***
Нёвиллет нагружал себя работой даже в воскресенье. Фурине пришлось приложить все свои актёрские таланты и всё своё красноречие, чтобы уговорить его на морскую прогулку. Он очень не любил быть частью свиты, таскающейся за её юбкой, но ей всё же удалось найти слова (и обещания о поправках в правах мелюзин), чтобы он всё-таки согласился составить им компанию. Со стороны такое беспокойное желание её величества казалось непонятным, но едва ли кто догадывался, что Гидро Архонт на самом деле не умеет плавать и панически боится водной глубины. Предполагалось, что яхта проплывёт от Кур-де-Фонтейна до середины района Лиффи и вернётся обратно. Ничего необычного, лишь толпа подданных, половина из которых — воздыхатели августейшей, небольшой экипаж и куча вина и закусок. Нёвиллет держался от толпы как можно дальше: казалось, будь то возможным, он бы с радостью исчез за кормой в шипучих волнах и заплыл бы куда-нибудь под риф, но Фурина то и дело пыталась завлечь его в общий разговор. Получалось нездорово. Камергер де Лакло, имевший очень явные виды на её высочество, воспринимал юдекса как потенциального соперника и изо всех сил пытался его поддеть. — Вы говорите, что любое вино на вкус отвратительно, но что же тогда достойно вашего восхищения? — злобно оскалился де Лакло. — Вскипячённая вода? — Едва ли, — сложно было сказать являлось терпение Нёвиллета приобретённым или врождённым, но он практически никогда не вёлся на людские провокации, сохраняя спокойный вид даже когда кто-то смел повышать голос в его присутствии. Он мстил за это по-другому. — Кипячение убивает любой вкус. Лишь нетронутая вода из естественных источников может соперничать с вином. — Вода из Мондштата, я так понимаю? Любите благословение Архонта Ветра? — расхохотался камергер и его смех тут же подхватила вся остальная свита. Фурина покраснела от неловкости, завидев, как поджались губы дракона. — О, юдекс, говорим ли мы с вами об одном и том же? Неужели только вкус имеет для вас значение? Дайте шанс вину из одуванчиков, и оно раскроет пред вашими наивными трезвенными глазами двери в совершенно иные полноценные впечатления, как открыло когда-то пред нами. — К сожалению или к счастью, я не испытываю душевных мук касаемо своей полноценности, чтобы топиться в алкоголе, поэтому едва ли смогу понять ваши пристрастия, — пожал плечами Нёвиллет, и Фурина почти до крови прикусила язык. Свита замолкла по мановению ока, а лицо камергера вытянулось так сильно, что угол его густых усов стал острым. — Да, мы наслышаны, — высокомерно прыснул он, выдержав небольшую паузу. — Вы испытываете душевные муки касаемо «полноценности» мелюзин, не так ли? Фурина была готова поклясться, что в глазах дракона в этот момент на долю секунды сверкнула вспышка иназумской молнии. С этим надо было срочно что-то делать, иначе кто-то точно полетит за борт, и что-то подсказывало де Фонтейн, это будет кто угодно, но не Нёвиллет, а ведь она даже не сможет вытащить несчастных из воды. — По моей личной статистике «неполноценными» мелюзин считают те госслужащие, чью работу они выполняют лучше их самих, — по лицу и интонациям судьи было совершенно не понятно, нарочно он подливает масло в огонь или искренне считает, что не говорит ничего разжигающего, но запах жареного, кажется, почувствовал даже рулевой, никак не участвовавший в разговоре. Лицо камергера побагровело. На самом деле, мало кто позволял себе обмениваться колкостями с юдексом, но в присутствии архонта многие его завистники распускались, как сорняки, позволяя себе немыслимые вещи. Чувствуя вину за происходящее, Фурина начала в панике искать выход. — Сложно оценивать труд фонтейнцев, когда все рабочие места отданы низшим существам. Оттого ваша планка качества и стала столь невысокой, юдекс, — тихо прошипел камергер. Возможно, узнав, что спорит с древним элементальным драконом, он бы выпрыгнул в море добровольно, но нельзя было допустить ни того, ни другого. — О, нет! — как можно громче воскликнула Фурина, и свита в одночасье повернулась к