10. Эдзо: Шиккоцу
4 марта 2024 г. в 11:09
Приступ головной боли пришелся некстати: Сакумо ненароком ослабил захват и выпустил отшельника.
Хотя… этот тип вовсе таковым не является, а только прикидывается. Цунаде говорила, что отшельники не любят показываться на людях, этот же сам вышел. И татуировка на плече…
Перед миссией в Сеуле подчиненные попросили остановиться на привал. Сакумо, как командир, согласился, потому что в городе ему нужны были свежие и полные сил люди. После еды решили отдохнуть, как вдруг кому-то из солдат взбрела идея увековечить свои имена в память об этих событиях у себя на предплечьях. Ребята по-разному приняли: кто-то согласился и уже снимал рубашку, кто-то отказался, как Сакумо. Он смотрел на своих людей, но мысли были далеко от их забавы. В который раз прогонял в уме план действий на миссии, ведь его главной целью было даже не выполнение специального задания, а сохранение своей живой силы для будущего наступления.
От раздумий отвлек голос одного из подчиненных:
— Сакумо-тайчо, посмотрите, красиво?
— Для тебя пойдет. — Покосился на окровавленные кандзи с именем рядового и номером полка.
— Тайчо, — на выдохе выдал отшельник. — Вот так встреча! Не ожидал увидеть вас тут.
Только один человек называл его «тайчо». Сначала специально язвил, потом, после воспитания шпицрутенами, обращался из напускного уважения или по привычке. Сакумо отлично видел, кто был перед ним в обличье отшельника. Такой же восставший мертвец, как и он, — Като Дан.
Воспользовавшись заминкой, фальшивый саннин атаковал и заломил ему руки точно так же, как и он несколькими минутами ранее. Плечо обожгло болью: Сакумо оказался в невыгодном положении. Двинул ногой, делая упор, но с первого раза не вышло — Дан еще сильнее вдавил его в землю и угодил кулаком по лицу. Во рту появился привкус крови.
— Да чтоб тебя!
— Не нравится, тайчо? Зато я помню каждую шпицрутену, которыми вы меня наградили на войне.
«А он силен, даже если такой тощий, — подумал про себя, пытаясь высвободиться из каменной хватки. — Нельзя позволить одержать над собой верх. Особенно после того, как…»
Перенес вес тела на одну сторону и еще раз попытался высвободиться. Его преимущество было в росте и весе против низкорослого и тощего Дана, и нужно было использовать его по полной. Попытался извернуться, но не удержал равновесие. Нога соскользнула с упора, и они вдвоем покатились вниз со склона.
Закружились в безумной карусели. Мелкая поросль, сухие ветки, камни с удвоенной силой ранили открытые участки тела, рвали и без того ветхую одежду в клочья. Впрочем, до одежды не было никакого дела — Сакумо чувствовал, что сейчас в живых останется кто-то один.
Скатились к глинистому берегу, и хватка ослабла. Сакумо, наконец, высвободил руку и угодил ему со всех сил в висок. Удар заставил на секунду отпрянуть.
— Ну что, тайчо, по кому из нас двоих будет плакать Цунаде? — Елейный голос Дана совсем не вязался с тем, как он скорчился от боли.
— Уже отплакала, — выплюнул вместе с кровавой слюной и снова угодил кулаком.
Показалось, что слишком слабо после того, как Дан поступил с ним в Сеуле. Руки потянулись забить его до смерти. Не за себя, а за ее слезы и еще за нерожденного ребенка. После второго удара последовал и третий, и четвертый — Сакумо бил куда придется до тех пор, пока не показалась кровь на разбитом лице Дана.
— Кацую! Кацую! — взвыл он во все горло.
Если подоспеет подмога, он не справится с двумя. Нужно побыстрее расправиться с ним и оказать помощь Цунаде. Сакумо достал револьвер и упер дуло ему в шею.
— Убью к черту!
— О-химэ-сама! — Сверху, со стороны Цунаде, послышался надсадный крик. — Химэ! Химэ-сама!
В этот момент Дан выгнулся всем телом, пытаясь сбросить его с себя. Мгновенно высвободил руку и выбил револьвер — теперь они на равных.
