***
Переоценить роль юдекса в госуправлении было очень трудно, но, лишь оказавшись в его шкуре, Фурина осознала, что не представляла и одной сотой всего объёма его работы. Фонтейнцы часто шутили: месье Нёвиллет — человек-оркестр. Финансы, безопасность, медицина, правопорядок, законодательство — все правящие палаты и советы были под его крылом (или плавником?), а августейшей оставалась лишь «игрушка» в виде культуры и просвещения. Де Фонтейн даже не подозревала, насколько была счастлива всё это время, ведь нагрузка, которую выполнял дракон, была воистину нечеловеческой. «Месье Нёвиллет читает и оформляет до ста документов в час», «Месье Нёвиллет успевает побывать на десяти встречах в день», «Месье Нёвиллет может слушать шесть докладов и печатать на машинке отчёт одновременно», — Фурину начало тошнить от работы и постоянного сравнения её с Верховным Судьёй уже на второй день. Темп, в котором работал юдекс, оказался для неё совершенно непосильным, и, если бы не благодарные до слёз мелюзины, несчастная «Архонт» по незнанию успела бы развалить Фонтейн и без всяких пророчеств. Не было больше променадов, скачек и долгих вечеров с игрой в марьяж. Даже дипломатические балы в связи с высокой занятостью августейшей временно проводились без неё. Правда, она не сильно по ним тосковала. Фурина скучала лишь по одиночеству в своей спальне и по мягкой перистой кровати, на которой она когда-то могла спать больше трёх часов в сутки. «А вот месье Нёвиллет может не спать по четыре дня, и не есть неделями», — значит, он всё-таки врал, когда говорил, что обедает в кабинете? Вся жизнь элементального дракона, чья ипостась, казалось бы, кричит о бушующих волнах и морских звёздах, была сухой тошнотворной нескончаемой бумажной работой. Проведя только половину недели в его графике, Фурина ощутила неимоверный стыд не только перед ним, но и перед всеми сотрудниками палат, у которых она в своё время отобрала заслуженные места в «Эпиклезе». Все её прошлые обиды и недовольства теперь казались глупыми, детскими и совершенно неоправданными, а написанная в шутку пьеса приобрела мерзкий и оскорбительный оттенок. «Теперь даже я хочу слушать «Оду судьям» по десять часов в день», — думала Фурина, разбирая огромные многотомные папки с вшитыми судебными делами. А папки эти были нескончаемыми. Лишь разобравшись с одним вопросом, оказывалось, что решения ждут ещё два, после двух — четыре, после четырёх — восемь, и продолжалось это до бесконечности, а если точнее, до момента, пока «Архонт» в беспамятстве не ударится головой о подушку и не пролежит так до следующего дня. Фурина не спала. Это нельзя было назвать сном. Она теряла сознание от усталости. Будучи бессмертной, она всё ещё оставалась простым человеком, и под такой нагрузкой даже оберегающее её божественное проклятье в один момент дало трещину, как раскачавшаяся ножка старого стула. — Ваше Величество… — она навсегда запомнила испуганное лицо пожилой аристократки в тот день. — Вы… вы плачете? — Что?.. — Фурина не понимала, о чём речь. Она чувствовала себя довольно сносно, ведь ещё с утра опустошила целую склянку успокоительного. Рука машинально коснулась щёк и тут же отдёрнулась, как от огня. Действительно слёзы. Как долго она плачет? — Ах, это… Ха-ха! Это обычное явление. Просто проявление переизбытка силы Гидро. Не обращайте внимания, продолжаете. Чем, говорите, больна ваша внучка? — Девочка родилась недоношенной, врачи говорят, что она не доживёт и до трёх месяцев, — быстро приняв за правду неловкое объяснение, залепетала женщина, вернувшись к своей проблеме. — Госпожа Фокалорс, вы всесильны! Пожалуйста, помогите нашей семье! У моей дочери десять лет не получалось завести ребёнка! Вымученно вздохнув, Фурина облокотилась локтями о стол — держать спину прямо она уже просто не могла: — Боги не всесильны, госпожа Рюэль. Они даже не бессмертны. Но мы посмотрим, как можно помочь вашей малютке. На должности «всесильной Фокалорс» у Фурины так же были и оставались обязанности, причём требующие её внимания не менее срочного, чем обязанности юдекса. Личные встречи с прихожанами были расписаны (и оплачены) на месяцы вперёд, и любые переносы сулили страшными проблемами в планировании и недовольством граждан. Чтобы её величество не разрывалось между этажами и резиденциями, было принято решение сделать в кабинете месье Нёвиллета временную перестановку. «Он будет держать меня за горло и топить в ведре для помывки полов, когда это увидит», — мрачно думала Фурина, наблюдая, как «святыню» дракона оскверняют её диванами, столиками и пуфами. Спасало лишь то, что свою собственную работу августейшая успела освоить в совершенстве. Если в принятии деклараций и законов опыта было маловато, то в выслушивании чужого хныканья она была виртуозкой. Поначалу она, конечно, пыталась вникнуть и понять проблему каждого прихожанина — будь то бедный конюх или величественный герцог — старалась каждому посочувствовать, каждому чем-то помочь, но затем быстро поняла одну простую вещь: от неё здесь вообще ничего не зависит. Она не богиня, она лишь играет богиню. Если она каждому будет отщипывать от себя кусочек своей души, то от неё самой ничего не останется, поэтому Фурина перестала вслушиваться в неумолкающие молитвы уже через десять лет после того, как стала «Гидро Архонтом». Если даже боги не за всем могут уследить, как это сделает она?***