ней. — Моя подвеска! Цепочка порвалась! Ах, прямо в воду, прямо на дно! Она мысленно молилась, что никто не заметил, как она сама сорвала её и выкинула за борт, но, кажется, её беспокойство было необоснованным — все слишком сильно разозлились на Нёвиллета, чтобы заметить такую мелочь. Первым на помощь тут же вызвался моментально остывший де Лакло: — Милостивая государыня, я знаю, что вы, как божество воды, способны достать её по мановению руки, но позвольте! — он поспешно отставил бокал вина и картинно встал перед архонтом на одно колено. — Позвольте вам и этому недостопочтенному господину, — он бросил презрительный взгляд на Нёвиллета, и Фурине показалось, что тот едва заметно закатил глаза, — доказать, что фонтейнцы благочестивы и самоотверженны! Разрешите нырнуть в глубины за вашим сокровищем! Фурина нервно улыбнулась: — Ох, так уж и быть, я не стану применять свои божественные силы! — и обернулась к свите: — Того, кто достанет подвеску из морских глубин, я щедро награжу! — Не нужно моры и земель, моя госпожа, — залепетал камергер, уже стаскивая с себя камзол, чтобы нырнуть на дно за подвеской. — Один ваш поцелуй — уже благословенье! Другие кавалеры поспешно закивали и принялись раздеваться вслед за «плавуном», один лишь Нёвиллет деловито убрал руки за спину и отвернулся к противоположному борту. Лицо его показалось Фурине недовольным, но ей хотя бы удалось прервать эту некрасивую беседу. Оставалось лишь надеяться на благоразумие камергера не продолжать этот разговор и далее. Говоря о самом де Лакло, то он почти сразу же спрыгнул за перила и исчез в синих волнах. За ним, точно стая пингвинов с льдины, посыпались остальные ухажёры. Тяжело выдохнув, де Фонтейн велела налить ей полный бокал вина, а сама уселась за столик и принялась нервно барабанить пальцами по фарфоровой солонке. Лишь бы никто не просил её вытаскивать подвеску самой — ей становилось дурно уже просто от одного взгляда на воду, а Нёвиллет, наверное, даже не обернётся, если она его хотя бы окликнет. Ох, ну и Бездна с ней, с этой подвеской. Через непродолжительное время все ныряльщики начали постепенно возвращаться на борт, и к ужасу Фурины — все без подвески. Украшение попало в самую заросль миллепоров — огненных кораллов, прикосновение к которым было сравнимо с прикосновением к раскалённому металлу. Даже де Лакло, нырнувший раньше всех и позже всех всплывший, ничего кроме полностью обожжённых рук и ног с собой не принёс. — Простите нас за неоправданные ожидания, — обречённо и совершенно неискренне залепетал камергер, шмыгая своими мокрыми усами — кажется, он уже жалел, что так рьяно лез глотать солёную воду. — Никак не вышло. Придётся вам самой, моя госпожа. Мы лишь будем рады узреть ваши великие силы и ощутить себя ничтожными рядом с вашей божественностью, о, великая Фокалорс! Фурина почувствовала, как от её лица отлила кровь. Она жадно отпила из бокала, точно там было не вино, а обычная вода, и лучезарно усмехнулась, замаскировав тем самым едва не вырвавшийся из её горла нервный всхлип. Кажется, она всё-таки загнала себя в ловушку. Нёвиллет вдалеке даже не шевельнулся. — Ну, конечно, я могу достать подвеску, используя силу! — рассмеялась она, скрывая волнение. — Но неужели месье Нёвиллет не желает вместе со всеми попытать удачу? Камергер застыл, обиженно поджав губы. Все устремили взгляд на юдекса, но тот удостоил всех лишь полуоборотом, явно совершенно не впечатлённый столь «заманчивым» предложением: — Нет желания жечь руки, моя госпожа. — Да как ты смеешь отказывать… — уже было взрычал неудавшийся фаворит, как его тут же перебила сама Фурина. — Не вы ли часом ранее упрекали всю мою свиту, что она ни на что не годна? — конечно, Нёвиллет имел в виду не совсем это, но де Фонтейн ловко уцепилась за его слова, выворачивая все смыслы наизнанку — последнее время только так она и выживала. — Так покажите же нам, на что способны конкретно вы, — а затем, подначив, кокетливо добавила: — Если не боитесь воды, конечно. Несмотря на острое словцо, в глубине