— Кацую! — эхо разнеслось далеко по округе.
В ход пошли кулаки. Дан целился ему в горло, он ловко вывернулся, и удар пришелся по лицу. Нельзя позволить одержать верх над собой. Сакумо одним рывком сбросил его с себя и отбежал в сторону.
Берег речушки был сплошь покрыт галькой вперемешку с песком. Зачерпнул полную жменю песка — револьвер валялся слишком далеко. Водоток сильно обмельчал после лета, так, что крупные, закругленные камни торчали из-под прозрачной воды. Отступать было нельзя и упустить врага — тоже.
Дан в два прыжка настиг Сакумо и прямым ударом в солнечное сплетение сбил его с ног. Боль растеклась по всему телу, дыхание сбилось. В ответ он дернул его за щиколотку, опрокидывая на себя. Когда он упал, сыпанул песком в глаза — это даст фору на несколько секунд. Быстро поднялся на ноги и поспешил к оружию.
Со стороны склона послышались торопливые шаги. Боковым зрением заметил мальчишескую фигуру, тот что-то покручивал в руке и наблюдал со стороны, не спеша на помощь своему сообщнику. Рассматривать мальчишку нет времени. Сакумо добрался до револьвера и сделал несколько выстрелов по корпусу Дана.
Он упал в воду, но кровавого пятна нигде не было. Вместо того, чтобы скрыться от пуль, Дан вытянулся во весь рост и направился в его сторону.
— Я тебя уже убивал, но ты снова здесь, тайчо.
— За что ты меня хотел убить?
— Это же логично: ты встал на моем пути. Или тебе мозги вышибло в девяносто четвертом?
— Будь ты проклят! — Сакумо стрелял уже наверняка — ему в голову, но все мимо. Осталась последняя пуля.
Дан резко присел, поднял камень и метнул его в Сакумо. Пригнулся, выстрелил ему по ногам. На загорелой коже появилось небольшое отверстие, но это не остановило его. Он продолжал приближаться.
«Лучшая защита — это нападение» — подумал и бросился на него.
Сделал подсечку, опрокинул в воду и вжал его шею в ил. Когда враг прекратил подавать признаки жизни, отпустил. И совершил большую ошибку. Дан с криком вдохнул воздух и утянул его с собой на дно.
Начал сопротивляться для вида, но в скорости полностью расслабил тело, изображая из себя утопленника. В ушах застучал ток крови. Полторы — две минуты, и легкие начало обжигать. Перед закрытыми глазами вспыхнула пульсирующая красная пелена. Умирать нельзя. Цунаде нужна помощь.
Все резко закончилось. Руки, держащие его под водой, расслабились и выпустили из захвата. В глазах все плыло и кружилось от притока воздуха. Какое же счастье просто дышать!
Оглянулся по сторонам: не мог же Дан бесследно исчезнуть? Тело плавало рядом, кровавый след расползался по воде. Сакумо быстро оглядел его: из затылка торчал остро заточенный камешек.
— Здорово я его, а? — прокричал мальчишка, наблюдавший за их дракой.
— Ты еще кто?
— Я Кацую из леса Шиккоцу.
«Если это сообщник Дана, то почему не нападает на меня?»
Сакумо быстро оглядел невысокую фигуру: косо остриженные волосы обрамляли худощавое лицо мальчика, на нем были одеты мешковатые синие штаны и белая свободная рубашка западного покроя, а в руке он раскручивал ремешок, наподобие пращи.
Вскарабкался по склону и подбежал к Цунаде. Увиденное заставило насторожиться: на ее руках, ногах, шее блестели черные пиявки, а в раненой ладони лежал огромный слизняк. Глаза были закрыты, но грудь равномерно вздымалась.
«Дышит, значит жива» — Сакумо попытался успокоить себя, но вид ее серо-желтого лица и кровоподтеков на руках и ногах заставили сердце сжаться.
— Ты, конечно, правильно начал делать, — начал мальчишка, — но тебя отвлек этот придурок.
— Ты умеешь врачевать? Ей это не навредит?
