрывно шепчут его имя и умоляют быстрее, жёстче, глубже. Становится нехорошо — у него в голове реально темнеет, а тело вытачивает умопомрачительной дрожью; приходится сглотнуть комок в горле, чтобы не подавиться собственным возбуждением. Сладость мороженого смешивается со вкусом её кожи, от этой амальгамы зубы ломит ещё сильнее обычного — поэтому он отстраняется, сразу же попадая в плен её гибких рук. Леа обхватывает его за спину, подаётся вверх под безудержным импульсом страсти — впивается в тонкие истерзанные губы жадно-требовательно, с претензий обойти любую искусную французскую проститутку. Хайтани теряется под этим напором, позволяя ей углубить поцелуй, но не взять контроль над ситуацией.Trevor Daniel — For you
Он садится на мягкую поверхность кровати, притягивая Куран вслед за собой. Леа опускается перед ним на расстоянии вытянутой руки — горячая, растрёпанная и раскрасневшаяся. Обводит его мутным взглядом искрящихся глаз, изломанной линией губ выдаёт своë внутреннее состояние; её взор останавливается на бугре, скрытом прод тканью белья — чрезмерно красноречивый намёк. Леа тут же отводит глаза, стреляя ими куда-то вбок, и тянется к нему корпусом. Обнимает лигнитом ладоней за шею и нежно целует, в огромный противовес тому, как они целовались секунды назад. Ран позволяет себе вольность — кладёт руки на мягкие ягодицы и неторопливо мнёт их, подтягивая сползающие с тазовых косточек стринги на своё место. Леа спускается точëными пальцами на мощную татуированную грудь, поглаживая осторожными движениями. Её указательные пальцы мягко гладят бусины тёмных сосков, большие обводят стрелы ключиц и ложатся в яремную впадину, примеряя под площадь. Губы жжёт, но неприятные вспышки острой боли душатся урчащими звуками, которые источает Леа. Терпения становится катастрофически мало, оно стирается наждаком жажды, как кожица на их губах под действием трения — одним движением Ран пересаживает Леа на себя, резко подмахивая бёдрами ей навстречу. Тонкая ткань белья не скроет влажный жар обоих тел — они одновременно начинают поступательные движениями пах об пах, имитируя свои дальнейшие действия. Леа чувствует, как грубая ткань белья давит на чувствительные складки, как член проезжается практически между ними, натирая клитор — и тихо постанывает в поцелуй, ещё сильнее опуская голову вниз, к Рану. Она чуть выше него в таком положении, и теперь желанная доминанта в поцелуе у неё в руках. Она использует её во всей своей силе: прикусывает-полизывает тонкие губы, проходит кончиком языка по кромке зубов, скользит по его нëбу и снова потирается об язык. Мужчина поддаётся её умелым движениям, продолжая сминать пальцами мягкие ягодицы, оставляя на них белыми пятнами отметины, которые совсем скоро нальются кровью, а на следующий день посинеют или пожелтеют — это уже не так важно, на самом-то деле. Леа давится собственными чувствами, ощущениями и мыслями. Их спектр простирается дальше заснеженного горизонта, дальше горных вершин, дальше обозримой вселенной: её откровенно тянет на сентиментальную глупость. Оглаживая руками его такое родное и давно изученное тело, Куран понимает, что жажда внутри никогда не утихнет: она хочет и будет хотеть его абсолютно всегда, как угодно и где угодно. Неоспоримый факт-осознание вызывает новую волну дрожи — ворох мурашек концентрируется аккурат там, в солнечном сплетении, где начинается жизнь и где она заканчивается, они словно пузырьками просачиваются в волокнистую массу мышц, пробегают через паутинку сосудов и капилляров, доставая до самой сердцевины души. Воздуха катастрофически мало — его Леа так несправедливо отбирает у Хайтани, губами промазывая по рту и обводя каждую чёрточку лица языком и носом, гоняя под ними расплывчатую щекотку и холодя разгорячëнную от прилившей крови кожу. — Люблю, — вырывается клокочущее из глотки. Пальцами Куран описывает позвонки на тощей шее, вклинивается языком меж рядами зубов и снова шепчет пылко прямо в губы: — Люблю тебя, Ран. Хайтани сцепливает зубы, толкая её язык обратно — пытается сдержаться, но чувствует, как желание играть в мужчину тает свечным воском, и он капает на выдержку, выжигая там фантомные, изъеденные по бокам дыры. Спускается к груди, перебирая губами и вычерчивая разнообразные узоры на