души она молилась, чтобы он согласился. Она много, сама того не желая, накрутила за сегодняшний день: вытащила дракона на нежеланную прогулку, утянула его в неприятные разговоры, а теперь ещё при всех назвала трусом. Пусть он воспримет это как должное, пусть опять решит, что госпоже вздумалось поребячиться, пусть опять думает, какая она капризная, нахальная и высокомерная, пусть. Она как-нибудь извинится, лишь бы ей сейчас не пришлось выдумывать, почему уважаемые слуги зря обожгли руки о кораллы. — Ваше ехидство неуместно, леди Фурина, — спокойно возразил Нёвиллет и плавно взмахнул рукой. Вода под яхтой разошлась, словно кто-то раздвинул её, как ложкой густой кисель, и на поверхность вырвалась сверкающая золотом цепочка. Свита поражённо замерла от увиденного зрелища. «Вот уж владыка, так владыка — даже нырять не стал, просто вытянул со дна одним желанием», — завистливо подумала Фурина, ей Отражение не подарило даже Глаз Бога, а с ним бы ей точно зажилось намного легче. Украшение взмыло над палубой и, провисев в воздухе несколько секунд, небрежно рухнуло де Фонтейн в руки. — Ваша подвеска, — холодно резюмировал дракон. «Тоже мне, вытащил с Глазом Бога, даже палец о палец не ударил, — фыркнул кто-то из свиты. — Он не достоин поцелуя». Фурину будто током ударило, она и забыла, что наобещала за подвеску. Однако лицо Нёвиллета вдруг разгладилось, даже брови расслабились, исчезла грубая складка над переносицей. Он вновь закинул руки за спину и с любопытством посмотрел на де Фонтейн. — Госпожа Архонт не держит слово? — вдруг хмыкнул он. Его прищуренные змеиные глаза недобро сверкнули, и против воли раскрасневшаяся Фурина ощутила тревогу. Если она его поцелует, то обозначит как нового фаворита или как минимум выразит далеко не служебный интерес, из-за чего хитрый взгляд юдекса вводил её в недоумение. Разве она ему не противна? Разве он не ненавидит все эти игры? Зачем настаивает? «Не слушай его ядовитый язык, не морозься под его колючими глазами, не бойся его, он — твой верный слуга. Вернее слуги не сыскать во всём Тейвате, — молвило тогда её Отражение в спальне, — но ни за что не влюбляйся, не приближай его к себе. Он не человек, его не провести». Сложно было вспомнить это необычайно важное наставление, когда лиловые глаза смотрели так зазывно и хитро. Драконьи губы тянулись в насмешливой полуулыбке, и Фурина неожиданно задумалась, какие они могут быть на вкус: тёплые, как у людей, или ледяные, как у рептилий? Да и что будет от одного поцелуя? Она целовала многих, но лишь немногие заходили куда-то дальше. В любом случае, разве она не хотела отблагодарить его потом за то, что он избавил её от «демонстрации» сил? — Архонт держит слово, — усмехнулась она, совсем уже не замечая, как сильно зарделись её щёки. Под завистливые взгляды камергера и свиты она легко вспорхнула со стула прямо к Нёвиллету и нежно положила руки ему на плечи. Кажется, она впервые за столько лет оказалась рядом с ним настолько близко, что почувствовала запах солей и пряностей. Сверкающие драконьи глаза оказались так близко, что перехватило дыхание. Фурину повело. Отчего-то стало жаль, что ему никогда не быть её фаворитом. Будто бы удостоверившись, что она стала к нему совсем близко, что уже тянется к его губам, Нёвиллет вдруг перехватил её руки и деликатно скинул со своих плеч. Лицо его приняло абсолютно непроницаемый вид: — Избавьте от вашего благословенья, госпожа.Часть 1. Слуга
28 ноября 2023 г. в 12:13
Юдекс получил статус её фаворита не сразу, а многим позже со вступления в должность. Фурина прекрасно понимала, что в её положении логичнее было бы принять импровизированный целибат и не играться со спичками возле пороховых бочек, ведь малейшая неосторожность и слабость сулили полным сожжением не только её самой, но и божественного замысла. И всё же без приближённых фанатиков управлять страной самостоятельно оказалось проблематично, поэтому ещё совершенно неопытной де Фонтейн уже в первое столетие пришлось познать все прелести и ужасы фаворитизма.