Единственным местом, где Фурина смогла впервые за столько времени действительно отдохнуть и хоть немного набраться сил, стал… суд. Первого судебного заседания Фурина боялась, как огня, хоть и готовилась к нему день и ночь с усердием гимназистки-отличницы. Раньше она просто наблюдала за процессом, реже — была прокурором, но, как правило, в делах для неё беспроигрышных и не требующих особых усилий. Вся бумажная волокита и прочие юридические тонкости всегда висели на Нёвиллете и никогда её не интересовали. Теперь же ей предстояло всё сделать самой, и даже помощь Палаты Жардинаж не сильно смягчила её падение в пропасть судопроизводственной рутины. По иронии судьбы это было дело той самой компании, что закупала воду в Иназуме. Весть о том, что сама Фокалорс в этот раз заменит Верховного Судью облетела все уголки Фонтейна за пол дня. Билеты в «Эпиклез» скупили ещё быстрее: кажется, люди были готовы усесться на плафоны люстр, лишь бы узреть это заседание вживую. «Пожалуйста, не будь ко мне строг, Оратрис, — шептала тогда одними губами Фурина, незаметно гладив массивные выступы непреклонной судейской машины, прежде чем на негнущихся ногах взойти на ложу Верховного Судьи и начать свой первый судебный процесс без Нёвиллета. Её тошнило и страшно клонило в сон, руки и ноги ломало от долгих бессонных ночей, белки разноцветных глаз опутали разорванные капилляры. — Твоему покорному слуге нездоровится, поэтому заменять его буду я, но во мне почти не осталось сил… Я плохо стою на ногах, мой разум затуманен, не знаю, насколько хорошим я буду сегодня судьёй. О, великое творение Фокалорс, я молю тебя о снисхождении и милосердии. Я всего лишь актриса». Оратрис молчал, никак не откликаясь на чужую мольбу. Конечно, она под наказанием, она должна терпеть, но справедливо ли заставлять рыбу летать, даже если она совершила самый ужасный и самый страшный грех? Где проходит грань между наказанием и издевательством? Де Фонтейн дрожала от изнеможения, медленно поднимаясь по лестнице к ложе, и молила Архонтов, чтобы всё прошло, как надо. Если её мнение не сойдётся с вердиктом «её же собственной» машины, это будет катастрофа. Под громкие овации Фурина артистично поклонилась ликующей толпе граждан, села в кресло и… уснула. Уснула так крепко, что не увидела ни одного сновидения. Лишь изредка она чувствовала странное щекочущее прикосновение к лицу и волосам, словно кто-то нежно гладил её холодной рукой по щеке, и слышала лёгкий успокаивающий шёпот на ухо. «Тихо река струится, здесь я брожу одна… Так хороша водица, манит к себе она», — ласково убаюкивал её до боли знакомый голос, но почему-то Фурина никак не могла вспомнить, где его уже слышала. Тепло медленно разливалось по её телу, а в голове на мгновенье воцарилась блаженная тишина. Она не знала, сколько просидела так, утонув в беспамятстве и спокойствии, но когда наконец-то проснулась, то оказалась стоящей прямо перед восторженной публикой с распростёртыми руками, будто только что завершила какое-то грандиозное выступление. «Браво, богиня! — кричали фонтейнцы. — Браво, Фокалорс!» На этом заседании было вынесено двенадцать пожизненных приговоров.***
— Добрый вечер, леди Фурина. На мгновенье Фурине показалось, что прозвучавший голос был частью её воображения — настолько часто она представляла его в своей голове в последнее время. Де Фонтейн оторвала взгляд от очередного документа и поражённо уставилась на фигуру в дверном проёме, всё ещё не понимая, реально происходящее или нет. Простой бархатный камзол синего цвета, немного мятая рубашка и мягкие тёмные брюки — без судейской мантии и церемониальных украшений в этом человеке было практически невозможно разглядеть Верховного Судью Кур Де Фонтейна. Лицо дракона было уставшее и слегка осунувшееся, словно он только-только проснулся, но волосы всё же аккуратно причёсаны и привычно заделаны золотой заколкой с голубым пером. Наверное, постаралась Сиджвин на пару с сёстрами. — Я могу войти? — тихо полюбопытствовал он, и только в этот момент Фурина поняла, что уже несколько секунд исступлённо смотрит на него стеклянными глазами, не говоря ни слова. — Д-да… Да! Конечно! Рада, что вам стало лучше, месье Нёвиллет, — она задрожала, пытаясь взять себя в руки и настроиться на игру, но голос предательски дрожал. Произошедшее было слишком неожиданно для неё, да и сама она была явно не в форме. — Присаживайтесь, присаживайтесь! Нас подождут, потерпят, — она визгливо хихикнула, приказав себе взять себя в руки. Не получилось. — Как вы себя чувствуете? — Очень странно, — задумчиво отозвался Нёвиллет, перешагивая порог и медленно закрывая за собой дверь. — Никогда в жизни ещё не просил разрешения войти в свой собственный кабинет. Фурина покраснела. — А я вот тут без вас справляюсь! Между прочим, очень даже неплохо, так что вы зазря вскочили с кровати, мой дорогой юдекс. Вам бы надо ещё отдохнуть. Заседания под моим судейством, кстати говоря, собирают толпу