— Во-первых, давай определимся с границами, — немного раздраженно ответил ему. — Я старше тебя, а ты смеешь мне тыкать. Во-вторых, за спасение жизни хотя бы говорят «спасибо». В-третьих, прекрати меня считать мальчишкой! Бесит.
— Кацую-сан, я вам действительно благодарен, но для меня важнее жизнь моей супруги, — отчеканил Сакумо.
— Э, нет! Так не пойдет. Химэ пролила достаточно слез, чтобы хоронить тебя во второй раз, — хохотнула она.
— Откуда вы знаете?
— Мне хватило времени, чтобы узнать все обо всех. А теперь помоги мне перенести ее в дом.
Сакумо бережно взял Цунаде на руки и только сейчас понял, как сильно болело все тело после драки. Как минимум, два ребра было сломано. Кацую проводила его и убежала, обещая вернуться после того, как вытащит труп Дана из воды.
То, что она назвала домом больше походило на просторную землянку. Сакумо, пригнувшись, вошел внутрь. Свет попадал сквозь маленькие оконца под потолком. Отыскал взглядом циновку и осторожно положил жену. Обессиленно рухнул рядом и прикрыл глаза. Боль усиливалась с каждым вдохом, чувствовал каждую ссадину и порез, которые наливались кровью и неприятно пульсировали. Не заметил, как Цунаде пришла в себя и осторожно взяла его руку в свою.
— Ты весь в крови, — тихо сказала ему.
— Знаю. Сама как?
— Уже лучше. — Слабо улыбнулась. — Пиявки помогли вывести отравленную кровь, но такая слабость в теле, трудно пошевелиться.
— Набирайся сил, родная, — сказал и осторожно сжал ее руку, приближая к губам.
Послышались чужие шаги у входа в землянку — вернулась Кацую и разожгла огонь в очаге. Сакумо настороженно смотрел на нее: под искусственным светом маленькая женщина больше не походила на подростка. Такое впечатление, что зайдя внутрь, стала похожа сама на себя, враз накинув годы. А может, она и была такой, но после схватки с Даном не сразу рассмотрел ее?
— Ты ее знаешь? — спросил у Цунаде.
Она покачала головой — не знает.
— Ну что, теперь займемся тобой? — бодро спросила его. — Покажи, сильно он тебя отделал? Не бойся, подойди ближе.
Сакумо, поморщившись от боли, снял остатки одежды и подошел к ней. Кацую долго возмущалась на Дана, крыла его отборной бранью и сокрушалась, что не убила его раньше.
— Мы все думали, что он погиб на войне в Корее, — заключил Сакумо. — Про меня можно сказать то же самое.
— Он появился здесь как раз после войны, — продолжила она, ощупывая его вспухшие ссадины. — Когда открыли золотые прииски в горах, тут было много проходимцев. Госпожа поселила его у себя, а он задушил ее ночью и поджег дом. Мы жили как раз около озера, я уходила в лес за травами на несколько дней, и однажды, когда вернулась, увидела только обгоревшие угли на том месте. И все эти годы не оставляла попыток убить его.
— За столько-то лет и не смогла? — удивился он.
Кацую фыркнула и принесла воды. Сунула ему в руки кусок ткани и приказала смыть с себя высохшую кровь и грязь.
— Он был очень силен, в открытой схватке я бы не выжила, а убивать во сне — это подло. Нельзя опускаться до его уровня.
— Но он убил твою госпожу? — возразил Сакумо, промыл кусок ткани и покосился на воду в тазу: она становилась все более насыщенного красного цвета.
— Наша семья служила роду Сенджу с тех пор, как они поселились здесь. С раннего детства мне говорили, что я буду служить Цунаде-химэ, а не ее старшей тетке, но события сложились иначе. Мне нужно было дождаться химэ.
Когда Сакумо закончил обтирание, она туго перевязала ему грудную клетку: перелом все-таки был.
— Чтобы раны быстрее затянулись, тебе нужно пить Ишида Санъяку, — заверила Кацую.
Цунаде встрепенулась, услышав знакомое название снадобья, и поразилась, насколько увиденный сон был в руку. Спрашивать напрямую не стала — в ее состоянии и говорить было сложно.