Первое столетие в принципе было очень насыщенным. После чуть не закончившейся полным крахом инаугурации испуганная Фурина просидела в своих покоях две недели, скрупулёзно прописывая на листах роль, которую ей предстояло играть несколько веков. В перечни характерных черт Гидро архонта несчастная актриса расторопно вписала: «кокетка и интриганка». Она до сих пор помнила губы и глаза, оказавшиеся рядом с ней в нескольких миллиметрах из-за её уж слишком убедительной игры. Обожание юного виконта граничило с полоумием до того сильным, что одурачить его было проще, чем съесть яйцо на завтрак, и она не смогла отказать себе в подобном развлечении. Ещё молодая (по меркам богов, конечно же), но уже заскучавшая за полвека и обречённая на вечное несчастье де Фонтейн быстро поняла: любовная ласка, если относиться к ней несерьёзно, по вредности — не более чем алкоголь. А пригубить бокал в последнее время Фурина очень даже любила.
Камергеры, сенешали, коннетабли и даже жандармы — архонт выбирала себе «игрушку» (а иногда и несколько сразу) на каждые пять-семь лет и с виртуозностью самой талантливой ткачихи плела интриги вокруг себя такой витиеватости и красоты, что позавидовала бы, наверное, даже сама Царица. «Вы видели, как госпожа архонт смотрела на месье де Барроса во время утреннего променада? Неужели он наш будущий сенешаль?», «Говорят, позавчера её величество видели на скачках в компании кардинала. Он постоянно шутил и шептал ей что-то на ухо, и сие прямо на людях!» — фонтейнцы питались слухами, и Фурина, пусть и не была настоящей богиней, но всегда кормила своих «любимых» детей досыта, лишь бы в их головах не зарождалось зерно сомнений. Даже если кормить приходилось собственной кровью.
Их действительно было много, но далеко не со всеми она спала в обнимку в своей постели, как любила помянуть своим злым языком «Паровая птица». При дворе шептались о капризности, высокомерности и излишней инфантильности государыни, однако отмечали, что она прекрасна и легка, как весна, а поцелуями и ласками пленяет так, что кровь кипит в голове до беспамятства и дрожи в ногах. Фурина не считала себя опытной, поэтому эти сплетни были ей даже приятны.
Де Фонтейн прекрасно знала, что танцует на кончике ножа, когда кокетливо отвечала на бирюзовые взгляды только-только заступивших на службу адмиралов и кравчих. Люди при дворе корыстны, лживы, меркантильны и очень амбициозны; они легко могут воспользоваться благосклонностью своих господ и обратить всё в пух и прах. Влюбиться по-настоящему и довериться было самой опасной угрозой в этих жестоких сердечных играх, но Фурина, сильная в делах интриганских, но слабая — в политических, допускала ошибки и без этого. Возможно, горе-архонт действительно пару раз была на грани полной катастрофы, когда один из её фаворитов задумал мятеж, но вовремя вмешавшийся Нёвиллет быстро предотвратил переворот и засадил всех виновников в Меропид. Нёвиллет в принципе много чего делал: заводил дела на коррумпированных казначеев, которых Фурина сама же с лёгкой руки усаживала на высокие должности, аннулировал дарственные, которыми она закидывала своих любовников, и вовремя поднимал воротник её жакета, чтобы никто на балу не увидел бесстыдные синяки на её шее.
Если Фурина была артистичной акробаткой, заигрывающей с публикой опасными трюками, то Нёвиллет, несомненно, был страховочным тросом, благодаря которому она могла забыть о страхе высоты.
— Ну, надо же иногда отдыхать, — её звонкий, натянутый, как тысячи скрипичных струн, смех растворялся в равномерном клацанье печатной машинки юдекса.
— Думать головой иногда тоже не мешает, — вполголоса парировал он, не отрываясь от документа. Он вечно что-то строчил, когда бы она к нему не зашла, и почти всегда держался с ней настолько сухо, что у неё першило в горле.
— Вы дерзите мне?