лилейном стекле. Хайтани держится вплоть до нескольких засосов и сгустившегося коагулята возбуждения, которое уже давно превратило все его внутренности в вязкую кашицу. Больше выдерживать адский натиск щемящей нежности он не в силах — сдаётся позорно быстро, но не жалеет об этом. — Я тоже люблю, — отвечает он судорожно-скомкано-натужно, будто воздуха совсем не хватает. — Моя Кокоро. Только моя. Люблю тебя... Безгранично. Неистощимо. Навсегда. Леа лишь тоненько всхлипывает ему на ухо, подставляя шею зубам. Алые роспуски сосудистых узоров расплëскиваются друг за другом, укрывая кожу от белой пустоты. Лёгкая боль идёт на самой границе с запретными ощущениями: Куран получает от этого дикое удовольствие, которое лишь множит внутреннее желание. Затянувшаяся прелюдия помогает ей стать совсем влажной — зачастую им приходилось использовать смазку, ведь Леа сложно принимать его так. — Приподнимись, — шепчет он ей в шею. Леа покорно сосредотачивает вес в коленях, приподнимает бёдра, которые тут же оказываются в крепких ладонях Рана. Отстраняет её от себя, снова сажая на расстоянии вытянутой руки и резко цепляет ноги, заставляя Леа упереться руками в матрац позади. Щиколотки оказываются на его плечах — с довольным видом Ран облизывает нежную кожу, кусает выпуклую косточку, потирается носом. Стëклышками глаз Куран следит за каждым его движением, которые откликаются в низу живота тугой пульсацией. Всё тело содрогается в сладком предвкушении — каждый раз это чувство становится ярче и безумнее; паточная нега окутывает тело в душный кокон — становится тепло-тепло, как в сауне. Леа прикрывает глаза от удовольствия, откидывает голову назад и тихо урчит, прикрыв веки. Мерные движения шершавого языка, широкие линии горячей слюны, поцелуи-укусы по ступням и щиколоткам — всё это наслаивается друг на друга, порождая новое чувство любви к таким ощущениям.Billie Eilish — Billie Bossa Nova
Момент, когда её снова опрокидывают на кровать, безответственно упущен. Леа удивлëнно распахивает глаза, но видит перед не лицо возлюбленного, а тесный переплёт нитей простыни. — Ты чего? — сопит возмущённой мышью Куран, оборачиваясь. Свинцом давящие на поясницу ладони не дают перевернуться на спину. — У нас ещё осталось мороженое, — просто отвечает он. — Полежишь так? — Полежу, — Куран цепляет пальцами подушку и подкладывает под грудь, приложившись к прохладной ткани щекой. Видит, как Ран уже ложкой подхватывает десерт и невольно напрягается, думая, куда же он сейчас его размажет. Ожидание приходится на ягодицы, но Куран промахивается — впалую линию позвоночника обводят холодом ложки, жаром пальцев поверх, а потом уже тоненькой дорожкой мороженого. Леа судорожно вздыхает через рот, силясь с тремором в груди, мнëт худыми пальцами простынь, выгибаясь в спине до остро сведëнных крыльев лопаток — и даже ими она чувствует растекающуюся холодную массу. Ран слизывает её не торопясь, смакуя каждый момент; его язык осторожно вылизывает комья торчащих шейных позвонков, ведëт по линии плеч и только потом возвращается обратно. Пачкая подбородок, плавными движениями слизывает сладкое молочно-черничное мороженое, добирается до поясницы. Пальцами он отодвигает ткань белья и неожиданно быстро скользит к влажным складкам, примыкая к ним холодными губами. От неожиданности Куран вскрикивает и беспомощно дёргает ногами — но крепкая хватка на ягодицах не даёт ей отстраниться, чтобы облегчить томление. Губы у него мёрзлые, язык лишь местами, а у неё всё горячо и влажно. Этот безумный диссонанс заставляет глухо застонать — безвольно распластавшись на поверхности кровати, Леа только поскуливает и изредка глухо стонет, когда холодный кончик языка давит на налившийся кровью клитор. На изнанке век хаотично вспыхивают зарницы, выдавая удовольствие от таких ласк, пуская умопомрачительную дрожь от загривка до копчика — ей до ужаса хотелось большего. Хотелось его в себе: как можно скорее, как можно чувствительнее, как можно глубже. — Ран, — выдыхает она умоляюще. — Давай перестанем?.. В последний раз проведя языком по чувствительным складкам, он отстраняется от неё и полным недоумения голосом переспрашивает: — Ты не хочешь? — Хочу, — трясёт головой Леа. — Я имею в виду мороженое. Может, хватит с него? — Но здесь ещё много, — протестует Ран. — Или тебе не нравится? — Нравится, просто я... Куран задушенно стонет от досады. Теперь он прилипнет, как жвачка об подошву ботинка, пока не услышит от неё прямо о том, что она хочет. — Я тебя не понимаю, — ожидаемо отвечает Хайтани. А тон наливается елейной патокой — Куран скрипит зубами в порыве злости и после недолгой борьбы просит, спрятав лицо за перьями каштановых волос: — Я хочу заняться сексом, Ран. Достаточно прелюдий.Ariana Grande, Doja Cat, Megan Thee Stallion — 34 +35 Remix