Пока высыпала в пиалу черный порошок, разбавляла его подогретым саке, рассказывала, что рецептом этого лекарства с госпожой поделился один человек. Много лет назад его привезли раненого в их бывшую усадьбу возле озера. Сначала думали, что он не выживет, но благодаря этому порошку рана от пули на его животе затянулась за считанные дни. Затем Кацую протянула Сакумо пиалу с разведенным лекарством и заставила выпить.
— Ты помнишь, когда именно к вам привезли раненого человека? — все же пересилила свою слабость и спросила, не открывая глаз.
— Вскоре после битвы при Хакодатэ, химэ, — ответила она. — Он был очень плох, но в его вещах было несколько конвертиков с этим лекарством. Попросил нас приготовить вот так же, как и я сейчас сделала. И когда господин поправился, он рассказал, что рецепт лекарства его семье дали речные каппы. С тех пор его семья занимается приготовлением Ишида Санъяку, а его рецепт держат в секрете. Но я выпросила, чтобы он рассказал и показал, как его готовить.
— Сколько тебе лет было, когда привезли раненого? — продолжила выспрашивать, несмотря на слабость: нельзя было упустить ценные сведения.
— Может десять или одиннадцать, не помню точно.
— Значит, ты старше меня, — протянула Цунаде. — Расскажи мне все, что помнишь о тех событиях.
Кацую расположилась у очага и начала рассказ: ее семья владела тайным ремеслом шиноби и служила роду Сенджу с тех самых пор, когда двести лет назад они бежали на Эдзо от преследования. Долго и в подробностях рассказывала, кто кому приходится родственником, и почему в жены взял ту, а не другую девушку, и сколько было детей в каждой семье. Потом будто почувствовала, что детали никого не интересуют, и вернулась к событиям шестьдесят девятого года.
— Когда все поняли, что войны не миновать, меня отправили сюда, к озеру Шиккоцу. Вся моя семья служила вашему отцу, химэ-сама, и все они погибли в Хакодатэ.
— Его убили уже после битвы, — возразила Цунаде. Удивилась про себя, что услышав нужную и желанную информацию, нашлись силы говорить и даже появилось желание привстать на циновке. Повернулась в сторону Сакумо: он лежал рядом и спал. Набросила на него покрывало, а сама села рядом.
— Да, он привез раненого господина и больше мы его не видели — значит, умер позже, — так мы и подумали тогда. Госпожа сильно убивалась по своему младшему брату, но раненый господин убедил ее не ехать в Хакодатэ — опасно.
— Она знала, что я осталась в живых?
— Конечно, химэ-сама, — кивнула Кацую, — но все заботы о вас взял на себя тот господин.
«Но почему? — подумала с некоей обидой на тетку. Помнила, как все время, проведенное в приюте, не переставала надеяться, что найдется хоть кто-нибудь из ее родственников. Ее семьей стали Орочимару, Джирайя и Ёшитойо-сенсей. — Сенсей. Получается, он взял на себя все заботы обо мне? Но как?»
Если вдуматься в события тех лет, очень немногим сиротам везло попасть в приют. То заведение, где воспитывалась Цунаде, считалось одним из лучших. Да и мало попасть туда — ей и товарищам дали по-настоящему хорошее образование, с которым они смогли поступить в столичный университет наравне с отпрысками знатных и не менее богатых семей. Можно было зазнаться и решить, что это они были такими умными и способными, но надо быть слепым или наивным, чтобы не заметить, как на протяжении того времени чувствовалась чья-то поддержка.
— Назови мне имя этого господина, — попросила Цунаде. Рассчитывала, что Кацую назовет любое другое, и тогда все станет намного проще.
— Химэ-сама, простите, но за все годы, что он у нас провел, мы так и не узнали его имени!
— Может, ты помнишь его внешность и привычки?
— Он был высоким красивым мужчиной. Второго такого я за всю жизнь не встретила, хотя повидала многих. Прекрасно умел фехтовать и каждый день что-то записывал в тетрадь. За все годы, что он провел у нас, накопилось очень много его записей, но все это осталось в доме госпожи и, скорее всего, сгорело.