в разы больше, чем у вас! Да-да! — она опять захихикала, но уже менее нервно. — Захотите взять у меня парочку уроков по судопроизводству — обращайтесь, но не обещаю, что у меня будет на вас много времени. — Вот как. Значит, теперь вы можете меня подменять, чтобы я иногда отдыхал? — вяло хмыкнул он, с полным разочарованием оглядывая свой любимый кабинет. Было не ясно, хочет он поругаться или нет, но у него совершенно точно не было на это сил. В прочем, как и у Фурины. — Я ваш Архонт, а не ваш заместитель, месье. У меня и без вас полно работы! — поправила она его, вздёрнув свой аккуратный припудренный носик. — Неужели? — важно сложив руки за спиной, он неспешной походкой прошёл через весь свой огромный кабинет и, дойдя до замершей в напряжённом ожидании Фурины, заглянул в её бумаги: — Это приказ об утверждении порядка ведения учёта товаров, помещённых под таможенную процедуру? — словно невзначай поинтересовался он. — У вас нет информации по регистрационному номеру декларации на товары в седьмом пункте. Фурине резко захотелось свернуть документ, как газету, и отхлыстать лицо напротив, точно морду обнаглевшего кота, посмевшего залезть на стол, но вместо этого она лишь недовольно фыркнула и поспешно засунула бумаги в лежащий рядом дипломат. — Еле глаза разлепили, а уже лезете с замечаниями. Дикость, — и всё же Фурину впечатлило, как за один беглый взгляд он оценил документ, который, между прочим, лежал к нему вверх ногами, и нашёл недочёт. Есть канцелярские крысы, а это канцелярский дракон какой-то. Самой бы ей потребовалось минут десять, чтобы просто внимательно прочитать текст. — Если пришли сюда перебирать свои любимые бумажки, то, увы, вам придётся отложить свои желания. Ко мне на аудиенцию скоро придёт прихожанин. — Нам некуда спешить, ваше величество. Я и есть этот прихожанин. Лицо де Фонтейн удивлённо вытянулось. — Невозможно, — её глаза сощурились, пытливо рассматривая совершенно непроницаемое лицо дракона. — У меня запись на месяцы вперёд, а вы ещё вчера лежали без сознания! — Мне захотелось поговорить с вами сразу после пробуждения, моя госпожа. Я учёл ваше прошлое замечание касаемо ограниченности вашего свободного времени, поэтому записался на аудиенцию вместе со всеми. К сожалению, моя очередь смогла бы подойти только через год. Конечно, это совсем немного, но я всё-таки выкупил места приёма на ближайшие часы, — пожал плечами юдекс, а затем добавил: — до конца вечера. Фурина вжалась в кресло, загнанно смотря на причину своей бессонницы, и не верила своим глазам. Воображение тут же припомнило разметавшиеся по подушке волосы и оголённые ключицы. Сиджвин думала, что Архонт приходит, чтобы проследить за состоянием здоровья юдекса, поэтому никогда не препятствовала её внезапным визитам. Даже посреди ночи. — А что такое? Вдруг уверовали в архонтский пантеон? Хотите исповедаться мне? — жалкая попытка уколоть. Едва ли он сейчас расплачется и убежит. Она в ловушке. — К сожалению, я хорошо разбираюсь в людях, но очень плохо — в драконах. Не смогу вам дать никаких советов. Хотя, постойте, нет, смогу. Возвращайтесь в покои и ложитесь спать. — Я потратил довольно большую сумму, чтобы… — Я вам всё верну, — перебила она. Прозвучало совсем не по-архонтски, а на откуп, почти отчаянно и очень устало. Фурина и правда устала. За последнюю неделю у неё не набралось бы и десятка часов сна. Если он и дальше продолжит сверлить её таким взглядом, она расценит это, как покушение на своё убийство. — Все драконы такие жадные? Вам перевести возврат на ваш счёт в банке или велеть отгрузить в пещеру, которую вы охраняете от рыцарей? — Леди Фурина, вы действительно считаете, что нам нечего обсудить? — все колкости отлетели от него, как горох от стены. Он будто бы и не слушал вовсе. «Да чтоб тебя…» Конечно, дракон хотел поговорить. Очень хотел. Фурина даже не сомневалась, что ему многое хочется прояснить: от её божественной ипостаси, усыпившей его почти на месяц, до уточнения по вопросу, кто разрешил покупать сангономийскую воду, когда в его рекомендательном письме была указана вода только из источников Наруками. По второй части, скорее всего, он уже о чём-то догадывался. — Да, считаю, — огрызнулась она, гневно сверкнув на него своими синими глазами. — Что было, то было. Драконий желудок оказался не столь крепок, как драконья чешуя. Что ж, с кем не бывает, — на этих словах Нёвиллет посерел, — но, слава Архонтам, то бишь мне, всё закончилось хорошо. Не вижу ни одной причины продолжать на эту тему разговор. И, да, месье, просто для справки, совсем необязательно тратить бешеные деньги и сдвигать несчастную очередь на месяц вперёд, просто чтобы сказать мне «спасибо». Мы в любом случае встретились бы на заседании или за трапезой. А сейчас, как ваша госпожа, как ваш Архонт, — Фурина почти шипела, не поддаваясь на то, что он смотрел на неё сверху вниз, — я хочу, чтобы вы вернулись в свои покои. И это не просьба. Это приказ. Последнее прозвучало не очень убедительно, она сама это поняла. Вертикальные зрачки запульсировали, но каменное лицо так и осталось равнодушным к чужому возмущению. Это было не к добру, он явно что-то задумал. — Вам очень понравился мой стол, как я вижу, — неожиданно заметил он, вместо того, чтобы развернуться и выйти вон. — Что?.. —Фурина удивлённо уставилась на него.