— Никак нет, ваше величество. Всего лишь напоминаю себе, насколько важен аналитический подход к проблемным ситуациям.
— Тоскун, — фыркнула она и развалилась на его приёмной софе, небрежно скинув туфли и закинув ноги на подлокотник. Дохлый номер — он даже бровью не поведёт, но ей этого было и не надо. Или надо?..
Она знала, что он дракон. Отражение рассказало ей о нём всё, предупредив, что холодность и жестокость у этих рептилий в крови. А ещё — чистейшая ненависть к Архонтам, так что «имей в виду, если решишь кокетничать, а лучше вообще забудь о нём».
А забыть было сложно, потому что персоной месье Нёвиллет отличался довольно-таки неординарной. Он плохо танцевал, топорно вёл светские беседы, не любил соколиную охоту и конный спорт, не следил за модой и не играл в карты, но был страшным книжным червём, владел философскими и юридическими науками и слыл профессиональным фланёром. Когда в неспешной прогулке по вечерним улицам Фонтейна он, легонько покачиваясь с идеально прямой осанкой, равномерными колебаниями разрушал потаенную мысль бытия, шеи выворачивали не только дамы, но и господа. Гулял Нёвиллет всегда по воскресеньям строго с шести до восьми вечера и каждый раз случайными маршрутами, из-за чего у фонтейнцев сложилась примета: если в это время встретить господина юдекса, то вся следующая неделя пройдёт удачно и без хлопот. А ещё он был…
…красив. Чертовски красив. Серебристые длинные волосы с лазурными прядями, по-дьявольски заострённые кончики белых ушей и ледяной взгляд, промораживающий до самых костей и заставляющий тело покрыться мелкими мурашками, — де Фонтнейн бы не устояла, даже будучи настоящим божеством. Каждое слово, произнесённое его низким баритоном, — будь то вердикт в суде, заказ в ресторане или сухое приветствие в начале рабочего дня, — заставляло Фурину цепенеть и лепетать. Она даже умудрялась забывать про свою маску архонта — настолько деструктивно влиял на неё образ статного дракона.
Многие пытались подступиться к его притягательной, утончённой и замкнутой натуре, но почти всегда напарывались на неприступную стену субординации, которую верховный судья почитал, наверное, выше Небесного Порядка (если он его, конечно, почитал). «Месье Нёвиллет», — всегда представлялся он, чётко разграничивая дистанцию между собой и собеседником и никогда не называя своё имя. Завистники и злопыхатели воспринимали эту причудливую особенность за высокомерность и брезгливость к окружающим, но это были лишь грубые и неоправданные замечания. Юдекс никогда никому не хамил и всегда держался с людьми необычайно вежливо. Ключевое здесь было с людьми, но не с Фуриной. Не с архонтом.
Несмотря на то, что он всегда следил за порядком и исправно выполнял свои обязанности, выручал её в тяжёлые моменты и терпеливо относился ко всем её выходкам, де Фонтейн нередко чувствовала с его стороны лёгкий налёт сдержанного презрения. Он часто позволял себе ставить её «на место» прямо в зале суда на глазах у присяжных, демонстративно игнорировал пятничные молебны по Семи и неоднократно публично критиковал её фаворитизм. Скорее всего, Нёвиллет считал её невероятно глупой и избалованной, и любое её вмешательство в его работу вызывало у него исключительно раздражение, но Фурина чувствовала, что обязана была хотя бы имитировать бурную деятельность особенно после того, как узнала, насколько заняты Архонты в других странах.
Она не обижалась на его суровость и колючесть, прекрасно понимая, что, если бы не вся эта сложившаяся ситуация с божественным замыслом, ноги бы её в Мермонии никогда не было. Иногда Фурине снился день, когда весь этот кошмар заканчивался, и она вышвыривала чемодан с вещами из окна своих покоев прямо в реку — до того она ненавидела всю эту праздную государственную канитель. Пару раз она была на грани, чтобы вылететь из окна самой, причем не во сне, а наяву. Со временем, сквозь душащие по ночам слёзы и истерики, всхлипы и проклятья, она научилась игнорировать чужие смешки и иронию, не принимать близко к сердцу свои ошибки и глупый вид и пропускать мимо ушей саркастичные комментарии дракона.
Однако, однажды он всё-таки уколол её слишком сильно.