Вместо ответа он тянется к тумбочке, открывая верхний ящик — он не ожидал такого быстрого ответа и наверняка придумает какую-нибудь другую игру — не менее пакостную. Небрежным движением отрывает от блестящей радужной полоски один квадратик с презервативов и пальцем выборно проходится по нескольким флаконам смазки. Леа не видит, какую он берёт — поэтому напрягается в ожидании, приподнимая горящие ягодицы. Колени скользят и ноют глухой болью, но она стоически держит их прямо, чтобы Рану было удобнее. Шуршание фольги и влажные звуки откликаются адским жаром между складками, звоном отдаются в голове, и Куран неожиданно ясно понимает, что сейчас будет сильно и жадно. Его желание сотрясает воздух сильными волнами, хоть и внешне он спокоен, даже хладнокровен — всё понятно по загнанному дыханию и резкости движений. Девушка достаточно знает Хайтани, чтобы распознавать каждую эмоцию и мысль с полуслова — их особенная связь даёт такую возможность. Прикосновение жаркой даже через материал презерватива головки члена зажигает сгустки желания, сосредоточенные во всех нервных окончаниях — и Леа начинает гореть подобно лесному массиву под палящими лучами знойного солнца. Всё тело отзывается на тячучее прикосновение податливой глиной — спина выгибается до хруста, ягодицы самым развратным образом подставляются его взгляду. Щëки кипятком обливает румянец, но касание теперь уже между складок пальцами выбивает все мысли из головы. Согретую в ладонях смазку Ран размазывает осторожно, по всей длине, так, чтобы обоим было мягко и легко. — Я же говорил, — намеренно язвительно произносит Ран, приставляя головку ко входу. — Слабачка. Леа открывает рот, чтобы ответить — на что и рассчитывал Ран, — но голос срывается на неприлично громкий стон, когда он резко толкается внутрь, практически на всю длину, и задаёт быстрый темп, не давая привыкнуть к ощущению наполнености и неконтролируемого давления. Она выгибается гибким стеблем, хватая пальцами простынь — ткань под напором ногтей дребезжит и трещит, — приподнимает голову над подушкой, чувствуя, как соски мягко трутся об ткань и снова стонет. Звонкие звуки шлепков тел друг об друга наполняют комнату, отдаются в висках задушенной пульсацией. С губ срываются не то всхлипы, не то мычание — что-то нечленораздельное, невнятно-расплывчатое. Жёсткая хватка на боках не даёт расслабиться ни на секунду — приходится подмахивать в такт требовательным толчкам всем телом, чтобы удовольствие перестало маячить на горизонте, а наконец начало приближаться. Осознание его всë же совершëнной пакости приходит тогда, когда внутри неожиданно расползается холод и постепенно расслабляет каждую напряжëнную мышцу. Леа распахивает глаза и возмущëнно выдыхает, когда всё напряжение сгустком поднимается в солнечное сплетение и капризно ноет там, раздирая его на ошмётки. — Ты! — шипит Куран, оборачиваясь к нему через плечо. Ослепительная улыбка служит ей доказательством собственной правоты. — Не злись, Мола, — просит Ран, ложась на неё сверху и поглаживая ладонью острое плечо. — Тебе же будет приятнее. — Да пошёл ты, — вырывается из неё злобное. Он вдавливает её тело в кровать уже полностью, беря абсолютный контроль в свои собственные руки. От Леа сейчас уже ничего абсолютно не зависит — поэтому она тянет руки вверх, цепляя край матраца под подушками, сжимает до побелевших костяшек и прорезей вен и сухожилий. Томление в низу живота неприятно ноет — удовольствие ей Ран урезал на славу. Гель-смазка с охлаждающим эффектом делает своё дело. Куран морщит нос досадливой мыслью, что нужно будет выкинуть тюбик к чëртовой матери и никогда, никогда такую дрянь не покупать. Зубы девушка смыкает намеренно, не давая ни одному звуку просочиться сквозь них. Она знает, что