— Я не понимаю, о чём вы. — Вы ждали прихожанина, но не встали из-за стола, не пересели на свои мягкие софы, намного более подходящие для личных разговоров. Полтора метра теперь и ваша любимая дистанция, леди Фурина? Она раскрыла рот, став похожа на окуня, выброшенного на берег. Здесь было много разных вариантов развития диалога, например, швырнуть ему в лицо «Вон!» и выгнать из собственного же кабинета, но Фурина его даже не стала рассматривать. Во-первых, это было бы слишком просто и очевидно. А во-вторых, это было бы признанием того, что он совершенно прав. Она действительно полюбила этот треклятый стол. Одиночество было не только её проклятьем, но и спасением. Только в своей пустой спальне она могла вдоволь нарыдаться после заседаний, напиться столетнего мерло, которое закупоривали ещё при ней, и уснуть на мокром от слёз полу в положении, совсем не подобающем для мадмуазели или уж тем более для Архонта. Софиты выжигали ей глаза, щелчки затворов фотокамер трещали в барабанных перепонках — Фурина понимала, что ей, как и Нёвиллету, тоже нужна дистанция, барьер, купол, вакуум, в котором нет никого и ничего. Вот только юдекс мог себе это позволить, а де Фонтейн — нет. — Во-от оно что! Мои слова да мне же в лицо? Ха, неплохо-неплохо, — саркастично похвалила она его. — И что же вы мне хотите этим сказать? — Вы упрекали меня в нелюдимости, а теперь сами прячетесь от света, подобно глубоководной рыбе. Куда делась ваша бравада, леди Фурина? — его голос звучал спокойно и бесцветно, но каждый звук вонзался в Фурину, точно крошка битого стекла. Она вжалась в кресло, наблюдая, как он медленно обходит стол и встаёт прямо перед ней, нависая огромной хмурой тучей, как когда-то делала она. По коже прошлись мурашки, когда рептильи зрачки опасно сузились. — Что случилось? Вы меня боитесь? Покраснев до тунцового цвета, Фурина царапнула ноготками мягкие подлокотники и с пылающим взглядом резво вскочила с кресла, вжимаясь в юдекса всей грудью. — Я?! Боюсь вас?! — вскричала она возмущённо, а у самой защемило сердце, стоило опять уловить нежный запах ромаринов. — Я, богиня всех вод, родов и законов, воплощение самой справедливости, Архонт Фокалорс, и я никого… — в глазах вдруг заплясали разноцветные огоньки, горизонт накренился куда-то вправо, а потом и вовсе стало совсем темно. Тело охватила невероятная лёгкость, словно оно падало куда-то в бездонную пропасть, а голову закружило так сильно, что стало непонятно, где небо, а где земля. «Ох, Фурина, ну кто так вскакивает после двух ночей без сна?» Это было не первый раз, когда её предавало собственное тело. Однажды она неудачно упала в своих же покоях, ударившись головой о тумбу. Белок левого глаза заволокло кровью, но благо за чёлкой это было не так заметно, а к середине дня и вовсе прошло. Фурина пришла в себя очень быстро, от вибрации чужой груди под ухом. — Дюран! — командным голосом крикнул мажордому Нёвиллет, подхватывая потерявшую сознание госпожу и поднимая её на руки. В дверях опять показалась испуганная усатая голова. — Немедленно найди Сиджвин! Она ещё не должна была уплыть в Меропид. Её величеству плохо. — Дюран, не надо… Оставь Сиджвин, — она нехотя заёрзала в драконьих руках, показывая, что пришла в себя окончательно. Руки Нёвиллета плавили её, подобно маслу на горячей сковородке, но её величество была обязана показать, что раздражена и недовольна. — М-месье! Можете меня опустить, это было… лёгкое головокружение от… внезапного импульса силы Гидро, — слишком неуверенно. Нёвиллет недоверчиво посмотрел ей в лицо, но всё же послушно опустил на софу. Слегка покачиваясь, Фурина уселась на мягкие подушки и принялась устало массировать виски. Голова всё ещё кружилась, но не так сильно. Тьма потихоньку расступалась, вырисовывая перед глазами узоры пушистого ковра. Ей нужно выпить лекарство как минимум, а как максимум — наконец-то поспать добрых двенадцать часов. Не хватало ещё рухнуть так на каком-нибудь собрании перед министрами или ещё хуже — в «Эпиклезе» перед зрителями. — Позвольте, госпожа, — он опустился перед ней на колено. Фурину повело, когда дракон посмотрел на неё снизу вверх, а когда вдруг обхватил её лицо своими холодными руками, и вовсе чуть не потеряла сознание повторно. Из кончиков его пальцев вырвались светящиеся ультрамариновые брызги, и де Фонтейн ощутила, как медленно отступает головокружение и лёгкая тошнота. Нёвиллет держал её аккуратно, не сдавливая, почти невесомо, но Фурина всё же вцепилась в его запястья, не зная, что сделать: отдёрнуть их от себя или заставить обнять сильнее. Несмотря на всю откровенность момента — а это был первый раз, когда они так соприкасались, если не считать вмешательство Отражения — дракон, казалось, был совершенно равнодушен к происходящему. Он даже не моргал, смотря в сине-голубые глаза напротив, и лицо его не выражало абсолютно никакой эмоции. «Это даже хорошо, — сгорая в агонии желания, думала про себя Фурина, с каждой секундой тая в его руках всё быстрее. — Не давай мне