— Сенсей, — прошептала, чувствуя, как горло сковывают слезы. Всегда считала постыдным плакать при людях и зажмурила глаза. На закрытых веках стали появляться воспоминания, как в синематографе: Джирайя, падающий прямо под ноги сенсею; первые тренировки и первые синяки; Ишида Санъяку; отъезд из Хакодатэ и встреча с ним в Токио. Теперь, когда она знала, кто именно обучал фехтованию и кто присматривал за ними, становилось не по себе. Неужели такому человеку, как он, было дело до трех сирот? Сейчас бы она дорого заплатила, чтобы увидеть сенсея хоть на секунду. Слезы закапали сами собой.
— Ты знаешь, как сложилась его жизнь?
— Он появлялся у нас примерно до войны с Китаем, больше мы его не видели, — коротко ответила Кацую.
Как ей показалось, женщина кое о чем умалчивала, но допытываться не стала — сегодня случилось слишком много событий, а полученная информация с трудом укладывалась в голове. На улице была уже ночь, маленькое пространство землянки освещал огонь в очаге. Осторожно поднялась с циновки, прислушиваясь к каждому ощущению — действие яда постепенно проходило.
— Химэ-сама, вам нужно еще лежать!
— Пить хочу, — пояснила, оглядываясь на хозяйку жилища. Вскоре она вернулась с большой бадьей воды для нее. Цунаде жадно пила и никак не могла напиться. Знала, что в ее состоянии нужно пить много воды, чтобы вывести остатки яда.
Вместе с ночью пришла прохлада. Подошла ближе к очагу, где сидела Кацую, и снова спросила:
— Если все это время ты ждала, что я вернусь, почему когда мы пришли, на нас обрушили отравленные стрелы?
— Простите меня, я выставила ловушки для диких животных, но Дан специально заставил устройство сработать. Если бы я была ближе в тот момент, — начала сокрушаться она.
— Стечение обстоятельств, — отозвалась Цунаде и подставила здоровую ладонь к огню. — Послушай, а если бы я никогда сюда не попала, ты бы так и жила здесь, ожидая меня?
Кацую долго смотрела на огонь и медленно начала говорить. Она прожила возле Шиккоцу так долго, что сейчас уже не сможет жить в городе, даже если очень захочет. Когда не стало старшей тетки, она решила отомстить Дану, потом побоялась, что не сможет, и так жила вместе с ним до тех пор, пока сегодня не появились они.
— Тебя связывали с ним какие-нибудь чувства?
— Только желание убить его после того, что он сделал с госпожой. Он ведь, когда выпивал, был разговорчив и хвалился мне каждым своим убийством. Рассказывал, как убил вашего мужа в Сеуле, как после войны ему помог ваш товарищ, а он его обманул.
— Постой, о каком товарище ты сейчас говоришь?
— Я не знаю его имени, но он помогал вам выехать из Кореи.
— Вот как, значит, — выговорила Цунаде. — Так и есть, многие знания — многие скорби.
После ее рассказа, насыщенного событиями, кружилась голова, но самое главное, ради чего проделала долгий путь, так и не узнала. Больше не хотела спрашивать Кацую, боясь получить еще одну историю, напрямую связанную с ее жизнью. Но пришлось еще раз запереть свой страх.
— Скажи мне, в нашей семье был какой-то особый стиль фехтования? Ради того, чтобы узнать о фамильном стиле Сенджу, мы с Сакумо-саном и оказались тут, — улыбнулась она.
— Не припомню, — пробормотала она. По ее лицу пробежала тень сожаления, но в считанные мгновения буквально озарилась новым воспоминанием. — Подождите, химэ-сама! Раненый господин занимался фехтованием и каждый день что-то записывал. Когда я спросила, о чем его записи, он сказал мне, что разрабатывает свой особенный стиль на основе Теннен-Ришин-Рю. Это я помню, как будто вчера произошло!
— А записи его сгорели вместе с домом, — заключила Цунаде.
— Не совсем. Кое-что перед войной он увез с собой в Сеул.
— В Сеул? — от удивления выкрикнула слова и застыла в ожидании ответа.
— Да, химэ-сама, он так и сказал мне тогда!