Рана до мельтешаших перед глазами мушек заводят её стоны, которые он пытается выбить из неё всеми мыслимыми и немыслимыми путями. Пусть получит по заслугам. Но держаться максимально сложно — двумя влажными пальцами он касается клитора и мягко трëт подушечками, именно так, как ей нравится. Тело простреливает мучительно-сладостным удовольствием, колени предательски разъезжаются в стороны, тело ползёт по влажным простыням вверх, а бисеринки пота струятся вниз по спине — испарину мужчина широко слизывает, губами клеймит местечко между косточек лопаток, длинно проводит носом по волокнам мышц, танцующих под белокипенной пергаментной кожей. Ладони жидким свинцом скользят по спине вверх, переставая мучить её между ног, ложатся на изгиб шеи, переходящей в плечо, жёстко сжимают. Леа протяжно, низко стонет, когда Ран проникает глубже, ускоряя темп. Её таскает по инерции под методичными рывками, простыни под телом неприятно съеживаются, собираются складками и ощущаются наждачной бумагой — но Куран стоически терпит, ведь внутренности сворачиваются в один огненный комок, истекают влагой и яростно пульсируют скорой разрядкой. — Ран, я уже... Положи... Писк достигает сознания мгновенно. Одну руку Хайтани убирает с плеча и снова заводит её между девичьих ног, мягко массируя круговыми движениями самую чувствительную точку. Леа подбрасывает вверх волна приятных ощущений, и она идеально правильно впечатывается в его тело своим, попадая всеми изгибами и углами. Ран проворно тянет её вверх, помогая встать на колени, укладывая голову на плечо, облизывая языком мужские ключицы и шею, ладонями перехватывая за волосы. Врезающиеся друг в друга губы, сладкая слюна, стекающая обильной горячей вязкостью по подбородкам, жёсткие пальцы, дарующие наслаждение — всё смешивается в одну ядосмесь паляще-сахарных ощущений. — Придуши, — просит она, цепляя зубами гвоздик, поддевая мочку, методично посасывая. — Не будет плохо? — срывающимся, слабым голосом хрипит Ран ей в щеку, прорезая воздух ребристой неуверенностью. Леа отрицательно качает головой, прикусывая мягкость его уха до боли. — Ну же. Его ладонь смыкается на тонком стебле горла, ограничивая доступ кислорода. Куран кривит губы, морщит нос от знакомых ощущений. Ей не хватает дыхания, но от этого ещё острее — каждая мелочь сейчас разит кожу и внутренности картечью, оставляя по всему телу метафорические дыры. Пот скользит по телу обильнее, мышцы сокращаются со скоростью швейной иглы в машинке, и тело этой самой иглой наслаждения прошивает от и до. Судорожно вдохнув жаркий спëртый воздух, Леа затвердевает каждой мышцей в его руках, пока оргазм резким беспощадным выстрелом простреливает голову и солнечное сплетение, оставляя после себя тянущееся спектром всех ощущений наслаждение. Тело, парализованное судорогой болезненно-сладких впечатлений, обмякает лишь спустя десяток секунд. Периферией сознания Леа различает чужой стон, чувствует, как руки, сжимающие её тело, ежесекундно слабеют. В висках звенит — не в силах больше держаться, Куран валится на горячую кровать — чужие ладони покорно отпускают, — и пытается выравнять сбитое вусмерть дыхание. Рядом кровать проваливается под весом ещё одного тела, но у Леа не хватает сил на то, чтобы разлепить налившиеся свинцом веки.Ghost — Mary on a Cross
Выводят из дрëмы холодные пальцы, коснувшиеся плавной линии позвоночника. Куран поднимает голову, чтобы вылить на Хайтани поток недовольства, но слова булькают в горле и растворяются сахаром в кипятке нежность — её просто-напросто парализует гиацинтовой крошкой, щедро усыпанной звёздной пыльцой обожания — его так много даже спустя столько лет, что Леа становится физически больно. В солнечном сплетении снова тянет, но на этот раз не из-за возбуждения, а из-за любви, которая, кажется, скоро раздробит её в мелкую пыль. Сердце грозится не выдержать, давление повышается до немыслимой отметки, отбивая ритмичную мысль: люблю тебя. Давно пора бы упасть замертво, но она ещё жива. Жива только благодаря одному человеку — Рану. Вместо недовольства она выплëскивает на него свою ласку — осторожным движением заправляет тёмные пряди волос за ухо, обнажая бледную скулу. Наклоняется, не отрывая взгляда, губами прижигает свежую ранку на чужой припухшей губе, касается