шансов, Нёвиллет. Не смей». — Ну ладно, ладно! Полно! — громко фыркнула она, преодолевая себя и «брезгливо» отдёргивая от себя его ладони. — Мне лучше. Можете считать, что мы квиты. — Квиты? На улице ударил гром и по карнизу резко задребезжали крупные капли дождя. Де Фонтейн испуганно встрепенулась, обернувшись к окну, но быстро сообразила, что смотреть сейчас надо в другую сторону. Лицо Нёвиллета жутко исказилось, радужки его глаз посерели, став похожи на прозрачные льдинки, задрожали ноздри, и августейшей впервые стало страшно находиться рядом со своим слугой. Фурина дёрнулась, но дракон опять ухватил её лицо и на этот раз крепко. — Изволите продолжать смеяться, ваше величество? Издеваться, глумиться надо мной? — оскалился он. — Больше ста лет притворства и абсолютной никчёмности, чтобы потом вытянуть из меня яд, погрузить в глубокий целебный сон, единолично принять на себя управление страной и, что самое главное, справиться со всем этим блестяще. Это какая-то долго подготавливаемая шутка? Многовековой розыгрыш, чтобы выставить меня беспомощным дураком? Даже сейчас… Как вы это делаете? В вас почти ничего нет, вы будто просто человек. О каких импульсах Гидро вы говорите? У вас же просто кружится голова от изнеможения, — он внимательно посмотрел ей в глаза, но не увидел там и капельки божественности. — Поразительно. Это просто поразительно. Раньше подобное казалось мне совершенно немыслимым. Я думал, что вы совершенно ни к чему не способны, что вы слабы, глупы, капризны, что Фонтейн рассыплется в пыль, стоит вам только коснуться важных бумаг, — Фурина возмущённо дёрнула головой, но ей не дали освободиться. — И что же я увидел после? Ледяные руки, небьющееся сердце, пустой взгляд и сила, которой в вас никогда не ощущалось. О, вы далеко не так примитивны, как кажетесь. Или как хотите казаться. Вы зачем-то прячетесь за личиной слабости и лени — загадка доселе мне неподвластная, но у меня нет прав судить вас за это. Пока что. — Нёвиллет… Он не дал ей договорить: — Если вы наивно полагаете, что вытащив меня с того света, сможете изменить моё мнение об Архонтах, то спешу вас разочаровать: я не перестал презирать вас, как узурпатора и недостойного своей силы вора, — его голос нарастал, как пугающая волна беспощадного цунами, и Фурине захотелось вырваться из его рук как можно скорее. — Вы — грязные перья на престолах истинных Владык, и ничто не переубедит меня в этом. Я не позволю вам манипулировать моим чувством благодарности и долга. Даже не смейте пытаться, вы сильно об этом пожалеете, богиня. Рано или поздно всё тайное станет явью, и ваша глупая игра в том числе. Что-то треснуло. Надломилось. Звякнуло, как оборвавшаяся струна под сильным натяжением, и разлетелось во все стороны. В реальности ли или в чьём-то воображении — было неясно, но что-то совершенно точно произошло. Что-то очень нехорошее. Что-то, о чём кто-то будет жалеть. — Ха… ха-ха… Ха-ха-ха-ха… — Фурина с ужасом поняла, что не может расслабить мышцы лица, чтобы убрать внезапно растянувшуюся на губах улыбку. Волна безумного хохота сдавила ей голосовые связки, хриплыми страшными всхлипами вырываясь из самой гортани. — Мой бедный дракон… ха-ха… вы такой несчастный… ха-ха-ха… никто вам не сочувствует, никто вас не жалеет. Ха-ха… Ой, опять сила Гидро, смотрите… ха-ха! — она смахнула бесконтрольно скатившуюся каплю из глаз, но за ней покатилась ещё одна, и ещё, и ещё. Нёвиллет быстро выпустил госпожу из рук и отпрянул, но она вцепилась в его плечи, будто в спасательный круг, и не дала отстраниться. — Стойте! Куда же вы, господин дракон? Ха-ха… вы же меня не боитесь, это я вас боюсь… ха-ха… — Фурина мучительно оскалилась, с силой проглатывая смех и проталкивая его куда-то в горло, в грудь, в желудок. — Это не сила Гидро, это обычные слёзы, — возразил Нёвиллет. Фурина резко перестала смеяться, неожиданно посмотрев на судью взглядом полного презрения и отвращения. — Откуда ты знаешь, что это, юдекс? — тихо прошипела она. Острые тонкие ноготки впились в плечи судьи, плавно скользнули по шее, оставляя розовые борозды, и жёстко уцепились за корни белоснежных волос. — Ты же не умеешь плакать, сам говорил, — она нежно заправила выбившийся локон ему за ухо, но лишь для того, чтобы опять больно сжать. — Или умеешь? — она лукаво улыбнулась, перестав быть похожа саму на себя. Что-то в ней сломалось, изменилось, сошло с ума. — Ну, конечно, умеешь. Не подскажешь, почему, когда я каждый раз предаюсь развратному соитию с каким-нибудь генералом или герцогом у себя в спальне, на улице постоянно идёт дождь? Вертикальные зрачки резко сузились, веки распахнулись, бледные губы сжались в едва различимую полоску. Это стало похоже на покер, и сейчас Фурине было жизненно необходимо убедить собравшего «четвёрку» Нёвиллета, что на её руках — «флеш-рояль». Дракон дёрнулся, но цепкие пальцы не дали ему отвернуться. — Я смотрела тебе в глаза, теперь смотри и ты! — рыкнула она. — Ты ведь вслушиваешься? Каждый раз ты вслушиваешься в мои стоны из спальни, верно? Как я прошу ещё, как я умоляю сильней, как я требую глубже и быстрее, — Фурина с победоносным ликованием увидела, как Нёвиллет напрягается от этих слов, как начинают бегать его глаза в сильнейшем волнении и смятении. Она не ответила бы точно, что двигало ей в этот момент: страх или безумие. Наверное, всё вместе. Тем ранним утром, когда полуживого юдекса перенесли в его покои, когда первые лучи солнца коснулись мраморных колонн дворца, когда затихли крики сиреневых чаек, Фурина встала перед зеркалом в своей спальне и тихо поклялась, что между Гидро Архонтом и Гидро Драконом никогда ничего не будет. Лишь сейчас она поняла, что для «никогда» бывает уже слишком поздно. — Сколько раз ты представлял, как я прошу об этом тебя, дракон? — Фурина подалась вперёд и резко опустила руку вниз. Догадка оказалась верна: цепкие пальцы тут же нащупали через ткань брюк пусть не очень сильное, но всё же возбуждение. Из Нёвиллета вырвался судорожный вздох. Он попробовал вырваться ещё раз, но вновь был больно сжат у корней волос. Фурина знала: хотел бы, вырвался давно, ему ничего не стоит. Он пытается побороть себя, а не её, и он проигрывает. — Мне это надоело, Нёвиллет, — прошептала она ему в ухо. — Мне надоело, как ты мне хамишь, как строишь из себя недовольного монаха, как изо всех сил стараешься меня унизить, чтобы подавить своё собственное желание, — её рука медленно задвигалась вверх-вниз, начиная беспощадную ласку. Он оскалился. — Я больше не хочу играть в эти игры, дракон. Я не собираюсь тебе ничего доказывать и объяснять. Демонстрировать свою божественную силу по твоей прихоти я тоже не обязана. Да, я всего лишь грязное перо, но я на престоле, а ты — нет. Ты не можешь от меня что-либо требовать. Ты — проигравший. У проигравших прав нет, — слова Фурины хлестали не хуже кнута, но она и не думала останавливаться, даже когда увидела в осоловевших глазах вспышку чистой ярости. Он её не жалел, и она его не будет. Пальцы последний раз скользнули по ткани, но только чтобы нырнуть под пояс и усилить агонию стократно. Нёвиллет тут же вцепился в её руку. — Не играйте со мной, госпожа, — угрожающе прорычал дракон, но Фурина почувствовала, как он невольно выгибается от её движений. Что ж, какие-то клятвы им обоим сегодня придётся забыть. — Ты жалок в своём напыщенном целомудрии, юдекс, — бесстрашно бросила де Фонтейн ему в лицо, сжимая его напряжённую плоть сильнее, а у самой внутри всё клокотало. О, Архонты, кто кого ещё истязает. — В твоём случае быть евнухом намного проще, чем монахом, но, если тебе интересно моё мнение, я не вижу смысла ни в первом, ни во втором варианте. Поэтому, если ты всё ещё хочешь разделить со мной ложе… — она вырвала руку из хватки и ухватила дракона за подбородок, заставляя взглянуть на неё. Лёгкий румянец, красные уши, опьянённый взгляд и упрямо сведённые брови — Фурина чуть не расхохоталась вновь, но уже не безумно и истерично, а весело и победоносно. — Я сделаю вид, что не слышала твоей клятвы в тот вечер. Она не успела даже вздохнуть после этих слов, как тут же оказалась вжата в софу. Её вытянули во весь рост и сцепили руки над головой, отдавая на суд жадным лихорадочно сверкающим фиолетовым глазам без возможности сопротивляться. — Ваше умение заговаривать зубы поражает воображение, леди Фурина, — прохрипел он, наклоняясь к ней так близко, что их носы почти соприкоснулись, и сердце августейшей на мгновенье замерло. Теперь она действительно видела перед собой вишапа: сердитого, хищного, голодного, но при этом заинтересованно рассматривающего свою добычу. — Придёт время, и я всё равно узнаю ваши секреты. — Не узнаешь. Голову даю на отсечение, — выдохнула она ему в губы, с трепетом ощущая, как потянуло внизу живота. Её трясло не меньше его. Нервное напряжение, смешанное с накрывающим против всякой воли возбуждением, не давало ей и шанса сохранить рассудок. — Не зарекайся, богиня, в Фонтейне нет моратория, — он сильнее сжал её запястья. Завтра будут следы. Ничего, за манжетами не видно. Она была готова к пытке. Самой сильной, самой беспощадной, самой невыносимой. Она была совершенно не против, если дракон сейчас разорвёт её пополам, заставит сорвать связки в истошном крике. Презрение и ненависть к себе вызывали у неё приступ тошноты и рвоты, в глазах стоял осуждающий образ Отражения и вода. Вода, заливающая весь Фонтейн. Она облажалась. Облажалась полностью и целиком. Боль будет заслуженным наказанием за грех и слабость к искушению. Может быть, она даже сегодня умрёт от изнеможения — лучший исход. Стоило ей об этом подумать, как Нёвиллет выпустил её худые запястья и чуть отстранился. — Я действительно вслушивался в тебя, Архонт, — едва слышно прошептал он, и во рту Фурины всё пересохло. — Я слышал, как ты их просишь, как ты их направляешь, но ни один так и не смог дать тебе то, что ты хочешь, — юдекс аккуратно стёр рукой дорожки слёз с лица своей госпожи и мягко обхватил её подбородок. — Эти глупцы не имеют ни малейшего понятия, как утолить голод бога. Кончики его тонких бледных пальцев опять засветились. Колючая боль в висках пропала, как и желание ненавидеть себя. Фурина шумно выдохнула и с облегчением прикрыла глаза, когда почувствовала лёгкое прикосновение драконьих губ к своим.***