кончиком носа виска, языком увлажняет угол челюсти. — Что за нежности? — сытым котом интересуется мужчина, глядя на неё из-под век — лениво, но с каплями интереса. — Я могу перестать, если что, — замечает Куран, останавливая руку на кадыке. Поглаживает кончиками пальцев, гоняя по коже колкие мурашки. — Ты боишься холода? — неожиданно спрашивает он, на что девушка чуть видно напрягается. — До сих пор боишься? Ей нужно лишь несколько секунд на ответ — раньше она всегда мариновала эти мысли у себя в голове: — Боюсь. Страх есть страх. — И я боюсь жара. И всё равно трахаюсь с тобой, — улыбка сосредотачивается на уголках обкусанных губ. — А ты разрешаешь мазать на себя мороженое. — Я как-то об этом не думала, — морщит лоб Леа. Ран пальцами эти морщинки убирает, надавливая на кожу. — Потому что это другое. Я боюсь настоящего жара. — Ты же говоришь это не из-за того, что хочешь надавить на совесть? — Ты же знаешь, что нет. Перестань. — Но я всё равно чувствую себя виноватой. — Научись быть проще. — Постараюсь. — Ложись, — призывно хлопает он по месту рядом. Леа сразу же валится туда, по-хозяйски закидывая ногу на мужской торс, и пальцами обводит чёрный витиеватый узор татуировки. Сладко вздыхает, прижимаясь к его боку, пальцами чувствует линию волос, мягко тянущуюся к паху, и снова поднимает руку до литой груди. — Сходим в душ вместе? — предлагает она после недолгого молчания. — Угу, — урчание отдаётся вибрацией в теле. — Только полежим немного. — Надо сунуть мороженое в холодильник, — комментирует лениво Леа, давя зевок. — Посмотрим что-нибудь после душа? — Что хочешь посмотреть? — «Как Гринч украл Рождество». — Риндо в детстве всегда его боялся. Тихо фыркнув, Леа отозвалась: — Я тоже. Потому что у него нос как у свиньи. — А Риндо всегда спрашивал, почему у него человеческие зубы. — Это правда выглядело жутко. А ты чего-нибудь боялся? Ран задумался. — Смотрела «Дрожь земли»? — Леа утвердительно кивнула. — Помнишь того червя? — Который под землёй ползал? — Да. Его боялся до усрачки. Куран пытается сдержать фырканье, но не выходит — внутри у неё пузырьками собирается щекотящий внутренности смех. От Хайтани это не укрылось. — Я реально его боялся, — уточняет он как бы между прочим. — Ты боялся червя? — пищит Леа, а, когда Ран серьёзно кивает, заливается слабым смехом. — Ты сама спросила, вот я и ответил, — проходится по ней укоризной Ран, наивно полагая, что это надавит на её совесть. Но Леа начинает смеяться ещё громче, дрожа всём телом. — Но ты же в городе жил, — в перерывах сипит Куран. — Даже голой земли и песка не было... Червя. Боишься червя... И снова заливается смехом. — Я его боялся, — Хайтани пихает её в бок и закатывает глаза. — Не нужно вообще тебе ничего рассказывать. — Подожди, — машет руками Леа и в её глазах мелькает что-то опасное: — А Риндо знает? Ран распахивает было рот, но сразу же осекается — а ей уже не нужен его словесный ответ, на лице всё написано. Не знает. — Смейся, — бросает он, садясь в кровати и скидывая простыню, оставаясь полностью нагим. — Я пойду в душ один. — Подожди, Ран, — цепляет его за запястье Куран и слабо тянет на себя. Он бы мог спокойно скинуть её руку, но не делает этого. Выжидает — пока рано что-то предпринимать. — Прости. Ты же был ребёнком. Девушка вырастает перед ним стеклянной обнажённой куклой, соблазнительно алеет своими щеками и губами, пока черти в её глазах пляшут, облизываясь, вокруг костра и трясут своими вилами. — Не злись, — пухлые губы касаются его уха. — Просто... Червь. Она валится на него, снова заходясь в приступе лёгкого смеха. Обнимает руками спину, утыкается носом в шею и тихо щекотит прерывистым дыханием. Фарфор её кожи звенит под натиском руки — обжигает края, оставляя жгучие разворачивающиеся бутоны любви. И Леа млеет от этой неожиданно сочащейся из него нежности. Всë, лишь бы она улыбалась, — вспоминает Ран собственную мысль-обещание, мелькнувшую в голове далёких пять лет назад, когда она впервые улыбнулась ему. Сейчас Леа заливисто смеётся, прижимаясь к нему обнажённым телом и обнимая за плечи. Раньше она сжимала губы в полоску, укрывала запястья толстовкой и отшатывалась от любого его прикосновения. Всë, чтобы ты улыбалась, Кокоро, — подумал он тогда. И выполнил своё обещание.