Эта софа видела много жарких соитий. Они дрожали перед своей богиней, точно грязные грешники, повинные в самых мерзких и самых ужасных преступлениях: боялись неправильно коснуться её сверкающего белым опалом тонкого стана, трепетали от взмаха её пушистых ярких ресниц, таяли под насмешливым взглядом её разномастных глаз. Её величество была слишком красива для человека, хотя едва ли вписывалась в общепринятые понятия женской красоты. У неё не было широких бёдер и пышных грудей, насыщенного румянца и пухлых губ. Миниатюрная, точно фигурка балерины из заводной шкатулки, с руками-спичками и прозрачной кожей, аккуратно обвитой лентами голубых вен, — божество не обязано вписываться в животные рамки глупых, одурманенных похотью и развратом людей. Божество должно быть чем-то неожиданным и неземным, чем-то непостижимым и растаптывающим любые ожидания. Чем-то, отчего тяжело держать в узде рассудок. Они любили её с трепетом и страстью, до конца не веря себе, что она действительно позволяет им это с собой делать: вести жадными пальцами по рёбрам и бёдрам, целовать с языком жарко и влажно, входить глубоко и до конца. Они лепетали, выжигая в своём сознании каждую секунду этой сакральной для них близости, тонули в бесконечной благодарности и поклонении каждому изгибу её тела, задыхались, точно от лампад, в запахе соития и вишнёвых губ. Они обожали её. Она считала их пустотой. Пресытившийся вкус чужой плоти и крови надоел ей слишком быстро, чтобы стать панацеей на столь долгий срок её божественных мук. Она быстро научилась делить их на типы и характеры, точно сорта вина или соки: какие-то были слаще, какие-то — кислее, у кого-то вкус был ярким и насыщенным, а кого-то нужно было долго и терпеливо смаковать во рту, чтобы разобрать все неуловимые нотки фруктов и ягод. Среди них были любимые и нелюбимые, но сколько по времени можно пить любимый напиток? Год? Десять? Век? Какой вкус нужно познать, чтобы сказать: «Я буду наслаждаться им бесконечно»? Губы Нёвиллета пресные. Пресные и холодные, как ключевая вода. Фурина поражённо распахивает глаза, чего никогда не делала в поцелуе, и жадно вцепляется в белоснежные драконьи локоны, притягивая юдекса к себе сильнее. Не сухое вино, не фруктовые соки, не травяные настойки. Вода. Ей нужна была обычная безвкусная вода, утоляющая жажду, каждый день. Каждый месяц. Каждый год. Каждую вечность. О, Архонты, а ведь она почти его потеряла!.. Она углубляет поцелуй, сплетаясь с холодным драконьим языком, и обнимает Нёвиллета так крепко и отчаянно, будто боится, что он исчезнет, растает у неё на глазах, точно сумерский мираж. Нет, только не сейчас, когда она разгадала эту загадку, когда наконец-то спустя почти два века поняла, чего именно она хочет. Он не сопротивляется: послушно подаётся вперёд, почти ложась на неё, аккуратно проводит ладонями по её дрожащим от волнения плечам, ненавязчиво прикусывая нижнюю губу. «Намного лучше, чем через ладонь» — Тише, моя госпожа, — шёпот, хотя у самого в глазах животный голод. Куда-то отлетает застёжка. Пуговицы бусами рассыпаются по полу, оголяя аккуратную белую грудь. Подвеска звякает у уха, прежде чем закатиться за ножку софы. Он разворачивает её медленно, как самую вкусную на свете конфету, и с наслаждением смакует каждый миллиметр открывающегося «божественного» тела, прежде чем вонзиться зубами в сахарную плоть. А врал, что не любит сладкое. Фурина не понимает, что так сильно придавливает её к софе: Нёвиллет или совесть. Наверное, всё же Нёвиллет, потому что совесть она задушила насмерть еще десять минут назад. Краем глаза де Фонтейн смотрит в окно, боясь увидеть на карнизе чайку, но видит лишь вяло стекающие дорожки воды после затихшего дождя. Ласка языка заставляет её громко охнуть и выгнуться — нельзя отвлекаться, когда происходит такое. «А что происходит?» — пролетает в её голове, когда драконьи клыки деликатно задевают нежную кожу у шеи, выбивая из лёгких судорожный вздох. Она столько раз мучила себя фантазиями о драконе, столько раз бесстыже кончала, доводя себя до исступления в своих покоях, а теперь явь горчит на языке осознанием неправильности происходящего. В грудной клетке бьётся тревога: она подвела всех или ещё есть шанс? У него такие мягкие волосы, совсем как она и представляла. Фурина касается, удивляясь их лёгкости, пропускает сквозь пальцы, но не чувствует наслаждения из-за гнетущего чувства между рёбер. Пальцы расстёгивают его жилет будто в беспамятстве, сами по себе. Пышный ворот с жабо тоже будто сам спадает на пол вместе с рубашкой. Нёвиллет выпрямляется над ней, чтобы убрать бесконечно длинные пряди за спину, и Фурина жадно смотрит на вытянутые рельефные мышцы. Тело дракона отливает бликами, как у мраморных статуй в дворцовом саду. Нет, Нёвиллет лучше статуй. Как назло, созданный мирозданием такой идеальный, такой безупречный. Если его перерождали для лучшей ассимиляции среди людей, то явно перестарались. Разве законно прятать это под отвратительной вычурной мантией? Нет, такие не должны корпеть над канцелярскими бумажками и стукать тростями на трёхчасовых судебных заседаниях. Такие должны стоять натурщиками на подиуме художественных академий и училищ. Фурина закусывает губу, когда дракон на секунду привстаёт, чтобы обнажиться перед ней полностью. Августейшую сложно удивить, она слишком много видела за свою безобразно долгую жизнь, но даже тут зубы сами почти до крови прокусывают тонкую кожу. Де Фонтейн никогда не считала эту часть тела достойной прилагательного «красивый», но сейчас это слово буквально повисает у неё на языке. Она громко сглатывает невесть откуда накопившуюся слюну. Нет, всё же боги перестарались с его внешностью. Фурина краснеет, замечая, как он самодовольно смотрит на неё — увидел, как она любуется. — Неплохо, — тихо фыркает она, поспешно делая невпечатлённый вид, чем вызывает у него унизительное хмыканье. Кажется, он всё про себя знает, вопрос лишь в том, кто ему об этом рассказал. Нёвиллет входит плавно, заполняя собой до конца, выбивая из головы все мысли — сила Гидро смягчает проникновение настолько, насколько это возможно. Фурина судорожно вздыхает, с тихим стоном запрокидывая голову на подушки, и блаженно прикрывает глаза. Она почти забыла, что это может быть так приятно, причём забыла намного раньше, чем перестала делить с кем-то постель. Дракон шумно выдыхает через ноздри: ему в ней тесно, она чувствует это по дрожи в его пальцах, по стиснутым зубам, по едва заметному блеску безумия на дне змеиных зрачков. Он смотрит на неё, не моргая, будто ждёт команду «быстрее», но Фурина не говорит ни слова, даже не смотрит ему в лицо. Лазурные потоки воды удавами обвивают её тело, нежно оглаживая грудь и ягодицы, но не впитываясь в ткань подушек и обшивок. Что-то подсказывает, что Нёвиллет может вытворять элементальной силой вещи куда более грязные и вульгарные, но сейчас, видимо, решил ограничиться нежной демонстрацией. Для дракона он в принципе слишком нежен, но Фурину нельзя купить невесомыми поцелуями и аккуратными движениями — его глаза блестят, как у всех мужчин до него, и де Фонтейн хорошо знаком этот блеск. Разница лишь в том, что другие срывались, а он терпит, терпит так, будто показывает свои самые лучше достоинства. Выдержки всегда хватает не дальше первой ночи, но и августейшая не любит быть тираном. Подданных надо уметь не только наказывать, но и вознаграждать — это она усвоила ещё в первые двадцать лет правления. — Сильнее… — наконец-то шепчет она, и глаза суверена вспыхивают. После этого слова никогда не следовало блаженного удовольствия. По крайней мере, не для де Фонтейн. Всё равно что спустить с цепи собак и разрешить разбежаться в поле — полдня потом проищешь каждую, да и от прогулки мало приятного. Она закрывает глаза, разрешая себя всю, подставляясь, подстраиваясь под движения внутри, но не дожидается остервенелого ритма, разрывающего её уже ничего не чувствующее тело пополам. — Ждёте, что я растерзаю вас на части, мадемуазель? — хрипло усмехается ей на ухо дракон, но она всё равно не открывает глаз, будто и не слышит вовсе. — Несмотря на наш предшествующий разговор, это было бы ужасно некрасиво по отношению к той, что спасла меня. Он поддевает пальцами её вьющиеся волосы и лёгким движением убирает со лба, чтобы поцеловать. Фурина тихо стонет сквозь закусанные губы. Что-то горячее течёт по щекам, скатывается по горлу, исчезает за ключицами. Мощные движения бёдер вбивают её в софу, заставляя выгнуться навстречу глубоким, но мерным толчкам. Таким правильным, таким выверенными, но всё ещё сдержанным. Нёвиллет целует её в висок, целует в щёку, целует в нос, целует в шею. Вода продолжает ласкать, успокаивать. Слишком хорошо. Слишком. — Спасибо тебе, Фокалорс. — Ах!.. — то ли стон, то ли всхлип. Фурина вцепляется в лопатки юдекса, безжалостно расчерчивая его идеальную спину ногтями, и мелко вздрагивает, сотрясаясь в глубоком ярком оргазме. Фокалорс. Ну надо же, одним словом всё так испортить. Она стискивает зубы, чтобы подавить новый всхлип. Чувство болезненного опустошения, смешанного с острым удовольствием, поглощает её настолько, что она почти не слышит едва сдерживаемый рык Нёвиллета под последними более грубыми толчками. Все яркие цвета небрежно смазываются в одно непонятное пятно. Кровь шумит в ушах, но не может переглушить мысли, колючим шиповником обвивающие разум, и Фурина не выдерживает, неожиданно нервно сдёргивая с себя ласковые руки. — Оплаченное время аудиенции закончилось, месье, — брезгливо выдыхает Фурина без одышки, будто не стонала только что, не задыхалась от чужих поцелуев, и капризной кошкой выскальзывает из-под драконьих лап. Нёвиллет растерянно озирается, пытаясь прийти в себя уже от своего схлынувшего возбуждения, и приподнимается на локтях. — Леди Фурина… Она его не видит и не слышит. Тело всё ещё подрагивает от удовольствия, но оно почему-то вызывает лишь отвращение, как и следы на бёдрах. Руки сами находят в полумраке разбросанную одежду и бельё, ватные ноги сами уносят её прочь из кабинета. Она идёт по коридорам дворца почти полностью голая, видя в отражении окон осуждающий взгляд ледяных глаз — не осознаёт, что это лишь игра её вскипятившегося воображения — и на удивление никому не попадается на глаза. — Дюран! Ящик огненной воды мне, — всё, что успевает услышать подбегающий к закрывающимся дверям покоев августейшей мажордом.